– Ты говорил во сне, Брат. Кто такой Патрик О'Горман?

Он попробовал увернуться от ответа, пожал плечами, но она строго сказала:

– Не увиливай, Брат. Говори правду.

– Мы с ним дружили когда-то. Ходили вместе в школу. Она ему не поверила, хотя он сказал правду.

– Когда говорят о друге, то не скрипят зубами и не ругаются. Больше она тогда не стала его терзать, но через несколько дней пытка повторилась:

– Ты снова говорил во сне, Брат. Об О'Гормане, Чикото и каких-то деньгах. Надеюсь, тебя не мучит совесть?

Он промолчал.

– Если тебе есть в чем раскаяться, покайся, облегчи душу. Больная совесть еще хуже, чем больная печень, я и того и другого насмотрелась вдоволь. Грехи, совершенные в мире зла, разъедают душу. Когда тебя пожирает изнутри дьявол, вырви его из груди и отбрось, не будь его убежищем.

Все последующие дни он чувствовал на себе ее взгляд – цепкий, выжидающий и любопытный, как у вороны.

Приехал и уехал человек, которого звали Куинн, затем вновь появился и вновь исчез. Сестра Благодать, бледная и изможденная, вернулась из Уединения.

– Ты не сказал мне, что О'Горман умер, Брат.

Он покачал головой.

– Ты виновен в его смерти?

– Да.

– Это был несчастный случай?

– Нет.

– Ты это сделал намеренно?

– Да.

В ее глазах больше не было любопытства – только грусть.

– Куинн сказал, что у О'Гормана осталась жена, которая до сих пор не знает, что с ним случилось, и страшно мучается. Это зло нужно исправить, хотя бы для спасения твоей души. Нельзя воскресить мертвого, но можно хоть немного помочь его жене. Напиши ей, Брат, признайся во всем. Я сделаю так, что тебя не найдут. Письмо отправят из Чикаго, и никто не заподозрит, что его написал ты.

На всякий случай он принял меры предосторожности: написал левой рукой, чтобы изменить почерк, и смешал реальность с фантазией, выдав себя больше, чем предполагал. Письмо дало ему чувство странного удовлетворения. Он словно бы окончательно похоронил О'Гормана, написав на могиле эпитафию настолько грязную, что безутешная вдова никому не решилась бы ее показать.

По его настоянию Сестра Благодать, хмурясь, прочла письмо.

– Ах, Брат, ну зачем так... откровенно?

– Почему бы и нет?

– Мне кажется, ты мстишь не только ему, но и ей. Это нехорошо. Мне страшно за твою душу. В ней по-прежнему сидит дьявол, если ты до сих пор не избавился от ненависти...

Каждое утро он просыпался на сеновале с мыслью, что новый день принесет освобождение, награду и безопасную жизнь. Но один день сменялся другим, точно таким же, и он делал очередную зарубку на стенке хлева. Дни были такими же одинаковыми, как зарубки. Опасность отступила: люди шерифа уехали месяц назад, а если бы и вернулись, то не нашли бы его следов ни в Башне, ни на кухне. Дальше хлева он не ходил. Час за часом он методично уничтожал все, что могло его выдать. Прежде чем покинуть утром сеновал, он граблями заравнивал место, которое несло на себе отпечаток его тела. Он зарывал мусор, а ночью, потушив костер, присыпал его сосновыми иголками и дубовыми листьями. То, что начиналось как игра, в которой он перехитрил преследователей, стало привычным ритуалом.

Он редко думал о том, чтобы уйти из Башни и спрятаться, например, в Чикаго. Мысль об одиночестве в городе повергала его в ужас. Кроме того, ему и так уже пришлось отдать половину денег, и он боялся, что не сможет убедительно объяснить ей, насколько это было необходимо. Иногда он репетировал: "Понимаешь, любимая, если бы я просто уехал из Башни, то полиция сразу бы поняла, кто виновен. Дав Учителю денег, чтобы он распустил общину, я всех запутал... Кстати, подкупить Учителя было совсем несложно, потому что он тоже боялся. Боялся, что дни общины сочтены, и понимал, что надо идти в мир искать новых Братьев и Сестер. А для этого нужны были деньги, твои деньги, других у меня не было. Таким образом мне удалось спрятаться тут же, в Башне".

Он вспомнил, как впервые узнал о ее воровстве. Вспомнил, как был потрясен.

– Ты... воруешь?

– Да.

– Но зачем? Почему?

– Не знаю. Деньги мне особенно не нужны. Я их не трачу.

– Слушай! Ты завтра же все вернешь. Обязательно.

– Нет.

– Но тебя посадят в тюрьму!

– Пока что меня никто не поймал.

– Ты сама не понимаешь, что говоришь.

– Отлично понимаю! Я краду деньги и буду красть.

– Альберта, верни их! Я не смогу жить без тебя.

– А тебе и не придется. У меня есть план.

Сначала план показался ему абсолютно безумным, но затем он с ним свыкся. Сам-то он не мог предложить ей ничего.

Но на одном он все-таки настоял: Альберта обещала прекратить воровство после того, как с О'Горманом будет покончено, и терпеливо дожидаться, когда можно будет уехать из Чикото, не возбудив подозрений. Но она нарушила обещание и попала в тюрьму. Она допустила ошибку, а это было на нее не похоже. Вероятно, она слишком много думала о нем и об их общем будущем. Или бессознательно все-таки стремилась к тому, чтобы ее разоблачили и наказали не только за воровство, но и за связь с ним? Они никогда не говорили об этом, но он знал, что ее мучит сознание вины перед его семьей. Знал он и то, что, кроме него, ее не ласкал ни один мужчина.

Он тоже страдал, но трудности и лишения, которым он подвергался, оправдывали его в собственных глазах. В минуты просветления он даже размышлял, не выбрал ли он такой способ существования специально, чтобы искупить вину? Просыпаясь на рассвете от беготни крыс в сене, жалящего укуса блохи, холода или голодных спазмов, он как бы говорил невидимому обвинителю: "Видишь, как мне плохо? Я одинок, голоден, несчастлив. У меня ничего нет. Я ничто. Неужели этого мало?"

Он так долго жил ожиданием будущего, что стал бояться его. Но и возврата к прошлому тоже не хотел. Без людей было страшно, однако тех, кого ему в самом деле недоставало, вернуть было нельзя: ни Мать Пуресу, чьи полеты фантазии были так забавны, ни Сестру Благодать, которая заботилась о нем, когда он болел. А Брат Верное Сердце с его вечными разговорами о женщинах, или тупой Брат Венец, или мрачный Учитель ему нужны не были.

Чем больше проходило времени, тем слабее делалась его память. Он почти не помнил событий того дня, когда община покинула Башню. Появление Хейвуда было громом среди ясного неба. Он сразу понял, что их с Альбертой плану пришел конец, что годы ожидания были напрасны, и словно окаменел. Он не собирался убивать Хейвуда. Он просто хотел ему объяснить.

Но Хейвуд не желал слушать:

– Я останусь здесь и буду следить за каждым твоим шагом, за каждым взглядом, пока не узнаю, где ты спрятал деньги.

Он так устал, что не в силах был даже отрицать.

– Как... как вы меня нашли? Вам Альберта сказала?

– Я просто ехал за Куинном от самого Чикото. Нет, Альберта мне ничего не сказала, герой-любовник. В чем ей точно нельзя отказать, так это в упрямстве. Пять лет я приезжал к ней месяц за месяцем и ныл, грозил, умолял сказать правду. Я хотел ей помочь, мне нужна была правда! Не зря я заподозрил неладное с тех самых пор, как она проболталась, что дала мою одежду какому-то нищему. Она ведь ее тебе дала?

– Да.

– Все правильно. Вы не рискнули купить новую одежду, которую не нашли бы потом в твоем шкафу. Вы все продумали, до мелочей. Какой грандиозный план и как мало здравого смысла! Альберта вынашивала этот план не один месяц. Она стала так часто уходить по вечерам, что в тот день мы с матерью не придали значения ее отсутствию. Тотализаторные бланки она покупала в одном и том же киоске – заручалась свидетелем "трат" на случай, если ее все-таки поймают. Сколько хитростей, сколько труда – и что же? Она сидит в тюрьме и мечтает об идиоте, который ее якобы ждет.

– Но я ее действительно жду. Я люблю Альберту и готов ждать вечно!

– Ну что ж, если тебя устраивает вечность...

– Что вы имеете в виду?