— Я не раб и никогда не был рабом. Я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве, и если я склонился перед тобою, то склонился только перед твоей красотой… Я пришел предложить тебе, счастливое дитя, разделить со мной трон Судана. Я царь и властелин этой земли и тебя избрал быть ее царицей!…

А так как пораженная точно громом Гертруда не в силах была что-либо ответить ему на это, то он продолжал с насмешливой, злобной улыбкой.

— Я — немой!… Я — раб!… Нет, ты жестоко ошибаешься. Неужели ты могла поверить в этот обман? Ты говоришь о каком-то выкупе, бедное дитя! Но что такое может значить для меня тот выкуп, какой может предложить твой отец, сравнительно с теми несметными богатствами, какими я владею! Знай, что целый мир — мой данник и власть моя неограниченна настолько, насколько она таинственна. Ты говоришь о Могаддеме, подле которого ты видела меня в роли раба. Да знаешь ли ты, что этот Могаддем и этот Махди — оба они не что иное, как жалкие орудия в моих руках; да и не они одни, а еще многие другие, которые и сами того не подозревают… Я властелин Судана, но вскоре я стану властелином целой Африки и всего света! Когда я говорю тебе о престоле, то говорю так только из скромности, потому что у меня не один престол, а целых десять, сто, и я могу положить их к твоим ногам, если захочу. Скажи мне только одно слово, и весь мир падет к твоим ногам, как только что сделал я… Я — Каддур, всемогущий маг и чародей, Князь Тьмы. Радуйся же, дитя мое, потому что я избрал тебя, чтобы разделить с тобой и мою славу, и все мое могущество!…

— Довольно! — гневно и повелительно воскликнула Гертруда. — Низкий раб, неужели ты думаешь, что обольстишь меня этими россказнями, что они могут внушить мне какое бы то ни было другое чувство, кроме пренебрежения?

Но карлик не счел себя побежденным.

— Опять ты произнесла это мерзкое слово раб! — воскликнул он. — Я уже сказал тебе, что я не раб, а властелин, которому все здесь повинуются, здесь и повсюду! Но ты не хочешь этому верить!… Может быть, ты хочешь, чтобы я доказал тебе это?… Если только черный цвет моей кожи заставляет тебя ставить меня в разряд презренной расы, то я мгновенно могу изменить ее! Смотри!

И между тем, как Фатима и Гертруда смотрели на него с все возрастающим недоумением, уродливый карлик стал меняться на их глазах. Кожа его стала мало-помалу, но заметно бледнеть, приняла сероватый мутный оттенок, затем этот серый оттенок сменился зеленоватым, а из зеленоватого перешел в желтый, который в свою очередь стал постепенно бледнеть. Лицо его искажалось быстро сменяющимися конвульсиями, но наконец он вышел после этих судорожных усилий хотя все тем же безобразным уродом, но уже совершенно белым!

Фатима вне себя от ужаса громко вскрикнула и упала лицом на землю. Гертруда Керсэн чувствовала, что сердце ее усиленно бьется, но ни за что на свете не согласилась бы обнаружить тот страх и волнение, которые начинали овладевать ею.

— Не старайся запугать меня этими фокусами и проделками! — презрительно сказала она. — Будь ты белый или черный, ты для меня останешься все тем же шарлатаном, каким ты есть! И если это ты меня завлек сюда, то дай мне скорее уйти отсюда! Ты ничего не выиграешь тем, что будешь медлить. И только возвратив мне немедленно свободу, ты можешь заставить меня простить тебе твою смешную попытку. Помни, что я принадлежу к такому могущественному народу, который умеет заставлять уважать своих детей.

— Что ты мне говоришь о твоем народе, о разных нациях! — воскликнул громовым голосом карлик. — Я уже сказал тебе и повторяю еще раз, что моя власть не знает границ, что действия народов и советы царей и государей зависят от меня. Я тот, который держит в своих руках все невидимые нити судеб народов и людей. В моих руках люди — те же куклы, которыми я могу играть как мне вздумается… Ты мне не веришь?… Тебе нужны доказательства моих слов?… Ты будешь их иметь!

Он ударил в ладоши своих громадных рук, — и в тот же момент задняя стенка одного из альковов отошла, открыв нечто вроде сцены. Но вместо декораций из размалеванного холста, перед глазами удивленных девушек явилась великолепная длинная галерея, освещенная множеством серебряных светильников, изливавших свой свет на драгоценный мрамор, стройные колоннады и редкостные по красоте и ценности украшения. Впереди этой галереи возвышался золотой трон на особого рода возвышении, или подмостках, вокруг которых на их глазах собрался блестящий двор, почтительно кланявшийся этому трону, как будто на нем сидел какой-нибудь государь, между тем как трон этот был пуст в данный момент. В этом многочисленном собрании важных сановников были, казалось, представители всех наций и народностей, всех рас и всех племен: тут были и китайцы сузкими глазками, и японцы в лаковых панцирях, индейцы, арабы в белых бурнусах, канадцы в меховых куртках, зулусы с их ассагаями, буры с их короткоствольными ружьями, татуированные индейцы и сотни других со всеми своими типичными атрибутами и свойственной им физиономией. Когда вся эта пестрая толпа, шествуя перед троном, разместилась по обе стороны галереи, тот же громадного роста негр, который возвестил о приходе Каддура, появился на авансцене и, очевидно, ожидал приказаний своего господина.

— Позови посланного из Канады! — сказал карлик. Одетый с ног до головы в котиковые шкуры метис американец приблизился почтительно к Каддуру и сказал:

— Повелитель, Риель ожидает только твоих приказаний, чтобы устроить восстание среди своих братьев канадцев против владычества Англии!

— Посланного буров! — крикнул карлик. Тяжело выступая, грубый, загорелый на солнце мужик снял почтительно свою соломенную шляпу, достал из нее запечатанное письмо и вручил его негру, сказав по-голландски:

— Буры Капланда шлют привет Каддуру и восстанут все разом по первому его знаку!

Карлик любезно перевел эти слова для Гертруды на французский язык, затем скомандовал:

— Индусов!

На этот раз выступила из рядов молоденькая девушка в костюме баядерки, окутанная прозрачным газовым покрывалом, затканным серебром, и чистым, тонким голоском проговорила:

— Индия как будто заснула теперь, но она только выжидает. У нее сто миллионов человек, готовых служить Каддуру всемогущему, чтобы отомстить за себя и возвратить себе свободу!

— А дочь моя, представительница Ирландии здесь? — осведомился карлик.

Молодая ирландка с удивительной белизной кожи и черными печальными глазами, в глубоком трауре, отозвалась на этот вопрос Каддура.

— Непобедимые на все готовы! — сказала она по-английски. — Они взорвут Лондон, если властелин найдет это нужным для блага нашего отечества!…

— А сын Махди? — потребовал карлик.

— Каддур велик, Махди его пророк! — сказал тотчас же появившийся молодой араб.

— Довольно!… — сказал Каддур. — Пусть все они исчезнут!

Стена алькова задвинулась, и все это видение исчезло в тот же момент.

— Ты сама видишь теперь, кто я такой? — сказал карлик, обращаясь к Гертруде Керсэн.

И сложив на своей уродливой груди безобразно длинные руки, он устремил на девушку полный иронии взгляд.

Но она ответила ему тем же.

— Я вижу только, что ты имеешь в своем распоряжении хорошо обученных актеров, которые прекрасно знают свои роли! — сказала она после непродолжительного молчания.

— Актеров?… Ты называешь актерами всех этих агентов моей власти, которых я показал тебе, и всех тех, которых я еще мог бы показать тебе, если бы захотел?… Нет, не смей так думать, дитя! Это не актеры, а орудия, послушные и могущественные орудия в моих руках, которые, служа мне телом и душой, воображают, что служат исключительно своим страстям и своему мстительному чувству. Во всех концах света эти люди устраивают заговоры, вооружаются и готовятся, сами не зная друг друга, к чему-то такому, чего и сами они еще не знают, понуждаемые взаимной ненавистью злобой, завистью и алчностью. Но я один правлю ими. Я один могу разжечь в удобный момент их ярость и их бешеные страсти. Стоит мне сказать только слово, и завтра, если атого захочу, весь мир будет одной сплошной развалиной, завтра я один буду царить при свете дня, как царю теперь во мраке!… Кто же, как не я, обессиливаю теперь могущественную Великобританию?… Этот Махди, как сама ты видишь, не более как мой подчиненный. Если я захочу, восстанут и Индия, и Канада, во всем послушные мне. Буры и зулусы, все благодарны мне за то. что я доставлял им победу за победой. Сам Ситтивайс разве не был победителем до тех пор, пока довольствовался ролью моего подчиненного?! Но за то, в тот же день, как он захотел уйти от меня, был разбит наголову! А Ирландия? Разве она не готова в каждый любо! момент поджечь те фитили, какие я готовлю ей? Мои соглядатаи и тайные агенты рассеяны по всей земле. Случись только в мире какое-нибудь более или менее значительное событие, — и оно тотчас же делается мне известным. А этот глупый ребенок, этот Моони, воображает, что он сумеет утаить от меня свой безумный замысел. Не успел он и сам еще выработать его, как я уже знал весь его план во всех мельчайших подробностях… Да и сама ты отправлялась в Тэбали, а, видишь, очутилась здесь!…