– Прочитал? – Алина стояла у приоткрытой двери, застегивая халат.
– Прочитал.
– Что мне ответить почтенному академику?
– Напиши ему вот что, – он обнял жену, потерся подбородком о ее волосы, – напиши: любит тебя один ас, любит так, что жизни своей без тебя не мыслит. И академик все поймет. Они знаешь какие ушлые…
Алина не ответила. Она высвободилась из его объятий и ушла в ванную комнату. У него уже не было времени объясняться.
– Вечером я тебе продиктую исчерпывающий ответ, – сказал он в дверь. – Во всяком случае, академик будет доволен.
И сейчас, подъезжая к дому, он не думал о затягивающемся узле семейных противоречий, он представлял, как Алина удивленно обрадуется его появлению, как бросится к нему в объятия и им обоим будет хорошо и покойно до тех пор, пока не вспомнят об этом злосчастном переезде.
Ну, что огород городить? Поживут два-три года врозь. Если смогут, конечно.
Алина сидела над стопкой школьных тетрадей, накинув на плечи его кожаную куртку. Услышав шум открывающейся двери, она, не повернув головы, сказала:
– Что-нибудь забыл?
– Тебя поцеловать, – сказал Новиков.
Алина ойкнула и обессиленно опустила руки.
– Думала, Санька. Что случилось? Реки вспять пошли, земля в обратную сторону завертелась? Или тебя сняли с должности?
– Нестерпимо захотелось повидать тебя. – Он пристально осмотрел ее всю. – Что это ты в мою куртку нарядилась?
Алина смутилась.
– Тобою пахнет, будто рядом.
Он засмеялся.
– Унты надень, будет стопроцентное впечатление.
– А ты не смейся, пожалуйста.
– Извини. – Он прижал ее к груди, и она податливо, без сопротивления приникла к нему. Доверчиво и преданно, как в далекие юношеские годы.
– Сегодня в городском Доме культуры выступают ленинградские оперные артисты, – сказала Алина и мечтательно вздохнула: – Вот бы послушать.
«Подумаешь, событие», – хотел он тут же ответить, но чувство вины перед любимым человеком остановило его. Чувство, которое накапливалось годами и вот сейчас подступило к сердцу волной трогательной жалости. Действительно, скольких больших и маленьких радостей лишил он ее хотя бы за последний год? Только обещал: поедем в Ленинград, походим по театрам, вот скоро отпуск, тогда уж мы развернемся, вот в следующее воскресенье пересмотрим все фильмы в городе. Нет, черт побери, у всякого терпения есть предел.
– Я согласен, – сказал он, прикинув в уме свои возможности.
– Ты пойдешь со мной или только поддерживаешь идею? – Она запрокинула голову и пронзительно-требовательно посмотрела ему в глаза.
– Даю тебе честное, – он хотел сказать «пионерское», – комиссарское слово – мы пойдем вместе слушать твоих заезжих звезд. Чтобы к девятнадцати ноль-ноль была в полном параде. И с аксельбантом.
Алина осталась строгой.
– Попробую поверить еще раз.
Новиков взял ее лицо в обе руки, посмотрел в глаза. На самом их донышке таяло недоверие.
– Ну… улыбнись, Алина свет Васильевна. Улыбнись. Тебе так идет улыбка.
– Не могу, Сережа. Хочу и не могу.
Он взял ее на руки и удивился ее легкости. Санька и тот, пожалуй, в весе обогнал мать. И в сердце с новой силой всколыхнулась нежность. Нет, без нее он пропадет на Севере, не сможет. Тоска сожрет его. Или ехать вместе, или не ехать вовсе.
– Я все понимаю, – говорила она, уткнувшись носом в его шею, – со всеми доводами согласна, а на душе камень. Будто в дураках остаюсь.
– Со мною остаешься. С Санькой. Разве этого мало для счастья?
– Если бы с тобою, – она снова вздохнула и крепче обняла его шею. – Одна буду обедать, одна в отпуск ездить, одна засыпать. Знаю, слава богу, твою службу. А с ними мне хоть думать об этом некогда. Знаешь, как они любят меня?
– Не будь жадной, лапушка. Ты знаешь, крепче и надежнее всех тебя любит один летчик. Между прочим, ас. – Он ходил по комнате и раскачивал ее на руках, как раскачивают ребенка, когда хотят, чтобы он скорее заснул. – Ты знаешь, небо для этого летчика – что жизнь. А для тебя ему и жизни не жалко.
– Знаю… Только ведь все равно обидно бросать начатое. Обидно до слез. Вспомню – и больно.
– Вон жена Волкова. Без всяких комплексов. Сказал муж «надо», она только и спросила, когда собирать вещи.
– Дом, семья – все ее заботы.
– Эта домохозяйка окончила Бауманское училище. Ее работы по дизайну отмечены медалями ВДНХ. Ей предлагали аспирантуру, а она…
– Сереженька… Дело в характере, в субъективном отношении. Может быть, ее такое положение больше устраивает, чем аспирантура, чем… Стать тенью мужа – разве в этом счастье?
– Если тенью – нет… У Волкова на плечах такой груз, что десятерым впору нести.
– А у тебя?
– У меня поменьше. Но не будь рядом тебя, давно бы ноги подкосились. Вы, наши жены, служите, как и мы. На самом ответственном посту. На защите Родины. И медали, которые нам дают за безупречную службу, принадлежат вам в равной степени. А ты говоришь – тенью.
– Отпусти меня, ты же устал, – наконец улыбнулась Алина. – Давай я тебя блинами накормлю.
– Ты прекрасно знаешь, что я могу тебя всю жизнь носить на руках.
– Была в Ленинграде, – вспомнила она, – заходила в институт к Ольге Алексеевне, жене Чижа. Ты бы видел, сколько в этой женщине величия, сколько достоинства. Личность!
– И тебе показалось: вот счастливый человек!
– Думаешь, нет?
– Спросила бы ее… – Он посадил Алину на диван, сам лег, положив ей голову на колени. – Счастье, когда я могу вот так полежать.
– Как ребенок.
Новиков засмеялся. Посмотрел украдкой на часы.
– Мы только думаем, что с годами становимся мудрее и опытнее. Ничего подобного. Каждый возраст требует своего опыта.
– А любовь?
– Любовь, лапушка, приходит и уходит по своим законам. Если двое не могут друг без друга – это начало. А если могут – то все, близок конец. Так что самый счастливый человек – это ты. И я, само собой.
Он встал, поправил галстук.
– Все. Пора. Целуй аса.
– Уже? Пяти минут не побыл.
– Не хмурься, Алина свет Васильевна. Жизнь прекрасна, уверяю тебя. Остальное – дым.
Алина взяла его под руку, склонила голову на плечо, проводила до порога.
– Я знаю, что счастливее меня нет на свете женщины, – сказала она. – Но мне все равно хочется плакать. Они мне не простят предательства.
– Мы живем в такое время, лапушка, когда все желания исполняются. – Он уже открыл дверь. – Есть желание поплакать? Поплачь. Но лучше – улыбнись. – Он сразу стал серьезным. – У меня полет, и мне нужна твоя улыбка.
– Иди, – улыбнулась Алина. – С тобой невозможно говорить о серьезных вещах. Иди.
– Не забудь нарядиться к девятнадцати ноль-ноль…
Ворота на сигнал водителя лишь приоткрылись и, дернувшись, замерли.
– Автоматика – на грани фантастики, – сказал Новиков выбежавшему навстречу солдату и выпрыгнул из машины.
– Никак нет, – возразил тот. – Тут к вам приехала какая-то гражданка. Сидит в комнате для свиданий.
– Ко мне лично?
– Говорит, ей нужен замполит.
Новиков быстренько перебрал в памяти возможных посетительниц и, решив, что наверняка мать какого-нибудь солдата, попросил пригласить ее на свежий воздух, под липу. Здесь стояла удобная для бесед скамья.
Женщина представилась Евдокией Андреевной, крепко пожала руку Новикова, осторожно села на скамью. Ей было около пятидесяти.
– Я вас слушаю, Евдокия Андреевна, – сказал Новиков после затянувшегося молчания.
Женщина вздохнула, облизала пересохшие губы.
– Федька Ефимов служит у вас. Наш, Озерный. С дочкой моей женихался, когда учились в школе. Кто же в их возрасте не влюбляется? Ну, потом Ниночка вышла замуж. Только подумайте: такой человек ей попался – в сказке не встретишь. Любит-то ее как, в Леночке души не чает. Не пьет, не гуляет. А умница какой! И пошутит, и серьезно поговорит. Кандидат наук, доктором скоро будет. Нинке моей все подружки завидуют. Да и то – живет как у бога за пазухой.
