«Их тут таких половина, запорожцев бояться, но дай им момент, живо бы удрали. Каждого на родине, куда их ведет кошевой атаман, никто не ждет, в лучшем случае холопство или крепостное ярмо. А тут у них была более или менее налаженная жизнь, достаток, работа. Так что «освобождение» им совсем не в радость, и они проклинают атамана, при этом искательно улыбаются казакам, потому что боятся до икоты.

А вот вторая половина невольников благословляют небеса за свободу – и я их прекрасно понимаю, сам такой был. Эти с татарами драться будут яростно, вот только мужики не казаки, привычки к бою у них нет. А обучить их толком за три дня невозможно, как не старайся».

Юрий тяжело вздохнул – все, что было в силах, он совершил, причем кошевой атаман, заслушав его сбивчивый рассказ в первый день, задумчиво посмотрел на парня, которого считал раньше непригодным. Взгляд пожилого казака был настолько пронзительным, что Галицкий стушевался. Однако Сирко только кивнул ему, одобрил и произнес странную фразу – «нужда закон меняет».

Вот так неожиданно для себя Юрий стал сотником, под начало которого отданы девять десятков освобожденных в татарских кочевьях невольников – мужики прямо пылали жаждой мести к своим угнетателям. А потому учились «огненному бою» яростно и самоотверженно. Вот только одна проблема – лишь одному из них раньше приходилось стрелять из пищали, остальные не имели никакого представления о военном ремесле.

Однако в помощь кошевым были посланы десять достаточно зрелых казаков, лет так двадцати, которых возглавлял Смалец – что Григорий наплел Сирко, Галицкий не знал, но казак взвалил на себя все многотрудные обязанности. Да и другие запорожцы из приданного десятка вели себя как то непривычно – ладные и справные воины, имеющие изрядный боевой опыт, не перечили и тем более не насмехались над Юрием, даже на обучение в бурсе не пеняли. Наоборот, слушали внимательно, а полученные распоряжения буквально вдалбливали в подчиненных им мужиков – каждый стал десятником. А вот чего стоит его «стрельцы» предстояло узнать к вечеру – впереди был Перекоп, запиравший путь к Днепру, к долгожданной свободе…

– Вот и все, княже, не думал, что так легко пробьемся, – негромко произнес Смалец, глядя на высокий перекопский вал. Кошевой атаман просто обошел его край по обмелевшему Сивашу, расчистив дорогу, пока янычары готовились отбивать демонстративный штурм на «Большой город» и Ор-Капу. Этого времени хватило, чтобы провести длинную вереницу освобожденных невольников и сотни повозок через мелководный участок – буквально на руках протащили, утопая по колено в грязной соленой воде. И снова вышли в степь, на шлях, что вел к Днепру.

– Не говори «гоп» пока не перепрыгнул, – мрачно отозвался Юрий, глядя за пылью вдали, которую подняли тысячи копыт лошадей. Несколько сотен казаков, что прикрывали отход колонны, сейчас отходили – их преследовали взбешенные турки и татары, которые осознали, как их провели. И теперь жаждали догнать и полностью истребить коварных гяуров, что привел на благословленные земли Крыма Урус-шайтан.

Неожиданно длинная колонна остановилась, вдоль повозок проскакали конные запорожцы, затем проехал сам кошевой атаман. Поднявшись в седле, Сирко громко прокричал:

– Не хочу неволей никого вести в Гетманщину! Кто хочет обратно идти в Крым, отходи в сторону – только вещи оставьте, то будет плата. И живите как хотите, раз выбор свой делаете.

Слова атамана были услышаны всеми, и Юрий не удивился, когда на правую сторону шляха за десять минут отошли почти все жители Кезлева, тысячи три человек, может чуть поменьше Большинство освобожденных невольников из татарских кочевий остались стоять рядом с повозками. Они мрачно смотрели на отступников от веры, так же угрюмо взирали на ренегатов и казаки.

Атаман приподнялся в седле и громко крикнул:

– Они свой выбор сделали, оставшись в магометанстве. А, значит, их дети пойдут набегами на нас! Это враги православной веры, окончательно отрекшиеся от Христа! Да будет им воздаяние, беру весь грех на себя! Рубайте предателей, казаки!

– Гайда!

Боевой клич запорожцев пронесся по степи, и конные казаки ринулись ошеломленных кезлевцев. Отступники даже не сопротивлялись, покорно подставляя шеи. Да и чем им было биться – и оружия у них нет, да и духа тоже, раз на милость турок и татар понадеялись.

Юрий впервые почти спокойно смотрел на ужасающую картину массового убийства – сверкала сталь, заполошно кричали жертвы, протяжные стоны и хрипы сотен умирающих людей накрыли шлях. Везде царил кошмар смерти – не нашлось бы художников, кто смог изобразить весь этот творящийся по желанию людей адский сюжет.

Караван вскоре тронулся в путь, оставляя место кровавого убиения людей для пиршества воронов и зверья. Однако пройдя несколько верст, остановился. Снова пронеслись вдоль повозок джуры Сирко – так именовали молодых казаков, что выполняли при атаманах и старейшинах роль оруженосцев и слуг. Они громко кричали:

– В круг ставьте повозки, в круг. Накрывайте лошадей! Здесь биться будем!

Москва

24 сентября 1675 года

– Ты, княже, за кошевым атаманом приглядывай, хитер он больно! Вроде бы и с нами, и на сторону поглядывает, хороняка лукавый! Как бы чего не учудил!

– Великий государь, больно предан вере православной Ивашка Сирко, так что на сторону ляхов и татар не переметнется. Но с гетманом Дорошенко, коего турки поддерживают, разговоры вел, это так. Да и сыном покойного гетмана Богдана Хмельницкого, Юркой, в сношениях раньше бывал – но то видно потому, что в казацких войнах против поляков участие принимал, и побед над ними немало добился.

– Да, знаю, Очаков он штурмом недавно взял и разорил. Арслан також взял, огню предав. На Крым ходил многократно, хану зловредство учиняя, с разором земель магометанских.

– Он и сейчас на Крым отправился по Днепру на чайках, что вы, государь, ему отправили по своей милости. Хочет Кезлев град разорить, али какой другой городок, и люд православный от плена освободить и на Гетманщину всех невольников вывести.

Ромодановский отвечал уверенно, он достаточно хорошо знал натуру кошевого атамана – истового защитника православной веры. Да и нестяжателя – от своей доли в добычи Иван Сирко всегда отказывался, и поведения доброго – не пил горилки совершенно, что было редкостью среди запорожского казачества.

– То благое дело, Бог ему в помощь. Но ты присматривай, не лежит у меня к нему душа. Два раза мне присягать отказывался, и в мятежах против царства нашего отмечен был, и хулил бояр наших всячески.

– Не спущу глаз, государь. Людишки мои в окружении кошевого имеются, донесения шлют.

Царь откинулся на высокую спинку кресла, поморщился – в последнее время его одолевали сильные боли в опухших ногах. Вид у великого государя, повелителя огромного Московского царства был не здоровый – мешки под глазами, опухлости на чуточку зеленоватом лице, подрагивающие пальцы, лежащие на широком подлокотнике.

Плохой был вид у царя – крайне болезненный!

Три недели назад он подписал указ о назначении наследником престола своего старшего сына Федора, которому исполнилось четырнадцать лет. Вообще-то покойная супруга Мария Ильинична подарила ему пять сыновей, но в живых осталось двое – Ивану вообще девять лет, мал совсем. И оба сына болезненны, у них также как у него, опухают ноги, а младший к тому же немного скорбен на голову.

Алексей Михайлович поджал губы, сердце кольнуло – большие надежды он возлагал на сына Алексея, но пять лет назад в возрасте 16 лет царевич неожиданно скончался. Поползли слухи, что сына якобы отравили – но они оказались ложными, когда дьяки Приказа тайных дел провели самое тщательное дознание.

Зато у вора Стеньки Разина вскоре появился самозванец, объявивший себя «воскресшим» Алексеем – сам атаман в своих «прелестных письмах» писал, что «идет защищать царя от злых бояр-отравителей и душегубов». Однако поначалу встретил «лже-Алексея» неприветливо – таскал за бороду и бил по лицу. Сами казаки назвали самозванца «Нечаем» – вроде как «нечаянный», неожиданный для них подарок.