– Слаб человек духом, потому что тело жизни требует. Только я тебе не в укор говорю, если ты Перекоп вспомнил. Какое у тебя отступничество может быть, если веру ты сердцем не принял, и ни молитв с Символом Веры не знал?! От Смальца заучил, на память принял, а вот душою не взял. Так какой ты предатель, если клятву не давал?!

Кошевой пристально посмотрел на Юрия – тот под его давящим взглядом почувствовал себя крайне неуютно. Задрожавшими пальцами Галицкий начал набивать табаком свою трубку.

– Кури, бесы дым тютюна не любят, а казаку он только во благо. И потом… Одно только мне ясно – раз Господь Бог послал такого как ты в наш мир, то видимо, неладные времена в нем наступить хотят. А может и исправить в нем что-то нужно, причем кровь тогда придется пролить, на первый взгляд, может быть и невинную.

Юрий постарался закурить трубку, а слова атамана, словно гвозди, впивались в его разум.

– А потому я тебе это говорю, что понял ты, что такое добро и зло, и смерть нести, если потребно будет, не побоишься. То испытание тебе было послано, и другие еще будут, гораздо тяжелее и страшнее, – так что укрепись душой, веруй в Бога, жди их и готовься…

Иван Сирко замолчал, но от его спокойных и размеренных слов Галицкого бросило в холодный пот, ледяные капли по всему телу выступили, со лба даже потекли.

«За что мне все эти несчастья – Господь не мог выбрать другого, и меня в качестве непонятно кого сюда засунул?! А ведь еще хлебну дерьма полной ложной – атаман меня предупреждает, а не пугает понарошку. Выходит, что татарский плен был пустяшной забавой?!»

От горестной мысли Юрий поперхнулся табачным дымом, но откашлялся, а новая затяжка даже немного успокоила его капитально растрепанные за четыре прожитых месяца нервы.

– Может быть, тебе будет казаться, что все ополчились против тебя, даже меня начнешь обвинять в своих бедах, но это будет не так. Укрепись духом, и пройди через положенные испытания – и тогда, быть может, тебе и откроется предначертание.

Атаман пыхнул люлькой, затянулся через длинный мундштук, и продолжил думать вслух:

– Мы не можем сейчас знать Его замыслы, но ведь татарин не просто так вырезал на твоей груди крест, чего крымчаки никогда не делают. Да и зачем им это – они на кол сразу сажают, или полосками кожу спускают, али чулком сдирают. Хотя такое тебя неизбежно бы ждало. А может и ожидает в будущем, кто знает, все возможно…

От спокойных слов атамана Юрия чуть ли мандраж не пробил. Он на секунду представил такую казнь, прикинул, что он будет чувствовать. Живое воображение сыграло плохую роль – тело затрясло, как в лихорадке, когда он воочию ощутил подобие мук.

– Ладно, на том закончим, но слова мои накрепко запомни. Никто и никогда не должен узнать, что ты из грядущего, никто и никогда, даже когда в бреду лежать будешь! Понял ли ты меня?

– Да, батько, никому не скажу. Себе дороже выйдет!

– То верно! Думаю, твое время скоро наступит… Да, пули свои сделать сможешь, что на шестьсот шагов бьют?

– Сделаю, проблем никаких нет…

– Есть, княже, а потому не нужны они сейчас. Может быть потом, когда нужда придет, но не сейчас. А потому храни секрет свой в тайне, даже мне знать о том без надобности.

– Хорошо, так и сделаю!

– Взятый татарами казачий городок помнишь?

– Конечно, при мне осада случилась.

– Слобожанские казаки напрасно поселились. А донским казакам туда ходу нет, у них граница по Бахмуту. Так что решил я тебя пока поселить на правой стороне Донца, за землями монастырскими ничей там кусок – ни царский, ни слобожанский, ни донских казаков, а вроде наш, запорожского войска. Дать тебе эту землю в полное право не могу, не в моей это власти, но и запрета на то тебе не положу. Понимаешь?

– Не совсем, батько, прости великодушно. Зачем мне эти земли, если я один как перст?

– А кто тебе сказал, что ты один?

Кошевой атаман усмехнулся, глядя на ошеломленного Юрия. И с той же странной улыбкой произнес:

– Освобожденные из татарского полона мужики на запорожских землях часто селятся, десятину платят казакам по собственной воле. Токмо сами должны от набегов татарских отбиваться. Почти все твои «стрельцы», сотник, да еще с женками, под твою руку настойчиво попросились. Ты ведь казак, раз еще дед твой на Сечь прибежал в давние времена, когда все его маетки ляхи под себя подгребли?!

На вопрос Сирко Галицкий не знал, что ответить, только молчал, ожидая, что еще скажет ему старый атаман.

– Ты хоть и бурсак, но права твоего никто тебя лишить не может. Ибо в бою на Перекопе с нами сражался, десятком казаков командовал, и долю в добыче честно заслужил. Так что создавай там свой хутор и живи – никто из казаков тебе препон чинить не будет.

– Да как так, батько?!

Юрий растерялся совершенно – жизнь в «Диком поле» после недавнего пережитого набега крымчаков его не привлекала от слова совсем. И он не понимал к тому же, что задумал кошевой, раз туда его так выпроваживает. Да зачем это надо?

– Еще раз тебе повторю! Ты полное право на собственный хутор имеешь, никто его оспаривать не будет – был бурсак, да сплыл, снова стал казак. А о княжеском положении своем не поминай никому, то ладно будет. Свитки и короны королевские пусть дальше в меловых пещерах хранятся – время придет, и достанешь их в нужный час, кому надо покажешь, – Сирко посмотрел на Юрия и улыбнулся все также странно.

– Ты ведь изгой – так издавна называли князей, что вотчин своих лишились и со «стола» изгнаны были. А еще изгой со своего времени – так что тебе место нужно уже здесь!

Атаман пыхнул люлькой, окутался табачным дымом, и после недолгой паузы произнес:

– А там сельцо мужицкое пустое стоит. Людишек татары в полон угнали, и по делу – поленились они крепостицу возвести от жадности своей. На дубраву понадеялись – там хотели спрятаться. И поделом им! Ногаи хаты не жгли, так что жить будет где. Из урожая что-то осталось – я всех селян, что к тебе «стрельцами» прибились, еще неделю тому назад туда отправил, как полон на Сечь привел.

Юрий внимательно посмотрел на кошевого атамана – такая предусмотрительность «характерника» его напугала. И тут Иван Сирко рассмеялся, причем искренне.

– Земли пустые стоят – а мужики хлеб для казаков растят. Мало у нас жита, если бы не царское хлебное жалование, голод случался бы. Да и селян не так жалко, если татары следующим летом зорить придут – казачьи хутора мне куда дороже, – атаман внимательно посмотрел на Галицкого, словно оценивая, на что он способен.

– На убой я тебя не отправляю – все оружие османское да татарское людям твоим оставили, все возы с пушками, да и добра подкинули в счет доли. Припасы на зиму, опять же, и порох с царского каравана. Я никогда долю свою не брал с походов, но тут попросил, когда дуванили, тебе ее полностью отдать. Так что отобьетесь сами, если что, и казачьи земли сохраните – первыми на себя татарский набег примите.

– Благодарствую за заботу, батько!

– Кроме Смальца, я тебе пятерых казаков отрядил, с тобой поедут, сторожевой заставой. Да двое джурами к тебе пойти согласились, хоть воин из тебя никакой. Ладно, Смалец их чему угодно научит добре!

Юрий еще раз поклонился, испытывая смутное беспокойство – он чувствовал какую-то недосказанность, скрывавшуюся в словах атамана, но не верить Ивану Сирко не мог…

– И что мне с этим хутором теперь делать?

Вопрос невольно завис в воздухе, заданный самому себе для успокоения. Стало ясно, что кошевой атаман Иван Сирко его надежно упрятал в самом дальнем «медвежьем углу» от всех любопытных глаз – и в первую очередь от самих сечевиков. Да и сотником Галицкого называл с явственной иронией в голосе – таковым, понятное дело, Юрий не был, и являться никак не мог.

Как в поговорке – ни по рылу, ни по чину!.

А вот то, что над ним не было ни куренного атамана, коих в войске Низовом до четырех десятков насчитывалось, ни паланочного полковника, главного атамана на местах, говорило о том, что расположение разоренного татарами селения, прилепившегося к горному кряжу, в верховьях Торца, находилось на краю «Дикого поля» вне войсковой территории запорожцев.