Преодолевая внезапно возникшую застенчивость и одновременно радуясь возможности выговориться, Нина рассказала Ольге Алексеевне и о Федоре, о том, как, поддавшись соблазну «благополучного брака», предала свою первую любовь, и как пришло прозрение, когда судьба случайно свела их в одном поезде, в одном вагоне, в одном купе.
Перебравшись на кухню, они вместе накрыли стол, сварили крепкий кофе. Ольга Алексеевна заказала междугородный разговор и вскоре связалась с дочерью.
Юля обрадовалась Нине, пообещала узнать адрес Федора и немедленно позвонить.
– Вы, наверное, знаете, что он в Афганистане служит? – спросила Юля.
Нина обмерла. Она уже не раз встречала фразы в центральных газетах о том, что, выполняя интернациональный долг, кто-то был ранен, а кто-то и голову сложил. Может, и Федя?..
– Кто вам это сказал?
– Булатов, Колин друг. Он заезжал к нам. Да вы позвоните ему. Он в Ленинграде. Запишите телефон…
Нина сразу же набрала названный номер. Длинные гудки. Она позвонила по служебному. Дежурная сестра сказала, что Олег Викентьевич «будут завтра».
«Будут»… Авторитетный товарищ.
Допив, не чувствуя вкуса, остывший кофе, Нина засобиралась домой. Придет Ленка, а обеда нет.
…Олег и Ленка сидели в обнимку на диване перед включенным телевизором и оба хохотали, глядя на экран. Демонстрировался очередной сборник мультфильмов. На журнальном столике стояли бутылки с пепси-колой, пирожные, конфеты – любимый Ленкин изюм в шоколаде. Семейная идиллия.
И Нина дрогнула. Еще минуту назад она представляла свой уход как естественное продолжение ночного скандала. Соберет самое необходимое, напишет записку, возьмет за руку Ленку и – до встречи в суде. Дочери все объяснит потом.
Теперь же было ясно, что объясняться надо сейчас, в присутствии Ковалева. А он сегодня совсем не похож на того Ковалева, который вчера вечером заламывал ей руки и часто дышал в затылок сивушным перегаром. Глянув на Нину, Ковалев сразу перестал смеяться и виновато опустил глаза. Суетливо достал платок, вытер губы, лоб. Ясно! А когда поднялся и пошел ей навстречу, Нина поняла причину его волнения. Ковалев готовился к покаянному разговору.
Ну уж нет, говорить с ним она не будет. Поговорили. Решение ее окончательное. На время их с Ленкой приютит Марго. А там будет видно.
Нина, не снимая верхней одежды, прошла в спальню и, встав ногой на спинку кровати, достала со шкафа запыленный чемодан. Пока самое необходимое. Позже станет ясно, чего недостает, заедет еще.
– Нина, – Олег стоял в дверях, голос его неузнаваемо осип. – Если можешь, прости… Или хотя бы поверь: ничего подобного больше никогда не повторится. Даю тебе слово… Клянусь тебе.
Нина почувствовала окутывающую духоту, щека ее занемела и тут же загорелась огнем, лоб покрылся густой испариной. Она сняла пальто, шапку, бросила на кровать поверх покрывала. Рывком стащила сапоги. Вместе с наступившим облегчением пришло желание зареветь. В голос, навзрыд. Но Нина усилием воли подавила это желание. Не удостоив Ковалева взглядом, она распахнула шкаф и так, держась за его створки, замерла.
– Я понимаю, – продолжал виновато Ковалев, – я сам все загубил… Мне эту каинову печать носить до смерти. Но ради Ленки… Пусть без любви… Можем остаться друзьями… Я обещаю… В твою личную жизнь вмешиваться не стану. Только чтобы Ленка… Чтобы я…
Нет, без разговора расставания не получалось. Без объяснений тут не обойтись. Но только бы не сорваться, выстоять, сохранить достоинство.
– Ухожу я от тебя, Олег, – сказала Нина как можно спокойнее. Пусть чувствует, что это давно решенное дело. – Ушла бы еще четыре года назад, да пожалела тебя. А теперь не могу больше. Нельзя нам под одной крышей. Уйду вместе с Леной. Заявление о разводе подам завтра же. Квартиру разменяем.
– Но почему? – Ковалев побледнел. – Я же тебе обещаю! – Ноты смирения в его голосе сменились нотами раздражения. – Ленке нужен отец.
– Если она захочет, будете встречаться. Но жить мы отныне будем врозь.
– Ты нашла другого? – Эти слова Ковалев произнес с деланным удивлением и скрытым сарказмом.
Отвечать Нина посчитала излишним. Она не могла сказать «нет», потому что решила больше не лгать, не могла сказать «да», потому что продолжение начатого разговора могло ее больно ранить недобрым словом.
– Если ты хочешь сохранить дружеские отношения, – Нина даже сама удивилась, насколько она спокойно держится, – сохранить ради дочери, дай мне возможность спокойно уехать. Лучше всего уйди. Мы тут сами.
– К чему эти жертвы? – Ковалев усмехнулся. – И зачем создавать неудобства ребенку? Я по-прежнему люблю вас обеих и сделаю все, чтобы вам было хорошо. – Он захлопнул пустой чемодан и ловко забросил его на шкаф. – Если, конечно, ты просто хочешь уйти, если не к другому, если только из-за меня… Не надо. Я сам. Мне проще. Поживу у родителей. Если, конечно, тебя не ждут. – Он достал из кармана два ключа на отполированном колечке и, взвесив их на ладони, бросил на кровать. – С Ленкой мы будем встречаться у бабки.
Ковалев вышел в коридор, надел дубленку, постоял, открыл дипломат, бросил в него взятые в ванной комнате туалетные принадлежности, в спальне вынул из шкафа две рубашки и два галстука, защелкнул замки и помахал Ленке.
– Пока, дочка!
– Ты скоро вернешься? – спросила Ленка, не отрываясь от экрана телевизора.
– Я позвоню тебе, будь умницей. – Заглянув в спальню, Ковалев искренне попросил. – Объясни ей все сама. Пожалуйста. Мне трудно.
Он смотрел на Нину, ожидая от нее каких-то слов. Но какие она могла сказать ему слова.
– С Ленкой я поговорю, – пообещала Нина, – я сделаю все, чтобы она сохранила к тебе прежнее отношение. У нас одинаковое право на ее любовь. Подрастет, сама во всем разберется.
– Ну, ладно, – сказал Ковалев, отводя взгляд. – Если что, звони.
Входная дверь захлопнулась со звонким щелчком. Нина вздрогнула, словно эта дверь защемила ей сердце. Почувствовала острую физическую боль, подкашивающую слабость. Она присела на кровать, услышала заливистый смех Ленки и снова почувствовала боль. Будет ли девочка вот так беззаботно хохотать, когда Нина расскажет ей о разрыве с отцом? Будет ли такой же искренней и откровенной, какой была всегда? Попытается ли понять Нину? Простит ли?
Боль в груди не проходила. Ее обжигающая тяжесть требовала покоя. И Нина легла. Прямо на покрывало. Ноги укрыла пледом. Марго не зря повторяет, что все болезни от нервов… Права подружка, права.
Вернуть бы те золотые денечки, ту последнюю школьную весну.
Господи, как она была счастлива, когда Федя Ефимов самый первый в их школе смастерил дельтаплан и на виду у всего класса, тайно собравшегося в пристанционном карьере, взмыл в воздух с высокого обрыва. Взмыл и… полетел. По-настоящему, как птица! Класс замер. Это было совсем не то, что они видели в кино и по телевидению. Там летали какие-то неизвестные им люди, а тут их одноклассник, только что сидевший с ними в классе на уроке. Парил недоступный, как бог, словно они уже распрощались с ним, и он переродился из человека в птицу.
Когда Федя все-таки опустился из поднебесья на грешную землю, вдребезги поломав дельтаплан, Нина плакала не столько от страха за его жизнь, как плакали другие девчонки, она плакала от счастья, что он вернулся, что не остался там навсегда.
В ту весну он щедро одаривал ее счастливыми мгновеньями. Восьмого марта ребята приносили девчонкам традиционные самодельные цветы, живых в Озерном никто не выращивал. Те, что цвели в глиняных горшочках на подоконниках, дарить почему-то считалось дурным тоном. За пять минут до звонка женская половина класса занимала парты, где каждую девочку ждали бумажные цветы. У Нины в тот раз лежали живые. Где смог их добыть Федя, для всех осталось загадкой.
Ефимов шел на золотую медаль. И класс, и учителя воспринимали его успехи как должное. Учился он легко, с каким-то взрослым азартом и жадностью. Больше всего ему нравились как раз те предметы и темы, которые традиционно считались неинтересными и занудными. Федя всегда по-своему решал уравнения, безошибочно рисовал на доске ортогональные проекции и разрезы деталей, обнаруживая идеальное чувство пространства. Он совершенно самостоятельно осмысливал литературные образы, не соглашаясь зачастую с общепринятым мнением.
