– Что миссис О'Горман сказала по поводу вмятины на бампере?

– Что это ее рук дело. Якобы за неделю до того она задела фонарь, когда ставила машину на левой стороне улицы с односторонним движением. Какой фонарь и на какой улице, она не вспомнила, но ей поверили все.

– Кроме вас.

– Мне было странно, что она напрочь это забыла. – Фрисби покосился в окно, будто за ним мог притаиться шериф. – Представьте на минуту, что я был прав и что О'Гормана остановили – но не банда юнцов, а кто-то, кто его ненавидел и желал ему смерти. В таком случае показания Марты О'Горман – отличное прикрытие.

– Кого же она прикрывала? Себя?

– Или, например, друга.

– Вы имеете в виду друга сердца?

– А что, такое редко бывает? – с вызовом спросил Фрисби. – Если она ни в чем не повинна, то я буду только рад. Но что, если она виновна? Подумайте об этой вмятине, мистер Куинн. Почему миссис О'Горман не вспомнила, где ее получила, чтобы можно было проверить?

– Справедливости ради вы должны были сказать, что все фонари в Чикото темно-зеленые.

– Такого же цвета были пятнадцать процентов машин в тот год.

– Откуда вы знаете?

– Подсчитал, – ответил Фрисби. – Я месяц следил, какие машины у нас останавливаются. Из пятисот около семидесяти были темно-зелеными.

– Вы не жалели сил, чтобы укрепить свои сомнения в словах Марты О'Горман.

Круглое, мягкое лицо Фрисби вновь набухло и порозовело.

– Я не пытался никого убедить, что она лжет. Мне хотелось узнать правду. Я даже объездил улицы с односторонним движением и осмотрел фонари.

– Ну и что?

– Они чуть ли не все оказались побитыми. Их ставили слишком близко к бровке тротуаров. Конечно, теперешние машины о них стукаются, они раза в два длиннее прежних.

– Так вы ничего не доказали?

– Я доказал, – злобно ответил Фрисби, – что пятнадцать процентов машин в тот год были темно-зелеными.

Из закусочной Куинн позвонил в больницу, где работала Марта О'Горман, и ему сказали, что она заболела. Когда он позвонил домой, сын ответил, что у мамы мигрень и она к телефону не подходит.

– Ты ей можешь кое-что передать?

– Конечно.

– Когда маме станет лучше, скажи, что приехал Джо Куинн и остановился в мотеле Фрисби. Пусть она позвонит мне, если захочет.

"Она не захочет, – думал он, вешая трубку. – О'Горман для нее реальней, чем я. Она все еще ждет, что он вернется. Или нет?"

"Или нет?" Короткий вопрос, ответ на который много для него значил, еще долго звучал у Куинна в голове.

– Кто звонил? – спросила Марта О'Горман из спальни. – И не кричи, окна открыты, Ричард. Иди сюда.

Ричард подошел к ее постели. Занавески были задернуты, в комнате стоял полумрак, и отчетливо была видна лишь простыня, которой укрывалась мать.

– Он сказал, что его зовут Джо Куинн, и просил передать, что остановился в мотеле Фрисби.

– Ты... ты правильно запомнил имя?

– Да.

Последовало долгое молчание. Мать не шевелилась, но Ричард почувствовал, что она напряглась.

– Что случилось, мам?

– Ничего.

– Ты какая-то странная последние дни. У нас опять нет денег?

– Ну что ты, деньги есть, – ответила Марта, стараясь, чтобы ее голос звучал весело, и села, перебросив ноги через спинку кровати. От резкого движения всю левую сторону ее головы пронзила боль. Прижав к шее руку, чтобы легче было терпеть, она продолжала с той же наигранной бодростью: – А знаешь, мне гораздо лучше! Давай что-нибудь устроим – например, праздник исцеления.

– Давай!

– На работу идти уже поздно, завтра я выходная, послезавтра воскресенье. Что, если нам отправиться в поход?

– Ой, мам, как здорово!

– Тогда вынимай спальные мешки и скажи Салли, чтобы она приготовила бутерброды. Я соберу консервы.

Ей стоило невероятных усилий подняться, но она знала, что должна как можно скорее уехать из города. Лучше было терпеть физическую боль, чем отвечать на вопросы Куинна.

После обеда Куинн поехал в контору Хейвуда. Эрл Перкинс разговаривал по телефону, и по выражению страдания на его лице Куинн заключил, что либо у него опять болит живот, либо клиент на другом конце провода слишком многого хочет.

Вилли Кинг сидела за столом, спокойная и элегантная, в зеленом шелковом сарафане, идеально подчеркивавшем цвет ее глаз. Куинна она приветствовала без всякого удовольствия.

– Что вы здесь снова делаете?

– Я без ума от вашего маленького городка.

– Чушь. Нормальному человеку здесь трудно находиться.

– Что же вас держит? Джордж Хейвуд?

Она попыталась рассердиться, но как-то вяло.

– Перестаньте. Разве вы не знаете обо мне и Эрле Перкинсе? Я в него страстно влюблена. Скоро мы поженимся и заживем втроем Эрл, – я и его язва.

– Прекрасное будущее, – сказал Куинн. – Для язвы.

Она слегка покраснела и перевела взгляд на свои руки.

Большие и сильные, они были такими же, как у Сестры Благодать, только у той ногти не были выкрашены оранжевым лаком.

– Пожалуйста, оставьте меня в покое и уходите. У меня болит голова.

– Сегодня, как я понимаю, у женской половины Чикото – день головной боли.

– Мне не до шуток. Уходите. Я не хочу с вами говорить. Сама не пойму, как я влезла в эту... пакость.

– Какую пакость, Вилли?

– Такую! – Руки ее дергались, словно она была не в состоянии ими управлять. – Вы когда-нибудь слышали о законе Дженкинсона? Он утверждает, что все сумасшедшие. Добавьте сюда, если хотите, закон Вилли Кинг. Всё вокруг – пакость.

– А исключения?

– Мне их отсюда не видно.

– Пересядьте, – посоветовал Куинн.

– Не могу. Поздно.

– Из-за чего вы впали в отчаяние, Вилли?

– Не знаю. Может, из-за жары. Или из-за Чикото.

– Жара стоит все лето, да и в городе вы живете давно.

– Мне надо отдохнуть. Поеду куда-нибудь, где холодно, туман и каждый день идет дождь. Пару лет назад я отправилась в Сиэтл, думая, что лучшего места не найду. И знаете, что было? Когда я туда приехала, в Сиэтле стояла жара и засуха, какой никто не помнил.

– Что еще раз подтверждает закон Вилли Кинг?

Она беспокойно задвигалась в кресле, будто решила наконец внять совету Куинна и пересесть.

– Вы никогда не отвечаете на вопросы просто и без шуток?

– Нет. Следую закону Куинна.

– Отступите от него разок и скажите, зачем вы вернулись?

– Чтобы поговорить с Джорджем Хейвудом.

– О чем?

– О его визитах в тюрьму Теколото к Альберте Хейвуд.

– Что за глупости? – недоуменно спросила она. – Вы отлично знаете, что Джордж прекратил отношения с Альбертой много лет назад. Я вам говорила.

– То, что вы мне говорите, не всегда бывает правдой.

– Ну хорошо, я привираю иногда, но в тот раз сказала правду.

– Если так, – заметил Куинн, – то у вас неточные сведения, Вилли. Джордж навещает сестру каждый месяц.

– Я вам не верю. Какой ему смысл притворяться?

– Это один из тех вопросов, которые я собираюсь задать Джорджу сегодня, если уговорю его встретиться со мной.

– Не уговорите.

– Почему?

Она прижала руки к животу и согнулась, словно превозмогая острую боль или спазм.

– Его нет. Он позавчера уехал.

– Куда?

– На Гавайи. У него последние месяцы было обострение астмы, и врач посоветовал переменить климат.

– Когда он вернется?

– Не знаю. Все произошло неожиданно. Три дня назад он вошел сюда и заявил, что следующим утром отправляется отдыхать на Гавайи.

– Он попросил вас заказать ему билет?

– Нет. Сказал, что все сделал сам. – Вилли достала из кармана платок и приложила его ко лбу. – Это был гром среди ясного неба. Я столько месяцев носилась с идеей – или, если хотите, мечтала, – как мы будем отдыхать в этом году вместе! А тут – нате вам. Гавайи. Без меня. И неизвестно на сколько.

– Вот почему вы впали в отчаяние?

– Но сказать-то он по крайней мере мог? Какой-нибудь пустяк: жаль, что я еду без тебя, Вилли, или еще что-нибудь. А он и этого не сказал. Мне страшно. Я боюсь, что это конец.