В это же утро в Придонске произошло еще одно событие, связанное с именем Павла Волкова. Трагическое.

…Людмила, брошенная жена Койота, вместе с матерью, Верой Ивановной, возилась на кухне.

Женщины затеяли печь блинчики — дешево и калорийно. Мука у них была, пол-литра кефира и пара яиц в холодильнике отыскались, остальное — дело проворных женских рук и горячей сковородки. Блинчики еще вчера попросил Костик. Слово это он выговаривал по-своему: «Бинцик». Ну, «бинцик» так «бинцик». И мать и бабушка мальчика поняли, дружно захлопотали у плиты, радуясь тому, что стопка пышных румяных блинчиков быстро росла на тарелке, и Костик, когда проснется, поест их с удовольствием, да и они позавтракают вместе с ним, а потом Людмила отправится с сыном в поликлинику — показать его хирургу. Ходить Костик стал гораздо лучше, и речь постепенно выравнивалась, становилась понятнее. Но левая ножка все же их беспокоила: Костик ее как бы приволакивал, подтаскивал за собой. Сразу это в глаза не бросалось, но если присмотреться, понаблюдать за тем, как мальчик передвигается по комнате, становилось ясно, что ребенка необходимо опять показать врачу.

А вот руки у Костика почти поправились, стали сильными, цепкими. Людмила, да и Вера Ивановна тоже, часами массировали ему пальчики, разминали их, гладили. Купили резиновое кольцо, каким пользуются спортсмены, и мячик. Костик, втянувшись, и сам потом тискал и мял эти игрушки. И чудо свершилось: руки мальчонки стали выздоравливать, набирать силу.

— Ты знаешь, мам, — сказала Людмила, снимая со сковородки очередной блин. — Он меня вчера так цапнул за руку! Я аж вскрикнула. Силы как у… она хотела сказать «у Павла», но спохватилась, передумала. — Прямо как у взрослого.

— Ну и хорошо, — спокойно отвечала Вера Ивановна, и лицо ее посветлело. — Значит, выздоравливает наш мальчик. Ему ведь скоро учиться, потом работать. Как без рук? Даже если хромать будет, ничего, а вот руки…

Она вздохнула. Слова словами, а как-то еще будет на самом деле? Ребенок растет без отца, рассчитывать на помощь со стороны не приходится. Кто ему станет помогать? А без денег — какая учеба в нынешнее время? Школу бы закончил да специальность какую-нибудь хорошую приобрел. Стал бы Костик, например, мастером по ремонту телевизоров. Телевизоров много, они ломаются…

— Павел давно что-то не приходил, Люся, — снова заговорила Вера Ивановна. — Вы что — опять поругались?

— Я ему сказала, чтобы он носа больше к нам не показывал, мам, — не оборачиваясь, ответила Людмила сурово и решительно. — Все, хватит.

Поиздевался над нами, покуролесил. Я на развод подам. Соберу вот денег… Ужасно дорого сейчас все это, даже развестись проблема Развестись — дело нехитрое. — Вера Ивановна села к столу, сложила на коленях руки. — А вот семью сохранить… И ты, Люся, виновата кое в чем. Гордая слишком, несговорчивая. А что получила — и тебе плохо, и Костику. Семью беречь надо.

— Да какая это семья, мама! Ты что — не видишь? Месяцами дома не бывает, а придет — вечная ругань, оскорбления. Мне девчонки сказали, что есть у него женщина, Мариной зовут, продавщица в каком-то киоске. Да пошел он куда подальше, чтобы я с ним после всего этого жила. Он для меня больше не существует. Не такой я себе семейную жизнь представляла. Помучилась, хватит.

— Сынок у вас, дате, — гнула свое Вера Ивановна. — А если с тобой что случится? И я еле ползаю.

— Да что со мной может случиться, мам? Чего ты плетешь?

— Мало ли. Вон, на Донбасской, моложе тебя девушку машина сбила… Дите сиротой останется Кому он нужен?

Конечно, Вера Ивановна вела свою линию: ей хотелось, несмотря ни на что, помирить Людмилу с Павлом, хотелось, чтобы у Костика были и отец и мать. Хорошие ли, плохие… какие есть, что теперь поделаешь? И ради ребенка надо снова сойтись, простить друг другу обиды. У молодых все бывает…

Людмила не слушала мать. Павел для нее — отрезанный теперь ломоть. Все! Решено раз и навсегда. Никаких прощений, никаких новых попыток наладить семейную жизнь. Разбитое — не склеишь. А Костик… что ж, без отца, конечно, не очень-то хорошо, но вырастет. С матерью и бабушкой (дай ей Бог здоровья!). Таких детей, как Костик, полгорода. Ну, пусть поменьше четверть. Ничего, как-нибудь перебьются. Костику скоро семь, мальчишка поправляется, набирается силы, выздоравливает. Вот сходят они сегодня к врачу, посоветуются. Сейчас она допечет блины, пойдет будить сына…

А Костик давно уже не спал. Слыша, что мать и бабушка заняты на кухне (из-за закрытой двери доносились их голоса), он вылез из кроватки и взял отцовскую отвертку. Он вспомнил, как отец приподняв матрац, подковырнул под ним отверткой дно, приподнял и положил туда «Бу-бу». Костик проделал то же самое и достал сверток. Развернул, вынул из пакета «Бу-бу». Восхищенно смотрел на тускло отсвечивающую вороненую сталь, гладил ствол пистолета, заглядывал в круглую черную дырочку. Твердил, воображая себя Бог весть кем: «Бу! Бу!» Потом уронил пистолет, который довольно громко стукнулся о доски пола.

Людмила услышала звук, сказала: «Что-то там упало. Костик, что ли, поднялся?»

Она пошла в спальню, а Костик уже снова держал «Макаров» в руках. Пальчики его тянулись к спусковому крючку, а глаза выбирали цель.

Он увидел вошедшую мать, навел на нее пистолет, грозно нахмурил белесые бровки:

— Бу! Бу!

— Эт…то что такое? — успела сказать Людмила. — Ты где это взял, Кос…

Ударил выстрел. Пуля попала Людмиле в шею, пробила сонную артерию фонтаном брызнула кровь. Людмила рухнула тут же, у двери, зажала рану рукой, захрипела. Жила она минуту, не больше.

На выстрел кинулась Вера Ивановна. Костик и ее встретил грозным: «Бу! Бу!» Снова выстрел.

Дико закричав, Вера Ивановна отклонилась, шагнула к внуку, схватилась за ствол. Он выстрелил еще раз. Пуля разворотила бабке плечо, и Вера Ивановна упала без сознания.

Дверь квартиры сотрясалась от ударов — сначала ломились соседи, а потом и вызванная по телефону милиция.

Костик очень испугался, спрятался в бабушкиной комнате за диван — его едва вытащили оттуда…

На стрельбу в квартире Веры Ивановны Кудрявцевой из УВД выезжал подполковник Сидорчук. Конечно, сначала примчалась опергруппа из Левобережного РОВД, все там засняли и промерили, извлекли из-за дивана ребенка, пытались узнать у него, что, мол, тут произошло? Но мальчик, судя по всему, был очень напуган. В луже крови лежала мать. Также в крови стонала бабушка, вокруг — посторонние люди. И потому ничего путного милиционеры от него не узнали. Да и вбежавшая в квартиру соседка, Наталья Алексеевна, пояснила операм, что ребенок этот — не совсем здоров, плохо еще говорит и потому вряд ли он чем-то может помочь милиции. Но Костик все же тыкал ручонкой в сторону своей кроватки, без конца повторял: «Бу! Бу!», показывал при этом на мать и бабушку и плакал. Понять что-либо из его рассказа было трудно, оперы решили, что в квартире побывал маньяк или грабитель, женщины ему в чем-то помешали, и он уложил обеих. А мальчик все это видел из своей кроватки и пытается рассказать… Никому из оперативников даже в голову не могло прийти, что этот перепуганный ребенок и является убийцей…

Наталья Алексеевна, соседка, в беседе с оперативниками сразу же назвала имя зятя Веры Ивановны, Павла, вспомнила их разговор, в свою очередь пересказала его старшему из оперативников, майору милиции со смешной фамилией Кубло. Кубло сейчас же послал машину с двумя своими подчиненными на квартиру Волковых, но там никого не оказалось.

Когда прибыла «скорая» и Веру Ивановну уносили, она на мгновение открыла глаза, прошептала склонившемуся к ней Кубло: «Костик стрелял… внучок мой…»

Оперативник не поверил, переспросил, но Вера Ивановна впала в забытье санитары неосторожно качнули носилки, причинили женщине новую боль.