Хорнблауэр оглядел комнату, куда их с Брауном провели хозяин и сержант, и с радостью увидел, что очаг топится — от долгого сидения в карете он совсем задубел. У стены стояла низенькая складная кровать, уже застеленная бельем. В двери, ступая тяжело и неуверенно, появился жандарм — он вместе с товарищем нес носилки — огляделся, куда их опустить, повернулся слишком резко и задел ношей о косяк.

— Осторожно с носилками! — заорал Хорнблауэр, потом вспомнил, что надо говорить по-французски. — Attention! Mettez le brancard la doucement!

Браун склонился над носилками.

— Как называется это место? — спросил Хорнблауэр у хозяина.

— Сербер, трактир Йена, мсье, — отвечал хозяин, теребя кожаный фартук.

— Этому господину запрещено вступать в разговоры, — вмешался сержант. — Будете его обслуживать, но молча. Свои пожелания он может высказать часовому у двери. Другой часовой будет стоять за окном. — Жандарм указал на треуголку и ружейное дуло, едва различимые за темным окном.

— Вы чересчур любезны, мсье, — сказал Хорнблауэр.

— Я подчиняюсь приказам. Ужин будет через полчаса.

— Полковник Кайяр чрезвычайно меня обяжет, если немедленно пошлет за врачом для лейтенанта Буша.

— Я скажу ему, сударь, — пообещал сержант, выпроваживая хозяина из комнаты.

Хорнблауэр склонился над Бушем. Тот даже посвежел с утра. На щеках проступил слабый румянец, движения немного окрепли.

— Могу ли я быть чем-нибудь полезен? — спросил Хорнблауэр.

— Да…

Буш объяснил, в чем состоят потребности больного. Хорнблауэр взглянул на Брауна несколько беспомощно.

— Боюсь, тут одному не справиться, сэр, я довольно тяжелый, — сказал Буш виновато. Этот виноватый тон и подстегнул Хорнблауэра.

— Конечно, — объявил он с напускной бодростью. — Давай, Браун. Берись с другой стороны.

Когда с этим было покончено — Буш лишь раз чуть слышно простонал сквозь зубы, Браун очередной раз продемонстрировал изумительную гибкость британского моряка.

— Что если я вымою вас, сэр? И вы ведь не брились сегодня, сэр?

Хорнблауэр сидел и с беспомощным восхищением наблюдал, как плечистый старшина ловко моет и бреет первого лейтенанта. Он так расстелил полотенца, что на одеяло не попало ни капли воды.

— Большое спасибо, Браун, — сказал Буш, откидываясь на подушку.

Дверь открылась и вошел маленький бородатый человечек в полувоенном платье и с чемоданчиком.

— Добрый вечер, господа, — сказал он с несколько необычным выговором — позже Хорнблауэр узнал, что так говорят в Южной Франции. — Я, с вашего позволения, врач. Это раненый офицер? А это записки моего коллеги из Росаса? Да, именно. Как самочувствие, сударь?

Хорнблауэр сбивчиво переводил вопросы лекаря и ответы Буша. Врач попросил показать язык, пощупал пульс и, сунув руку под рубашку, определил температуру.

— Так, — сказал он, — теперь осмотрим конечность. Вы не подержите свечу, сударь?

Отвернув одеяло, лекарь обнажил корзинку, защищавшую обрубок, снял ее и начал разматывать бинты.

— Скажите ему, сэр, — попросил Буш, — что нога, которой нет, ужасно затекает, а я не знаю, как ее потереть?

Перевод потребовал от Хорнблауэра неимоверных усилий, однако лекарь выслушал сочувственно,

— Это в порядке вещей, — сказал он, — со временем пройдет само. А вот и культя. Отличная культя. Дивная культя.

Хорнблауэр заставил себя взглянуть. Больше всего это походило на жареную баранью ногу — клочья мяса, стянутые наполовину затянувшимися рубцами. Из шва висели две черные нитки.

— Когда мсье лейтенант снова начнет ходить, — пояснил лекарь, — он порадуется, что на конце культи осталась прокладка из мяса. Кость не будет тереться…

— Да, конечно, — сказал Хорнблауэр, перебарывая тошноту.

— Чудесно сработано, — продолжал лекарь. — Пока все быстро заживает, гангрены нет. На этой стадии при постановке диагноза врач должен прибегнуть к помощи обоняния.

Подтверждая свои слова, лекарь обнюхал бинты и культю.

— Понюхайте, мсье, — сказал он, поднося бинты Хорнблауэру под нос.

Хорнблауэр ощутил слабый запах тления.

— Ведь правда, замечательно пахнет? — спросил лекарь. — Дивная, здоровая рана, и по всем признакам лигатуры скоро отойдут.

Хорнблауэр понял, что две черные нитки — привязанные к двум главным артериям лигатуры: когда концы артерий разложатся и нитки отойдут, рана сможет затянуться. Вопрос, что произойдет быстрее — перегниют артерии или возникнет гангрена?

— Я проверю, не свободны ли еще лигатуры. Предупредите вашего друга, что сейчас ему будет больно.

Хорнблауэр взглянул Бушу в лицо, чтобы перевести и вздрогнул, увидев, что оно перекошено страхом.

— Я знаю, — сказал Буш. — Я знаю, что он будет делать… сэр.

Он добавил «сэр» чуть запоздало — явный знак внутреннего напряжения. Руки его вцепились в одеяло, губы были сжаты, глаза — закрыты.

— Я готов, — произнес он сквозь зубы. Лекарь сильно потянул за нить, Буш дернулся. Лекарь потянул за вторую.

— А-а-а… — выдохнул Буш. Лицо его покрылось потом.

— Почти свободны, — заключил лекарь. — Ваш друг скоро поправится. Сейчас мы его опять забинтуем. Так. Так. — Ловкими короткими пальцами он перевязал обрубок, надел на место корзинку и прикрыл одеялом.

— Спасибо, господа, — сказал он, вставая и обтирая руки одна о другую. — Я зайду утром. — И вышел.

— Может, вам лучше сесть, сэр? — Голос Брауна доносился как бы издалека. Комната плыла. Хорнблауэр сел. Туман перед глазами начал рассеиваться. Хорнблауэр увидел, что Буш, откинувшись на подушку, пытается улыбнуться, а честное лицо Брауна выражает крайнюю озабоченность.

— Ужас как вы выглядели, сэр. Небось проголодались, сэр, еще бы, не ели с самого утра.

Браун тактично приписал его обморок голоду, а не постыдной боязни ран и страданий.

— Похоже, ужин несут, — прохрипел с носилок Буш, словно тоже участвовал в заговоре.

Звеня шпорами, вошел сержант, за ним две служанки с подносами. Не поднимая глаз, женщины накрыли на стол, и так же с опущенными глазами вышли. Впрочем, когда Браун многозначительно кашлянул, одна легонько улыбнулась, но сержант уже сердито замахал рукой. Обозрев напоследок комнату, он захлопнул дверь и загремел ключами в запорах.

— Суп, — сказал Хорнблауэр, заглядывая в супницу, от которой поднимался дразнящий дымок. — А тут, я полагаю, тушеное мясо.

Подтверждалась его догадка, что французы питаются исключительно супом и тушеным мясом — вульгарному мифу о лягушках и улитках он не доверял.

— Бульона поедите, Буш? — спросил он, стараясь за доверчивостью скрыть накатившее отчаяние. — Бокал вина? Наклейки нет, но будем надеяться на лучшее.

— Небось их поносный кларет, — проворчал Буш.

За восемнадцать лет войны с Францией большинство англичан уверилось, что пить можно только портвейн, херес и мадеру, а французы употребляют исключительно кларет, от которого у человека непривычного расстраивается желудок.

— Посмотрим, — сказал Хорнблауэр бодро. — Давайте сперва немного вас приподнимем.

Он подсунул руки под плечи Бушу, потянул на себя и беспомощно огляделся. К счастью, Браун уже снял с постели подушку. Вдвоем они устроили Буша полусидя-полулежа и подвязали ему салфетку, Хорнблауэр принес тарелку супа и кусок хлеба.

— М-м, — сказал Буш, пробуя. — Могло быть хуже. Прошу вас, сэр, ешьте, пока не остыло.

Браун придвинул к столу стул и вытянулся за спинкой по стойке «смирно»: хотя прибора было два, сразу стало ясно, как далек он от мысли сесть с капитаном.

— Еще супа, Браун, — сказал Буш. — И вина, пожалуйста.

Тушеная говядина оказалась превосходной даже на вкус человека, привыкшего, что мясо надо жевать.

— Лопни моя селезенка, — объявил Буш. — А тушеного мяса мне можно, сэр? Что-то я с дороги проголодался.

Хорнблауэр задумался. Когда человека лихорадит, ему лучше есть поменьше, но признаков лихорадки он не видел. К тому же, Бушу надо оправляться после потери крови. Все решило голодное выражение на лице лейтенанта,