— Молчать, болваны, — рявкнул Хорнблауэр. Он отстегнул перевязь и снял сюртук.
Заслышав крики, команда каботажного судна высыпала на бак — трое мужчин, к которым вскоре присоединились две крепкие женщины. Все они из-под руки разглядывали берег. Тут одна из женщин сообразила, к чему раздеваются эти люди на дороге. Хорнблауэр, стягивая штаны, услышал ее визг и увидел, как она бежит на корму. Каботажное судно уже почти поравнялось с англичанами, когда большой шпринтовый парус стремительно пошел вниз и руль круто повернули. Но поздно: судно развернулось, прошло цепочку бакенов и рывком село на мель. Рулевой бросил штурвал и воззрился на англичан, остальные тесной кучкой столпились вокруг него. Хорнблауэр надел перевязь на голое тело. Браун, тоже голый, заткнул за пояс обнаженную саблю.
— Вперед, — приказал Хорнблауэр. Чем быстрее, тем лучше. Сложив руки над головой, он рыбкой плюхнулся в лагуну; матросы прыгали следом, гикая и плеща водой. Она была теплая, как парное молоко — Хорнблауэр плыл медленно и по возможности ровно. Плавал он плохо, и каботажное судно в каких-то пятидесяти ярдах казалось недостижимым. Шпага болталась на перевязи и тянула вниз. Его обогнал Браун, шумно загребавший воду. В белых зубах он сжимал талреп зажигательного пакета, густые черные волосы намокли и прилипли к голове. Другие матросы тоже обогнали Хорнблауэра, он уже сильно поотстал. Он только подплывал к кораблю, когда они уже выбрались на низкий шкафут; однако дисциплина возобладала, они дождались его и втащили на борт. Он выдернул из ножен шпагу и шагнул на бак. Французы стояли молча, и он на секунду задумался, как же быть с ними. Под ослепительным солнцем французы и англичане смотрели друг на друга, с голых тел лилась вода, но в эту напряженную минуту ни те, ни другие не ощущали той наготы. С облегчением Хорнблауэр вспомнил, что за суденышком тянется на буксире двойка — он ткнул в нее пальцем и попытался припомнить французский.
— Au bateau, — сказал он. — Dans le bateau.
Французы колебались. Среди них были четверо мужчин и один старик, две немолодые женщины и одна старуха. Английские моряки, сгрудившиеся за спиной капитана, вытаскивали сабли.
— Entrez dans le bateau, — повторил Хорнблауэр. — Хобсон, подтяните-ка к борту двойку.
Одна из женщин разразилась визгливой бранью: она размахивала руками, ее деревянные башмаки выбивали на палубе мелкую дробь.
— Я с ними управлюсь, сэр, — вмешался Браун. — А ну вали за борт!
Он схватил ближайшего француза за шиворот, и, размахивая саблей, поволок по палубе к борту. Тот покорился и перелез в шлюпку; остальным недоставало только его примера. Браун отцепил фалинь, и перегруженная двойка поплыла по течению. Женщина продолжала сыпать каталанскими ругательствами.
— Подожгите корабль, — приказал Хорнблауэр. — Браун, возьмите троих, идите вниз и гляньте, что можно сделать там.
Французы взялись за весла и теперь осторожно гребли к берегу. Двойка остановилась в дюйме от кромки воды. Хорнблауэр наблюдал, как они выбираются на дорогу.
Его матросы орудовали тихо и ловко. Снизу доносился треск — это Браун со своими людьми что-то крушил в трюме. Почти тут же из светового люка повалил дым — это полили маслом и подожгли сваленную в кучу мебель.
— Груз — масло в бочках и зерно в мешках, — доложил Браун. — Мы разбили часть бочек и развязали несколько мешков. Гореть будет. Смотрите, сэр.
Из грот-люка поднимался черный дымок, воздух над люком дрожал, отчего весь бак, казалось, плясал и плыл в солнечном свете. Перед люком горела уже и сухая древесина палубы. Она трещала и пылала, хотя на ярком свету огонь без дыма был почти невидим; на полубаке тоже горело, из-под двери в переборке валил дым, медленной волной накатывал на Хорнблауэра и матросов.
— Выломайте часть досок из палубы, — хрипло приказал Хорнблауэр.
Хруст досок, потом тишина. Нет, не тишина — Хорнблауэр различал приглушенный нестихающий гул. Это огонь пожирал груз — как только взломали палубу, увеличилась тяга, и пламя заплясало веселее.
— Ух ты! Здорово! — воскликнул Браун. Весь шкафут, казалось, разверзся, пламя полыхало. Жар вдруг сделался невыносим.
— Можно возвращаться, — сказал Хорнблауэр. — За мной, ребята.
Он показал пример, первым нырнув в лагуну, и маленький голый отряд медленно поплыл к дороге. Матросы плыли медленно, вызванное атакой возбуждение схлынуло. Ужасное зрелище пылающей палубы протрезвило всех. Они плыли медленно, вровень со своим капитаном, а он устал и греб бестолково. Когда он ухватился, наконец, за прибрежные водоросли, то почувствовал облегчение. Матросы выбрались на берег, Браун протянул ему мокрую руку и помог вылезли.
— Пресвятая Дева! — воскликнул один матрос. — Гляньте-ка на старую ведьму!
Они были в тридцати ярдах от того места, где оставили одежду и куда высадились французы. В эту самую минуту старуха бросала в лагуну последние штаны. Две уцелевшие рубахи, надутые воздухом, плыли по лагуне, все остальное ушло на дно.
— Для чего ты это сделала, чертовка?! — заорал Браун.
Матросы подбежали к французам и теперь, голые, размахивали руками и приплясывали от досады. Старуха указала на суденышко. Оно горело от носа до кормы, из бортов валил черный дым. Такелаж грот-мачты прогорел, мачта осела на бок, ее лизало еле заметное пламя.
— Я сплаваю вам за рубашкой, сэр, — сказал один из матросов, сбрасывая оцепенение.
— Нет. Идем, — отвечал Хорнблауэр.
— Сгодятся вам штаны с этого старика, сэр? — спросил Браун. — Он их живо у меня снимет, старый хрен. Не гоже…
— Нет! — снова сказал Хорнблауэр.
Голые, они вскарабкались по склону к винограднику. Обернувшись в последний раз, Хорнблауэр увидел, что две женщины плачут навзрыд, мужчина похлопывал одну из них по плечу, остальные в горестном оцепенении наблюдали, как горит их судно — все их достояние. Хорнблауэр повел отряд через виноградник. К ним во весь опор мчался верховой — судя по синему мундиру и треуголке, бонапартистский жандарм. Он остановил лошадь перед самым отрядом, потянулся за саблей, но в то же время неуверенно крутанул головой — сперва направо, потом налево — высматривая подкрепление, которого нигде не было.
— Получай! — заорал Браун, бросаясь на него с тесаком.
Другие матросы тоже наступали с оружием в руках. Черноусый жандарм поспешно развернул лошадь и оскалился, обнажив белые зубы. Отряд побежал к берегу, Хорнблауэр, обернувшись, увидел, что жандарм спешился и пытается отвязать притороченный к седлу карабин. Лошадь беспокоилась, мешала. На берегу стояли давешние старик и две женщины; старик угрожающе размахивал мотыгой, женщины из-под опущенных ресниц поглядывали на голых мужчин и бесстыдно хихикали. Здесь же была гичка, а дальше — «Сатерленд», при виде корабля матросы разразились приветственными криками.
Они быстро вытолкнули шлюпку на воду, подождали, пока Хорнблауэр сядет, протащили дальше, попрыгали внутрь и ухватились за весла. Кто-то вскрикнул, занозивши голый зад о грубую банку; Хорнблауэр машинально улыбнулся, но пострадавший уже смолк, осаженный недовольным Брауном.
— Вот и он, сэр, — сказал загребной, указывая Хорнблауэру через плечо. Тот обернулся: жандарм в высоких ботфортах неуклюже бежал к берегу, сжимая в руке карабин. Вот он опустился на одно колено, прицелился. На минуту Хорнблауэр с тоской подумал, неужели карьеру его оборвет жандармская пуля, но даже свиста ее не услышал, только увидел дымок над дулом карабина. Человек, который скакал во весь опор, потом бежал в тяжелых сапогах, вряд ли за двести ярдов попадет с первого выстрела в шлюпку.
За косой облаком клубился дым. Каботажное судно догорало. Ужасно, дико, что пришлось сжечь такой прекрасный корабль, но воевать и значит разрушать. Владельцы судна разорены, зато люди, которых за все эти годы война практически не затронула, исключая разве что рекрутские наборы, ощутили на себе, каково это: воевать с Англией. Мало того: власти, ответственные за оборону берега, будут тревожиться за тот самый отрезок Марсель-Испания, который прежде почитали неуязвимым. Чтоб защититься от дальнейших набегов, им придется отряжать войска, устанавливать пушки, растягивать и без того немногочисленные силы по двухсотмильному побережью. Этот жидкий заслон без труда сможет пробить, скажем, эскадра линейных кораблей. Если повести дело с умом, все побережье от Барселоны до Марселя будет жить в постоянном страхе. Это — способ истощить силы корсиканского колосса: в благоприятную погоду корабль движется в десять, в пятнадцать раз быстрее, чем войско на марше, так же быстро, как скачет гонец на хорошем скакуне.
