Покончив с этими приготовлениями, он сел перед своим бюро и ждал.

Кто-то тихонько стукнул в дверь его каюты.

— Войдите! — сказал он.

Вошел Бундесшутц, второй механик, родом эльзасец, с кротким, приятным лицом, голубыми глазами и светлыми белокурыми волосами.

— Ну, что? — спросил командир, причем ни один мускул его лица не дрогнул.

— Винтовая ось переломилась у самого винта, и воде открыт доступ в судно… В трюме уже в настоящий момент до трех четвертей аршина воды.

— В течение всего каких-нибудь двадцати минут уже на три четвери воды в трюме?… Насосами тут ничего сделать нельзя… Прикажите вахтенному офицеру вызвать людей наверх, а главное, никому ни полслова о положении дел — прошу вас!

Механик вышел. Капитан Мокарю взглянул на часы; было тридцать пять минут первого. Он взял карандаш и наскоро сделал какие-то вычисления, затем, придвинув к себе лист бумаги, написал на ней крупным характерным почерком:

«Приказ Командира.

Ровно в час пополудни все шлюпки должны быть готовы и спущены на воду. В каждой должно быть по три ящика сухарей, по одному бочонку вина, по два бочонка воды и по сто килограммов сушеного мяса. Кроме того, при каждой шлюпке должны иметься наготове парус, небольшая мачта, секстант, морские часы, два сигнальных фонаря, походная аптечка и т. д.

Ровно в час все пассажиры, военные и штатские, станут садиться на шлюпки; в час тридцать пять минут все должно быть кончено. Каждый должен будет занять место, указанное ему его ближайшим начальником; каждый должен будет захватить с собой в узелке смену платья и белья и ничего более: ни чемоданов, ни одеял, ни каких бы то ни было багажей или поклажи. Военные и моряки оставят свои ранцы и сумы, но захватят свое оружие и заряды. Каждая шлюпка будет находиться под командой одного из судовых офицеров.

Всякая попытка возбуждения беспорядков или нарушения требований субординации будет строго наказана.

Да здравствует Республика!

Подпись: Капитан Мокарю».

Управившись с этим, командир вышел из своей каюты, вручил вахтенному офицеру только что написанную им бумагу, приказав прочитать ее во всех ротах, и затем вернулся на корму, где его ожидали гости, страшно встревоженные сознанием, что на фрегате происходит нечто необычайное.

— Сударыни, — сказал командир, обращаясь к мисс Флорри и мистрис О'Моллой, — я должен вам сказать, что имею сообщить весьма важную новость; позвольте мне надеяться, что вы встретите это известие с надлежащим спокойствием и мужеством, которые одни только и могут помочь в затруднительные минуты… Впрочем, спешу вас уверить, что никакой немедленной опасности нам еще не грозит. У нас показалась вода в трюме, и насосы не в состоянии выкачать ее, следовательно, всем нам необходимо покинуть судно, так как по прошествии нескольких часов оно неминуемо должно будет затонуть… Благодарение Богу, у нас больше шлюпок, чем нужно для того, чтобы все находящиеся на «Юноне» могли разместиться в них, а также и времени у нас вполне достаточно для всех необходимых приготовлений. Море, как видите, совершенно спокойно, и мы можем рассчитывать встретить какое-нибудь судно или же, в крайнем случае, можем добраться до ближайшего берега. Итак, повторяю вам еще раз, наша опасность не столь еще велика, чтобы дозволить вам отчаиваться! Не забывайте только одного, что все наше благополучие будет зависеть от вашего мужества и строжайшей дисциплины!

— Ура! — громко и восторженно крикнул Чандос, подбросив высоко в воздух свою шапку; но этот горячий порыв энтузиазма не встретил ни в ком поддержки. Беднягу это крайне удивило; он был восхищен предстоящей перспективой очутиться на шлюпке в открытом океане.

— Мы будем и спокойными, и мужественными, капитан, — сказала Флорри, — если только вы будете с нами.

— Да, конечно, конечно, я буду с вами! — сказал он. — Гости мои имеют, несомненно, первое право на командирскую шлюпку, но, кроме того, все мы будем держаться вместе, я еще не подавал в отставку и не отказывался от звания адмирала нашей флотилии! — пошутил он. Но на душе у него было далеко не весело. Особенно мучило его одно подозрение, которое он вскоре сообщил господину Глоагену и Полю-Луи.

— Этот взрыв неспроста, это результат умышленного преступления; какой-то негодяй или сумасшедший подготовил его с непонятным терпением, подпилил ось, открыл доступ воде в трюм… Что заставило его решиться на такое страшное преступление, в котором ставилась на карту не только жизнь шестисот восьмидесяти человек, но и его собственная… Однако я должен пойти посмотреть, что делают мои люди…

Было уже три четверти первого, и теперь на глаз было заметно, как вода подступала ближе к бортам, иначе говоря, судно понемногу начинало тонуть. Командир быстро обошел матросские и солдатские помещения и убедился, что приказания его исполняются. Он собирался уже выйти на палубу, когда к нему подошел человек и, почтительно останавливаясь перед ним, сказал:

— Господин командир, согласно вашему сегодняшнему приказанию, каждый солдат должен взять с собой свое оружие, а потому я осмеливаюсь просить вас, от имени оркестра шестого полка морской пехоты, разрешить нам взять с собой ваши музыкальные инструменты, так как это наше оружие.

Человек этот был господин Рэти.

— Разрешаю! — коротко ответил капитан Мокарю и пошел дальше.

Выходя на палубу, он был встречен другой просьбой, которой не суждено было быть принятой столь же благосклонно.

— Не разрешите ли вы нам, — спросил майор О'Моллой, — захватить с собой несколько бутылок шампанского и виски, хотя бы только в качестве лекарственного средства против болезни печени?

— Невозможно, майор, решительно невозможно! — сухо ответил капитан Мокарю, — а в командирскую шлюпку тем более!…

— О, в таком случае я прекрасно могу устроиться и в шлюпке лейтенанта, если только в этом все затруднение…

— В таком случае разрешаю вам взять с собой не более двух бутылок виски, да и то с условием, что вы сумеете хорошо припрятать их.

После этого разговора майор подошел к жене, чтобы сообщить ей, что, к величайшему его сожалению, он вынужден будет сесть на другую шлюпку, но что ввиду его болезни печени приходится жертвовать многим…

На это мистрис О'Моллой презрительно кивнула головой, как бы выражая свое согласие, и затем, отвернувшись, стала продолжать разговор с Флорри.

Ровно в час пополудни все шлюпки были уже спущены на воду и снаряжены, как было указано в распоряжении командира. Все они стояли в ряд вдоль борта неподвижного фрегата; пассажиры и экипаж стали занимать свои места; все это происходило в полном порядке. В командирской шлюпке поместились: мистрис О'Моллой, Флорри, господин Глоаген, полковник Хьюгон, Поль-Луи и Чандос вместе с Кхаеджи и тридцатью членами экипажа, в числе которых находились Кедик и Камберусс. Майор с двумя бутылками в карманах своей домашней куртки поместился на шлюпке лейтенанта. Больных и раненых под наблюдением двух врачей и фельдшера бережно уложили в большой шлюпке. Господин Рэти со своими музыкантами помещался в особой небольшой шлюпке, под командой одного из судовых офицеров.

Весь этот маневр выполнялся в строгом порядке, неторопливо и спокойно; яркое солнце заливало зеркально гладкую поверхность воды, никому не хотелось даже верить, что тут происходит какая-то страшная драма без криков и воплей, среди мертвенной тишины окружающей обстановки.

Теперь все уже было готово, все расселись по местам, и гребцы с поднятыми веслами только ожидали приказания командира, но тот почему-то все еще медлил.

Вдруг на мостике показался человек, о котором никто в данный момент не думал, который не имел своего определенного места ни здесь, ни на судне; то был То-Хо, несчастный кули, чернорабочий, клиент Поля-Луи. Грязный, оборванный и черный, более отвратительный, чем когда-либо, нагнувшись над рядом шлюпок, он некоторое время оглядывал их как-то недоуменно, затем вдруг кинулся в воду и тотчас же скрылся под водой.