— А что, если бы все они были живы и никто, кроме Белюша и двух слуг, не был убит? Что, если ваш отец имел бы только одну пулю в руке, да удар ножа в спину, за свое упорство и непокорность?… Что, если командир был бы только ранен в обе ноги?… А остальные все в добром здравии заперты в капитанской каюте? Что бы вы сказали на это?

Я вздохнул свободней. Сердце у меня запрыгало в груди от неожиданной радости при этом известии, и вся кровь, какая еще оставалась во мне, прилила к лицу. Возможно ли, в самом деле, чтобы отец мой был жив, а также Розетта и все остальные, и никто не убит кроме Белюша и двух несчастных слуг? Конечно, допустив даже, что все это правда, положение было ужасное: какую убийственную ночь должны были провести все они там, внизу, запертые в капитанской каюте, бок о бок с пьяной оравой матросов, бесчинствовавших в кают-компании. Но все же, пока они были живы, не все еще было потеряно, при условии, конечно, что все это была не сплошная ложь, так как никаких доказательств, подтверждающих слова Вик-Любена, не было у меня! Во всяком случае, необходимо было хитрить, оттягивать время и посмотреть, что будет дальше.

— Послушайте, Вик-Любен, — сказал я, раскрывая глаза, — я, конечно, не знаю, что вы замышляете против нас и как намерены поступить, и мне весьма трудно поверить, чтобы намерения ваши не были в высшей степени зверски и жестоки. Но не в этом дело! В данный момент, несомненно, вы нуждаетесь во мне, иначе — я в том убежден — вы без дальнейших рассуждений давно бы выбросили меня за борт на съедение акулам. Но счастлив ваш Бог, что вы не успели этого сделать, так как нельзя даже представить себе тех страшных опасностей, каким вы подвергали себя, собираясь управлять судном, не зная даже самой азбуки морского дела. Это положительно чудо, что «Эврика» еще не пошла ко дну со всеми парусами в эту самую ночь, в тот момент, когда ветром сломило брам-стеньгу. Стоит только погоде еще раз измениться к худшему, — а на это в данный момент девяносто девять шансов из ста, так как барометр стоит на «переменно», то могу вас уверить, вам не придется прожить и двух часов… Вы это чувствуете и сознаете, и я отлично понимаю, что только этому обстоятельству я обязан и жизнью, и тем уходом, каким вы сейчас окружили меня.

Бунтовщики потупились, и из этого я легко мог заключить, что в точности выразил сокровенную мысль каждого из них.

— Вам нужно, чтобы я принял на себя управление судном, это для вас совершенно необходимо, и я, пожалуй, согласен взять это на себя, — продолжал я. — Я буду говорить вам, что следует делать, в какой момент прибавить или убавить паруса или же изменить направление, буду говорить, куда держать руль. Каждый день в полдень я буду делать по солнцу свои вычисления и затем сообщать вам, где мы находимся в данный момент. Ежедневно я буду высчитывать приблизительно пройденный путь… Ну, словом, я буду нести все обязанности капитана судна и приведу «Эврику», куда вам будет угодно, и куда вы не можете прийти без меня…

— Ну, да! Ну, да! — хором загалдели десятки голосов в порыве глупой радости.

— Ну, да! — повторил я за ними с невольной едкой усмешкой. — Но я сделаю это только на следующих условиях: во-первых, вы должны сейчас же дать мне возможность убедиться своими глазами в том, что отец мой жив и что командир, его дети и их няня тоже все живы… Во-вторых, вы обязуетесь обращаться с ними хорошо и прилично, предоставив в полное их распоряжение кают-компанию и все каютки, и не будете отказывать им ни в чем, что необходимо или даже просто полезно для них… В-третьих, обязуетесь сохранить всем нам жизнь и высадить нас, где вы сочтете это для себя безопасным и удобным…

— Быть может, вы потребуете еще, чтобы я обязался доставить каждому из вас по двадцать тысяч ливров годового дохода? — нахально спросил Вик-Любен, когда я закончил перечень своих условий.

— Нет, этого я не требую, — ответил я невозмутимо спокойно, как бы поняв его слова в прямом смысле. — Я отлично знаю, что главной, побудительной причиной вашего образа действий в данном случае была корысть, желание присвоить себе богатство коменданта. Потому-то я и не потребовал от вас даже хотя бы самой незначительной доли их для детей его или для него…

— Да, небольшого труда стоило нажить эти богатства вашему командиру! — насмешливо перебил меня Вик-Любен, — ровно столько же, сколько и нам было взять их.

Это замечание было сочувственно встречено матросами.

— Не в этом дело, — поспешил я заявить негодяю, — мы здесь собрались не для обсуждений разных побочных вопросов, а для того, чтобы уладить серьезное дело. Вам нужен человек, который сумел бы привести «Эврику» в избранный вами надежный порт. И таким человеком среди вас являюсь один я, это неоспоримо! Вот я и изложил вам свои условия. Ваше дело теперь обдумать, обсудить и решить, удобны ли они для вас и согласны ли вы выполнить их…

И как бы для того, чтобы дать им нагляднее понять, что решение мое бесповоротно, и вместе с тем дать им время обдумать, я отвернулся и закрыл глаза.

Мне было смешно, как матросы стали один за другим, точно нехотя, отходить в сторону тяжелой, ленивой поступью, грузно волоча за собой ноги, затем подзывали к себе товарищей, не присутствовавших при моем разговоре с Вик-Любеном, и долго рассуждали между собой вполголоса. К чему-то должны были привести эти обсуждения и совещания?… Мне казалось, что я уже заранее угадываю, чем это должно было кончиться… Вик-Любен на все согласится, все обещает, а затем, без дальнейших церемоний, не исполнит ни одного из своих обязательств. Это так просто и так удобно! Но в данный момент для меня было важно только одно: узнать наверное, действительно ли мой отец и все мои дорогие друзья еще живы. А все остальное было уже не так важно.

Спустя каких-нибудь четверть часа, не более, Вик-Любен и Брайс одни подошли ко мне. Я прочел бешенство в глазах мулата.

— Ну, а что бы вы, например, сказали, — гневно воскликнул он, — если бы вместо того, чтобы соглашаться на ваши условия, мы бы просто предложили вам выбор между тем или другим: или вы будете служить нам, как хороший офицер, или сейчас же будете присутствовать при том, как старого пирата, его детей и вашего отца привяжут к мачте и будут бить плетьми до крови?

Я, конечно, не мог предвидеть такого оборота дела и не старался даже скрыть того чувства ужаса и негодования, какое мне внушала эта перспектива.

— Я скажу вам на это, — отвечал я, — что одного предположения подобной низости и подлости было бы достаточно, чтобы заставить меня решиться скорее дать изрубить себя на куски, чем оказать вам хотя бы малейшую услугу!… Вам известны мои условия… Теперь могу добавить к этому, что они бесповоротны и что я ни на йоту не отступлюсь от них!

Они вторично вернулись к группе матросов, неподвижно сидевших на своих местах в ожидании моего ответа. Опять началось совещание, на этот раз длившееся, впрочем, недолго.

— Мы решили временно согласиться на ваши условия! — проговорил Брайс от имени всего почтенного собрания. — Но не забудьте, что при малейшей попытке нарушить ваши обязательства, при малейшем признаке измены мы будем знать, как приняться за вас…

Да, действительно, они знали, эти негодяи!… Но, в сущности, не все ли равно! В общем все же был уже сделан громадный шаг вперед, а положение было такого рода, что нельзя было предъявлять слишком строгих требований относительно внешней формы договора.

— В таком случае это дело решенное, — сказал я, — теперь остается только приступить к выполнению первого параграфа нашего условия: показать мне так, чтобы я мог убедиться своими глазами, что отец мой и все друзья мои живы…

Начались новые совещания, толки и обсуждения этого затруднительного вопроса. Одни предлагали спустить меня в кают-компанию, другие не хотели этого допустить. Они, очевидно, опасались, чтобы между мной и остальными их пленными не завязалось опасных отношений, могущих грозить их безопасности. Конечно, наиболее разумное мнение имело наибольший успех, и потому было решено вывести отца моего к выходу лестницы и поручить ему передать мне, что Корбиак, Розетта, Флоримон и Клерсина живы. И ничего более, ни слова, ни звука! Я со своей стороны также не должен был произнести ни единого слова; затем всякие дальнейшие отношения с заключенными кают-компании строго воспрещались мне. Я немедленно согласился на такого рода решение, признавая его, в сущности, вполне естественным с точки зрения бунтовщиков и ввиду их собственных интересов.