Псина все же не рассчитала, ей не хватило каких-то полметра. Она тяжело шлепнулась на все четыре лапы на землю, схватила Койота за ногу.

Это же та… Но почему живая? Он же ее загрыз!..

Ногу пронзила острая боль, псина прокусила мякоть, стала перебирать челюстями, боясь, видно, выпустить штанину. Ага, значит, она избрала эту знакомую ему тактику — подбиралась к горлу постепенно, исподволь.

Что ж, хорошо. У него свободны руки, и сейчас он схватит ее за горло, сдавит… Это ему тоже знакомо. Сейчас вот она чуть-чуть повернет голову…

Но псина оказалась не одна. Из зарослей молодых сосенок к ней, так же беззвучно, раскрыв пасти, летели щенята — подросшие, с сильными толстыми лапами, с острыми молодыми зубами.

У двоих были раскроены черепа — из ран торчало что-то красное, кровавое, а двое других внешне были здоровыми… Как же так?!

Подлетев, щенята кинулись на него со всех сторон, отбиваться пришлось чем попало. Повисшая на штанине сука уже добралась до бедра, схватила коленную чашечку, стала вырывать ее из колена, перебирала зубами все выше и выше.

Койот уже близко видел ее мертвые круглые глаза, желтые длинные клыки, впившиеся ему в тело. И она, сука, смотрела ему прямо в глаза. И он вдруг понял. «Да это же сама СМЕРТЬ!»

Глаза псины в какой-то момент превратились в человечьи. Койот где-то видел их… Чьи?

И вдруг вспомнил — инкассатор, сидевший за рулем «УАЗа»! Он, Койот, обегал машину, и глаза шофера-инкассатора в упор следили за ним. В них тогда не было страха, он появился мгновение спустя, когда Койот выстрелил, и парень понял, что он — убит…

— Помогите-е! — закричал Койот что было силы. — А-а-а-а-а-а…

Но его голоса опять никто не услышал. Да и кто бы мог услышать его здесь, в лесу, вдали от жилья, на пустынном участке железной дороги?!

Но все же он увидел, что от сосенок к нему на выручку бежали какие-то люди. Двое из них были в милицейской форме, трое — в пятнистом камуфляже. Все вооружены пистолетами «Макарова», все стреляли в его сторону, и он, Койот, был уверен, что люди стреляют по страшной суке, повисшей на нем, и по ее щенятам. Но пули вдруг стали рвать его тело, а милиционеры и эти, в камуфляже, закричали: «Держитесь, собачки-и…

Мы сейчас! Мы поможем… мы прикончи-и-и-им его-о!»

Господи, ему же знакомы все эти люди…

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — застонал Койот на всю квартиру, и Марина, не сомкнувшая глаз рядом с ним, стала трясти его за плечи.

— Павел! Ты что? Проснись! Слышишь?! Ты чего кричишь?

Он сел в постели, помотал головой. Простонал:

— Я же их убил! Откуда они взялись?!

— Кого… убил, Паша? — У Марины перехватило дыхание.

— Да ментов этих… у Дома офицеров… инкассатора… собак в лесу! А они… они все на меня… живые!!! Почему?!

Марина онемела. Значит, все, что ей говорили — правда? Павел, ее любовник, — убийца?!

Она замерла ни жива ни мертва, свесив ноги с дивана, не шевелилась. Павел приходил в себя, осмысленно пробормотал:

— Приснится же такая чертовщина! Все в башке перемешалось. Как будто ментов каких-то убивал… собака в лесу… Я тебе рассказывал, помнишь, Марин? Про собаку-то!

— Да вроде рассказывал, — она зябко повела плечами, не оборачивалась, боялась, что он увидит ее лицо.

— А теперь… бред какой, а! Что я еще говорил, Марин?

— А я помню? Кричал: «Помогите!» Я тебя сразу толкать стала.

— Нет, я еще что-то говорил. — Он явно встревожился. Грубо вдруг повернул ее к себе, заглянул в лицо. Молча рассматривал, хотел что-то на нем прочитать, но Марина уже взяла себя в руки.

— Пить надо меньше, Паша, — сказала она и притворно зевнула. Перепугал меня до смерти. Не знаю, как бы Ксюшу не разбудил. Пойду, гляну.

— Не ходи! — он сжал ее плечи. — Никого я не разбудил. Спят.

Она поняла, что он боится ее отпустить, может, подумал, что она скажет матери или, того хуже, — куда-нибудь позвонит.

Сон у обоих пропал.

— Я про каких-то ментов кричал, а, Марин? — Он снова повернулся к ней, смотрел напряженно, с тревогой. Ночник у изголовья освещал его искаженное лицо, полуоткрытый, тяжело дышащий рот, воспаленно блестевшие глаза. — Ну! Вспомни!

— Может, и кричал… я не расслышала, Паша Я спала, слышу, ты закричал. Я испугалась, поняла, что тебе что-то приснилось, и сразу тебя растолкала. Успокойся, давай спать, рано еще.

— Светает уже. — Койот встал, потушил ночник, постоял у окна. Глядел на просыпающийся двор, на дворничиху, скребущую метлой захламленный асфальт, на торопливо пробежавшую куда-то по делам мужскую фигуру…

«Может, и правда она ничего не слышала? — думал Койот. — Или не поняла? А если поняла?

Одно дело, Кашалот вычислил, догадался, а другое — Марина…»

Пригрозить ей?

Но пригрозить — значит подтвердить спрыгнувшее во сне с языка Тогда она наверняка будет знать, с кем имеет дело.

Откуда этот кошмар?

Правда, пить надо меньше.

Но как не пить, когда эти покойнички в форме стали являться к нему все чаще. Он и пьет-то потому, что надеется на хороший крепкий сон.

Да, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Пить в любом случае надо меньше.

И говорить с Мариной на эту тему — о покойниках — опасно.

Но как все-таки убедиться в том, что она ничего не поняла? Слышала же, это точно!

И можно ли быть теперь уверенным в том, что она не скажет кому-нибудь о странных снах своего любовника?

Ч-черт!

— Марин! — беспечно сказал он, возвращаясь в постель, чувствуя, что она не спит. — А что я все-таки болтал?

— Да Господи, ну я же сказала! — Она стала заворачиваться в одеяло поплотнее. — Ну чего ты ко мне с этими глупостями пристаешь? Пей поменьше, и спать хорошо будешь. А то вообще допьешься до белой горячки, воевать с кем-нибудь тут станешь…

— Да, пить, конечно, надо бросать… Печенка стала пошаливать, и вообще.

Он обнял ее — теплую, мягкую, податливую.

Марина подыграла ему.

— Паш, — сказала она затаенно. — Мать у меня вечером спрашивала: как, мол, женихи-то?

Встречаешься с кем? Я про тебя намекнула. Хороший, говорю, парень, только вот робкий, никак не насмелится предложение сделать. Чего еще ей говорить? Она же утром увидит тебя, надо, чтобы в одну дуду.

— Ну, скажи как есть. Мол, не разведенный еще, сынок там, в той семье. Денег на развод нету.

— Может, не надо ей, матери, про Людку твою говорить?

— Как хочешь. Мне чего прятать? Все равно узнает. В общем, смотри сама.

— Да я смотрю… Зиму мы с тобой прожили, ты о женитьбе ни слова. Пора уже и решать чего-то.

— Чего спешить? Ты обожглась с первым мужем, и у меня семейная жизнь не получилась. Не спеши. Погуляем. Пуд соли съедим вместе, тогда и будем решать. Ты записывай на бумажку, сколько соли кладешь… Чего ты дрожишь-то? И руки какие-то холодные. Положи-ка их вот сюда, согреются… ну вот, другое дело.

Она молча выполнила его прихоть. Потом вяло, без интереса, отдалась его ласкам.

«Пашка — убийца. Убийца! — думала Марина. — Троих убил, сам сказал… ранил столько же… Значит, это он был тогда у Дома офицеров, он нападал на инкассаторов… Господи! Страшното как! А вдруг догадается, что я все слышала, поняла… И Ксюшка как раз дома, мать… Что мы, бабы, можем сделать? И не отпускает из комнаты, как почувствовал что-то… Спать теперь нельзя, ни в коем случае! Сонных передушит всех, уйдет. И знать никто ничего не будет. Никто же не видел, как он ночью явился ко мне… Господи, зачем открыла, зачем пустила его?!»

Потом она притворилась, что засыпает, а Койот окончательно успокоился, отвернулся к стене…

…Он почувствовал на себе чей-то внимательный, пристальный взгляд, невольно вздрогнул и открыл глаза.

У постели стояла маленькая сероглазая девочка, одетая в заячью шубку и красную вязаную шапочку.

— Ты кто? — спросила она.

— А ты кто?

— Я — Красная Шапочка. Видишь, во что я одета. Я гулять с бабушкой иду.

— А… Ну, в таком случае, я — Серый Волк.