— Тебе не стоило вставать.

— Я все равно шел на вахту, вас с девочкой пора сменять. Я услышал твой голос. Ты звал…

Ино поджал губы. Ему становилось стыдно.

Семнадцать Приливов. Он увидел уже семнадцать Приливов, а вчера самостоятельно, с помощью одной Дарины, взял на абордаж корабль, пусть и медицинский. А теперь он, возможно, перебудил всю команду «Ласарры» — больную, еще не оправившуюся от эпидемии зураны, — криками. Из-за того, что увидел кошмар.

— Это всего лишь во сне. И заметь, даже там… — С огромным усилием он изобразил ухмылку. — Я помнил, что если позову из-за такой ерунды тебя, ты меня прикончишь.

Но капитан не улыбнулся. Вся его массивная, ширококостная, грозная фигура будто сгорбилась.

— Ты скучаешь по нему?

— Я боюсь его, — коротко отозвался Ино. — Эти сны… это из-за него. А впрочем, — он спохватился и махнул рукой, ощущая, что она тяжелая, как кусок камня, — неважно. Прости, Багэрон. Раз я проснулся, пойду постою за Дарину. Ты прав, она устала. Наверное, Боги просто подсказали мне, что пора сделать именно так, вот и послали кошмар. У нас невероятно нежные отношения с богом Вудэном, сам поражаюсь порой…

Говоря, Дуан уже пробовал слезть с койки, но капитан «Ласарры» заставил лечь обратно — спина мягко спружинила о набитую сухими водорослями подушку.

— Я прекрасно себя чувствую. Медики, которых ты приволок, славно нас подлатали. Завтра все будут на ногах. Зурана — шлюха настырная, но если остывает, то быстро.

— Но…

— Ино. — Тайрэ отпустил его и опять чуть нахмурил брови. — Вы вдвоем провели на ногах четыре дня, пока мы подыхали. Хватит. Да, я деру команду как могу, я ценю всякую там жертвенность… но с трупов ее ведь не стребуешь. Правильно? Какой мне прок, если тебя смоет сегодня волной? Спи.

Ино тяжело вздохнул. Не хотелось признаваться, что он глупо боится засыпать. В детстве, матери или кормилице, об этом сказать было можно: они оставались и что-нибудь рассказывали или пели, ласково гладили по волосам, жалея. Можно было рассказать даже отцу, который окатывал презрительной насмешкой, уверял, что все кошмары чушь, но тоже на какое-то время задерживался рядом. Сейчас же Ино устыдился и только упрямо помотал головой.

Тайрэ потянулся к полке над тумбой и щелкнул креплением, освобождая небольшую, оплетенную веревкой флягу с вином. Отвинтил крышку и поднес к сухим губам принца.

— Выпей немного. Отшибает всякую чушь, которую Вудэн тащит на щупальцах.

Ино улыбнулся и сделал небольшой глоток.

— Не увлекайся. — Капитан забрал вино и тоже отхлебнул, явно побольше.

— Прости меня, — повторил Ино, ощущая, как предательски расслабляется тело. — Я… он…

Он не знал, как смог бы встать, если бы прямо сейчас капитан передумал и все же попросил выдержать предутреннюю вахту. Даже язык уже заплетался.

Тайрэ взял фонарь, а второй рукой плавно провел по лбу принца еще раз, снова очертил треугольник, на этот раз — вершиной вниз. Ино помнил эти два знака: один позволял распознать одержимость, а этот, второй, — огородить от новых плохих снов. Ему казалось, знаки никогда не работали, да и сейчас, скорее всего, сработало скорее хорошее вино. Ино закрыл глаза.

— Никогда не проси прощения за прошлое, юный Сокол. Оно уже было, его не изменить. И оно всегда будет. Но прошлое — не все.

Дверь закрылась. Ино так и не признался, что там, на деревянном щите в той самой Крылатой Комнате, он увидел свою собственную отрезанную голову. Мертвую голову среди лихорадочно бьющихся крыльев.

Дуан неосознанно вдохнул особенно глубоко, как если бы снова собирался нырять. Фонарь в полуопущенной руке слегка подрагивал, каждый шаг звучал отчетливо, отдавался скрином. Ничто впереди не шелохнулось. В последний раз оглянувшись на залитый дневным светом кабинет, король Альра’Иллы перешагнул порог и поскорее прикрыл за собой дверь. Их не стоило будить.

В комнате пахло так, как он и ждал: сладковатым смрадом гнили и мокрыми перьями. Поднимая фонарь, Дуан оглядывал стены. Щиты. Щиты. Снова и снова пятиугольные, овальные, квадратные щиты. Почти ни одного пустого.

Крылья фексов, большие и маленькие, висели всюду, вбитые гвоздями или примотанные цепями. Белые с золотом, белые с голубым, белые как молоко и светящиеся, как диадема Лувы. Ни одна пара не сгнила, ни одна не упала и ни одна не двигалась. Перья лишь подрагивали от сквозняка, а иногда крылья подергивались, как лапы собак во сне. Чистые, не запятнанные кровью. Подергивание и вызывало звук, похожий на шуршание мышей.

Дуан шел, осторожно касаясь стен, вслушиваясь в скрип каждой половицы. Он все еще надеялся на некий… тайник, тайник с чем-то. Точнее… пожалуй, тайник хоть с чем-нибудь.

Он часто бывал здесь в детстве, когда отец таскал его вместе с гостями. Талл Воитель искренне считал, что если сын выдерживает казни, ему не помешает полюбоваться и на такие трофеи. В полутьме юный принц плохо видел их, старался даже и не смотреть, задерживал дыхание. Позже — научился находить поводы сбежать, едва настроение отца приближалось к точке, в которой его тянуло в Крылатую Комнату. Но сейчас Дуан внимательно, жадно разглядывал все вокруг, перебарывая тошноту: так было необходимо.

Первое время он не замечал ничего, но наконец… Впрочем, он скорее почувствовал, чем заметил, и потому плавно развернулся к очередному трофею. Лисьи крылья, такие длинные, что маховое оперение волочилось по полу, висели на прямоугольном щите. Большом прямоугольном щите, так показалось вначале, пока фонарь не осветил предмет яснее.

Это был не щит, а портрет в грубой раме; он в полный рост запечатлел троих стоявших рядом молодых мужчин в охотничьих костюмах. Отец в середине. Ле Вьор справа. И человек слева, жирно заляпанный чем-то красным, запекшимся. Капитан «Ласарры» поскреб это что-то ногтями. Оно отошло, обнажив холст, вместе с краской.

Дуан попятился и неосторожно махнул фонарем, высветив еще щит. Нет, не щит, картину, — овальный портрет, тоже в красном. И еще один, прямоугольный, почти такой же грязный, вот только…

…На нем виднелись пряди золотых волос. Слегка светящихся, длинных золотых волос.

— Нет…

Дуан знал, кого придворные художники рисовали со светящимися волосами. Только одну женщину королевства, так повелел сам Талл Воитель, и всем даже понравилось это романтичное приказание. Ведь волосы королевы Марисинты действительно были такими легкими и золотыми, что светились, о них слагали песни, и счастлив был тот, кому ее величество отрезала прядь на удачу.

Все остальное место в этой раме занимали крылья и кровь. Дуан поднес фонарь ближе, цепляясь за надежду, что ошибся. Нет. Этого не могло быть, просто не могло быть. Королева, мать, цветок, лелеемый отцом до последнего вздоха, — здесь, в грязи, в гнили, во тьме и…

Мановение руки опять было слишком резким; раскаленный свет обжег мертвое крыло. Оно дернулось, сонно зашевелилось, и движение тут же передалось второму. Воздух заполнился сквозняками, перья замолотили по пустоте. На них выступила кровь.

Дуан выронил фонарь и подхватил его, обжигаясь, прежде чем что-либо загорится. Отступил, неосознанно загораживаясь, сжимаясь. Потревоженные крылья хлопали уже со всех сторон; кровь капала на пол и разлеталась густыми темными брызгами. В звуке белых неуклюжих махин, таких нелепых без своих огненно-алых хозяев, казалось, слышался шепот, шепот сразу нескольких невнятных голосов. «Еще пару комнат… пару комнат для пиратов…»

Дуан рванулся прочь быстрее; одно из больших крыльев задело его по скуле. Он шарахнулся, дернулся, запрокинул голову и увидел теперь уже пустой пятиугольный щит с торчащим гвоздем. С гвоздя ничего не капало; он казался простым черным росчерком. Его приготовили для трофея, но трофей не повесили. Не успели. Не поймали?

Дуан снова перехватил фонарь за кольцо и вылетел за дверь. Свет Лувы показался ему ослепительно ярким.