— Так вот слушайте же: с сегодняшнего дня мы все трое наденем арабское платье и под вечер, когда заканчиваются работы, смешаемся с толпой окрестных поселян, работающих у нас. Я берусь рассказать им, что мы перешли в их веру и что мы готовы встать в их ряды, и если по прошествии восьми дней они не будут согласны сделать то, чего мы от них требуем, то позволяю вам назвать меня дураком и болваном!

— Мысль эта кажется удачной! Во всяком случае, следует попытаться привести ее в исполнение!

— Да, и сегодня же вечером следует приступить к делу!

— И если дело пойдет удачно?

— То не пройдет недели, как все мастерские совершенно опустеют. Тогда мы составим по всем правилам протокол, отправимся в Бербер и оттуда по Нилу с полным триумфом вернемся в Лондон, а из Лондона в Мельбурн. Если этот упрямый француз откажется следовать за нами, чего от него легко можно ожидать, то Махди в скором времени позаботится избавить нас от него раз и навсегда. В противном же случае об этом позаботятся сами акционеры, за это я ручаюсь головой, или пусть меня зовут не Костерус Вагнер!

— Превосходно, Костерус, превосходно!

— Божественно и гениально! ничего лучшего нельзя было придумать.

И все три глиняные трубки торжествующим жестом вернулись к устам трех приятелей, на время забывших о них в пылу увлечения интересным и гениальным проектом Костеруса Вагнера.

Прошло четыре дня, но ничего особенного, ничего нового за это время не замечалось в жизни на пике Тэбали. Виржиль заметил только, что землекопы, по-видимому, были как будто еще ленивее и непокорнее, чем обыкновенно, что он по скромности своей всецело приписывал отсутствию Мабруки-Спика. Кроме того, он был ужасно удивлен, встретив однажды вечером на большой дороге, ведущей к подножию горы, трех совершенно незнакомых ему арабов, спускавшихся от обсерватории по направлению к ближайшей деревне. Уведомленный о том Норбер был также крайне удивлен этим обстоятельством, но тем не менее никак не мог объяснить его себе.

Наконец вернулся Мабруки. Со свойственной ему всегдашней осторожностью, он оставил приведенных им ратников в трех километрах от пика Тэбали, желая, чтобы Норбер лично повидал их и поговорил с ними, прежде, чем окончательно приняли их на свою службу.

Не теряя ни минуты, молодой ученый и сэр Буцефал сели на коней и поехали туда для приема своих новых войск и инспекторского смотра им.

Было около шести часов вечера. Чернокожие воины только что окончили свой скромный ужин, состоявший из печеного маиса, и расположившись в кружок, пели свои песни под аккомпанемент тамтама. Все это были рослые, стройные юноши, атлетического сложения, гибкие как тростник и сильные, и смелые как львы — цвет той благословенной страны, из которой их вывез, вероятно, еще в детстве, Зебэр. Одежда их состояла только из пояса из шкуры пантеры, да верблюжьей шапки, а вооружены они были луками и длинными стрелами.

— Где их вождь? — спросил Норбер, прибыв на то место, где чернокожие расположились лагерем. Мабруки назвал его по имени с прибавлением его звания.

В тот же момент представительный молодой негр в более богатом одеянии, чем остальные его товарищи, встал и выступил вперед.

— Я — Шаака, паша черных воинов из страны Великих Озер! — сказал он с большим достоинством.

— Твои люди и ты, согласны вы служить мне? — спросил Норбер.

— Да, служить, как добрые солдаты! Мабруки назначил нам условия, на которые мы изъявили свое согласие, будь уверен, что мы исполним свои обязанности верно и добросовестно!

— Прекрасно! Все, что вам сказал Мабруки, верно! Шаака подал знак своим людям, и все они, как один человек, встали разом и затем поодиночке стали проходить и склоняться перед своим новым господином. Затем молодой вождь взял руку Норбера Моони, к счастью, бывшую в перчатке для защиты от мошек и насекомых, и, склонившись над ней, плюнул на нее.

Норбер сначала был крайне изумлен и озадачен таким поступком, но тотчас же сообразил, что негр этим желает выразить свое почтение, что ясно читалось в его ласковых глазах. Поэтому молодой ученый, не подавая вида, насколько ему неприятна эта церемония, с лихвой отплатил своему новому подчиненному той же монетой, засвидетельствовав таким образом тому свое сердечное расположение.

При этом радость молодого вождя и всех его соратников достигла высших пределов.

— Великий вождь! великий, добрый господин! — кричали они в неизъяснимом восторге, — мы всегда с тобой! всегда твои… Всегда!., всегда!…

Когда волнение их немного улеглось, Шаака приказал им собрать свое оружие и пожитки, принесенные им с собой, и объявил Норберу, что он и его люди готовы следовать за ним.

Все двинулись к селению Тэбали. В тот момент, когда они уже подходили, зоркий глаз Мабруки успел заметить чрезвычайное стечение рабочих к палатке Абэн-Зегри. Полагая, что там происходит опять нечто, чему он был свидетелем некоторое время тому назад, он предложил Норберу Моони сделать небольшой обход и пройти не мимо, а позади палаток селения, чтобы лично убедиться в замыслах этих людей. Моони согласился и, отдав приказ черной страже не трогаться с места, пошел вперед в сопровождении сэра Буцефала.

Каково же было его удивление, когда, подойдя ближе к пестрой палатке Абэн-Зегри, он услышал знакомый голос, который тотчас же признал за голос Костеруса Вагнера, обращающегося на арабском языке к собравшимся здесь людям. Теперь уже молодой ученый достаточно освоился с местным наречием, чтобы свободно понимать то, что говорил оратор этой довольно многочисленной толпе. Сквозь отверстие в ткани палатки Норбер мог ясно видеть перед собой Костеруса Вагнера, обращенного лицом прямо в его сторону, с головой, украшенной высоким белым тюрбаном, неумело драпирующегося в широкий бурнус, равно как двое приятелей его, Питер Грифинс и Игнатий Фогель, которых молодой астроном также вскоре заметил замешавшимися в толпе рабочих и также переряженных арабами.

— Маловерные! — восклицал укоризненно оратор, — таким-то путем вы закрываете себе путь к вечному спасению и вечному блаженству!… Вы работаете на неверного гяура и в день праведного суда пророк отринет вас от лица своего. Разве вы не знаете, чего хочет тот, на кого вы работаете?… Он хочет попрать вечные законы природы; Аллах, который дал взойти Луне над вашими головами, как священный символ своего присутствия среди излюбленных детей своих, последователей корана, Аллах не простит вам, что вы помогаете этому французу, который в безбожной гордости своей задумал низвести с небес эту священную для всех вас Луну, низвести ее с небес на землю, чтобы попрать ее ногами.

В толпе послышались возгласы удивления, недоумения и негодования. Костерус Вагнер продолжал свою речь с новыми жалобными воззваниями, но Норбер Моони не стал уже больше слушать его, он слышал довольно. Крупными шагами он поспешил к тому месту, где оставил свою черную стражу.

— Шаака, — сказал он, обращаясь к молодому вождю, — ты мне обещал помогать и быть верным; докажи же теперь, что ты умеешь держать свое обещание… Ты и твои люди должны последовать за мной и оцепить ту палатку, которую видно отсюда, а затем схватить тех, кого я вам укажу!

— Когда господин сказал слово, Шаака повинуется ему! — торжественно и в тоже время с достоинством ответил молодой негр. Он подал знак, — и черная толпа, собрав оружие, тихо и без шума двинулась вперед, разделившись на две колонны, причем одна из них обошла спереди, а другая сзади палатку Абэн-Зегри.

Маневр этот был выполнен весьма удачно и затем энергично доведен до конца. Десять минут спустя Костерус Вагнер, Питер Грифинс и Игнатий Фогель, схваченные и придерживаемые шестью здоровенными неграми, оказались пленниками в руках Норбера Моони, к которому они и были приведены.

В ожидании окончательного решения их судьбы и возможности предоставить обсуждение их низкого поведения «Selene Company», которая одна могла по праву произнести над ними свой приговор, молодой ученый приказал хорошенько связать их и держать под строгим арестом.