Слушая эти объяснения Норбера Моони, консул и лейтенант внимательно приглядывались к нему.

Это был высокий молодой брюнет лет двадцати шести или тридцати; высокий, прекрасной формы, открытый лоб, ясные, полные жизни глаза, прямой красивый нос, небольшой рот и энергичный, гордый подбородок, — все это вместе взятое дышало прямодушием, смелостью и доброжелательством и придавало его красивой наружности нечто особенно привлекательное. Это был прекрасный тип француза, вернее, избранного француза, так как на нем лежала несомненная печать превосходства.

Теперь господин Керсэн приложил все свое старание, чтобы умело и незаметно перевести разговор на другую тему. Это был дипломат старого, закала, весьма высоко ценимый своим начальством, ему предстояла блестящая карьера, если бы страсть к ^изучению каких-то нубийских древностей и слабое здоровье его дочери не привязали его на неопределенный срок к берегам Красного моря.

Гертруде было двадцать лет. Тонкая, гибкая, как тростинка, она казалась хрупкой и нездоровой. Молочно-белый цвет ее лица и удивительное обилие роскошных белокурых волос, казавшихся слишком большой тяжестью для этой маленькой головки, подтверждало это. Стоило только взглянуть на нее, чтобы понять, какая тонкая нить связывала ее с жизнью. Мать ее умерла от чахотки, и эта потеря была самым тяжелым горем в жизни господина Керсэна. Теперь он ужасно боялся, чтобы та же участь не постигла и его дочь. Временами слабый кашель и внезапно выступавшие на щеках девушки красные пятна пугали его, усиливая его тревогу. Гертруда мало думала об этом: милая и кроткая, любимая всеми, кто ее знал, она чувствовала себя счастливой и по натуре своей была склонна мечтать и надеяться на лучшее будущее.

Но отец ее не мог ошибаться на этот счет, тем более, что врачи предупреждали его не раз, что влияние менее сухого и мягкого климата было бы безусловно пагубно для Гертруды, и вот, таким образом, из-за нее он решил оставаться в Суакиме, где, собственно говоря, и началась его консульская карьера. Он посвящал все свое свободное время заботам о своей дочери, о ее здоровье, стараясь удовлетворять не только все ее потребности и желания, но даже и все ее капризы, которых у нее, к счастью, было немного. Вопреки общему желанию, скрытность и утайки молодого астронома нарушили до некоторой степени общее оживление и дружественную бесцеремонность, какими отличался разговор этих четырех лиц, а потому все были чрезвычайно рады появлению нового гостя, человека лет пятидесяти, румяного, веселого и словоохотливого доктора Бриэ, дяди Гертруды Керсэн. Это был доктор-путешественник, поселившийся вот уже несколько месяцев в Суакиме, главным образом для того, чтобы лечить свою племянницу, нуждавшуюся, по его мнению, в уходе.

Не проходило вечера, чтобы он не заходил в посольский дом, где ему всегда были рады.

— Здравствуйте, дядя! — воскликнула Гертруда, идя к нему навстречу.

— Милый друг, позвольте познакомить вас с нашим молодым соотечественником, Норбером Моони… доктор Бриэ! — добавил консул, представляя их друг другу.

Те обменялись поклонами, и доктор, со свойственной ему простотой и добродушием, тотчас же заявил:

— Я уже слышал о приезде господина Моони, и, конечно, знаю его отчасти по слухам. Никто, читающий отчеты Академии наук, не может не знать о том, что господин Моони представил прекраснейшие труды по спектральным анализам и открыл две планеты Prescilla и…, как ее зовут, другую-то?…

— Она до настоящего момента не носит еще никакого названия и обозначается просто номером! — смеясь ответил молодой ученый.

— В настоящее время открывают такое множество планет, что, право, трудно найти всем им названия, — скромно добавил он.

— Назовите ее Gertrudia! — сказал командир Гюйон, взглянув на молодую девушку.

— Ах, командир, — воскликнула она, — что вы говорите!

— Нет, почему же, это прекрасная мысль, — возразил Норбер, — я буду очень рад воспользоваться ею, если только мадемуазель и ее батюшка не будут иметь ничего против. Для этих маленьких планет именно и нужны такого рода отличительные имена, которые походили бы как можно меньше на другие. Gertrudia — прекрасно во всех отношениях, и я остановлюсь именно на нем!

— Ах, папочка! Какое счастье, теперь у меня будет своя собственная звезда! — весело воскликнула молодая девушка, — но вы ведь покажете ее мне, чтобы я могла узнавать ее, месье Норбер?

— Очень охотно, когда ее можно будет видеть. Месяцев через семь или восемь, если погода будет благоприятная, вы ее увидите!

— О, значит ее нельзя видеть каждый вечер? — спросила немного разочарованная Гертруда.

— О, нет! Иначе она давно была бы нанесена на карту и названа каким-нибудь именем. Но мы теперь уже достаточно ознакомились с ней, чтобы не дать ей пройти мимо, не шепнув ей словечка «до свидания!»

— Вот подношение, которое не в состоянии поднести даме каждый мужчина! — засмеялся доктор Бриэ. — Вам, очевидно, поручена какая-нибудь астрономическая миссия? — обратился к Моони доктор.

— Не совсем так! — возразил Норбер, невольно улыбаясь, — я вижу, что хранить тайну — дело нелегкое, в особенности, если не хочешь врать и выдумывать небылицы. Я, конечно, мог бы сказать вам, что приехал в Судан, где небо вечно ясное, для новых интерпланетных исследований, но предпочитаю сказать вам часть истины… Я приехал сюда с целью изучить пути, способы и средства для задуманной довольно химерической экспедиции, или вернее, для экспедиции, которая многим показалась бы именно таковой. Тем более, что даже и теперь уже я прослыл в Обсерватории за сумасброда, потому-то я чувствую себя вынужденным никому ничего не говорить о моем проекте, раньше чем он мне не удастся, из опасения, чтобы меня не прозвали умалишенным. Если я буду настолько счастлив, что достигну своей цели, то это станет всем известно, если же нет, — то к чему вызывать насмешки и нагромождать новые препятствия сверх всех тех, какие уже и теперь встают на моем пути!

— Впрочем, в данный момент главной моей целью является просто устройство астрономической станции на плоскогорье Тэбали в пустыне Байуда…

— Опытная станция в пустыне Байуда! — воскликнул доктор. — Нечего сказать, прекрасно выбрали время!… Неужели вы думаете, что господа суданцы так и позволят вам устраивать беспрепятственно вашу опытную станцию?

— Да я не дам и нескольких су за шкуру того европейца, который попробует добраться до верховьев Нила, а вы мечтаете переправиться через него и проникнуть в самую глубь Дарфура!… Извините, но позвольте мне вместе с тем сказать вам, что это чистое безумие!

— Ведь я говорил вам, что с первого же слова меня назовут сумасшедшим! — спокойно возразил Норбер. — Вы сами видите, господа, что я не ошибался!

— Как хотите, а я от своих слов не отказываюсь! — продолжал добродушно возмущаться доктор Бриэ, — забираться теперь в самое сердце Судана, — это по крайней мере так же рискованно, как отправиться к туарегам. Вы, вероятно, забыли, какая участь постигала всех, кто решался проникнуть южнее Триполи: Дурно-Дюпере в 1874 году, моего смелого, доброго друга полковника Флаттерса в 1881 году, капитана Массона, капитана Диану, доктора Гюгара, инженеров Роша и Берингера и многих других!

— Нет, я ничего этого не забыл, — все так же спокойно отвечал молодой астроном, — но так как те геологические и астрономические условия, которые мне необходимы, я могу встретить только в пустыне Байуда, на плато Тэбали, то мне приходится отправляться именно туда.

— Смотрите, как бы вы не нашли там нечто совсем другое, чем то, что вы ищете! — многозначительно воскликнул господин Керсэн, — поверьте старому африканеру, в настоящее время есть только один способ с некоторой безопасностью отправиться в Дарфур, а именно, с полком алжирских стрелков и конвоем в три тысячи верблюдов, — не иначе!

— Я не могу даже вообразить себя во главе целого полка стрелков и такого множества верблюдов, — весело заметил Норбер, — я, как и всякий из нас, уже два раза отбывал воинскую повинность, но никогда не добирался выше чина капрала и не командовал более чем четырьмя солдатами. А потому мне придется удовольствоваться слугой моим Виржилем, который служил когда-то в африканских стрелках, и хорошим проводником, если я сумею найти такого; это, мне кажется, заставит суданцев понять, что я являюсь к ним как друг, а не как неприятель!