Послышались нервные смешки, и мистер Мюррей терпеливо дождался, пока дамы успокоятся, словно их квохтанье было частью задуманного спектакля.

— А теперь разрешите представить вам Игоря Мазурского, — объявил он, указав на низенького, плотного господина, поднимавшегося на сцену, — гида, который станет сопровождать вас в путешествии. Как только «Хронотилус» прибудет в двухтысячный год, мистер Мазурский проведет вас в разрушенный Лондон и покажет место, откуда вы сможете наблюдать за битвой тысячелетия. Как я уже говорил, экспедиция не предполагает ни малейшего риска. И все же я прошу вас во всем слушать мистера Мазурского, чтобы ни у кого из нас не было поводов для недовольства.

Последние слова сопровождались довольно угрожающим взглядом. Произнеся их, Мюррей глубоко вздохнул и принял расслабленную, немного меланхолическую позу.

— Могу предположить, что большинство из вас всегда представляло будущее сущей идиллией, где небеса бороздят воздушные экипажи, а маленькие крылатые кабриолеты, словно птицы, планируют в потоках воздуха, механические дельфины тянут по глади океанов плавучие города, в магазинах продаются костюмы из водоотталкивающей ткани, светящиеся зонты и поющие шляпы, которые позволяют слушать музыку во время прогулки. Я вас не осуждаю, прежде двухтысячный год и мне самому виделся подлинным технологическим раем, где человек станет вести комфортную и праведную жизнь в полной гармонии с природой. Такой взгляд на вещи вполне логичен, если учесть, как быстро развивается наука и сколько удивительных изобретений, призванных облегчить наше существование, появляется каждый день. Увы, теперь мы знаем, что это не так: двухтысячный год никак нельзя назвать раем. Скорее наоборот, и вы очень скоро сможете в этом убедиться. Уверяю вас, вернувшись домой, очень многие вздохнут с облегчением и станут больше ценить время, в котором нам выпало жить. Как вам уже известно из наших афиш, в двухтысячном году миром станут править автоматы, а человечество… существенно сократится. На самом деле к тому времени на земле останется лишь горстка людей, и человеческий род как таковой будет обречен на вымирание. Вот какое невеселое будущее ждет наших потомков.

Гиллиам Мюррей выдержал паузу, чтобы до всех без исключения дошел зловещий смысл его слов.

— Должно быть, вам трудно поверить, что автоматам под силу захватить нашу планету. Каждому из нас доводилось видеть на ярмарках вполне безобидные копии людей и животных; дети, включая моих собственных, обожают возиться с заводными игрушками. Не приходила ли в голову кому-нибудь из вас мысль о том, что механические куклы могут ожить и сделаться опасными? Уверен, что нет. Но так и получилось, к сожалению. Я бы назвал это Божьим наказанием, символическим наказанием для человека, вздумавшего тягаться с Творцом. — Мюррей окинул публику мрачным взглядом и с удовлетворением отметил, что многих от его слов пробрала дрожь. — Благодаря современным исследованиям мы можем с большой точностью воссоздать события, приведшие мир к столь печальному положению. Позвольте, леди и джентльмены, занять еще несколько минут вашего драгоценного времени, чтобы рассказать, как это произошло.

Гиллиам Мюррей помолчал, откашлялся и с задумчивым видом начал повествование о том, как Земля оказалась под властью автоматов, правдивое до последнего слова и все же чрезвычайно похожее на один из модных романов о достижениях науки. Если читатели позволят, я приведу его на страницах нашей книги.

Во второй половине двадцатого века производство автоматов достигло небывалых высот. Механические фигуры трудились на фабриках, подменяя людей не только в цехах, но и среди начальства; в каждой семье было по меньшей мере два автомата, выполнявших всю домашнюю работу — от воспитания детей до наполнения кладовой. Люди воспринимали соседство машин как нечто само собой разумеющееся. Они настолько привыкли перепоручать свои дела расторопным механическим рабам, что даже перестали их чинить, предпочитая выбрасывать старые модели, как только в продажу поступали новые, и вскоре человек превратился во всесильного и праздного императора крошечного государства, включавшего дом и сад. Люди, единственной задачей которых было заводить автоматы по утрам, толстели и слабели, и вскоре механический мир научился существовать без них. Поглощенные бездельем и скукой, бывшие хозяева Земли долго не замечали, что их бывшие слуги начали жить самостоятельной жизнью. Поначалу их робкие попытки бунта казались вполне невинными: автомат-мажордом уронил вазу богемского стекла, автомат-портной уколол клиента, автомат-могильщик забросал гроб крапивой, — но мысль о свободе билась в металлических черепах, словно бабочка, угодившая в водосточную трубу. Акции неповиновения случались все чаще, но венец творения относил их на счет неисправности механизма и ограничивался тем, что сдавал сломанные автоматы обратно на фабрику. И его, право, трудно за это осуждать, ведь большинство людей даже представить не могло, что верные прислужники, лишенные собственной воли, могут сделаться опасными.

Все изменилось, когда правительство поручило лучшему инженеру Британии создать боевой автомат: коль скоро механические люди научились подметать пыль и подстригать изгороди, пришло время заменить ими настоящих и на поле боя. Расширять границы империи, завоевывать и грабить сопредельные страны, стеречь и пытать заключенных — всю эту неприятную работу собирались перепоручить услужливым помощникам, лишенным человеческих чувств. Инженер изготовил автомат из кованого железа, ростом с медведя, вставшего на задние лапы, в груди поместил пушку, а в желудке — склад боеприпасов. Однако главное новшество заключалось в том, что боевой автомат двигался при помощи пара и его не нужно было заводить. Изобретение немедленно засекретили. Автомат погрузили на лафет, укрыли брезентом и тайком перевезли в Слау, городок, известный тем, что в нем располагалась обсерватория Уильяма Гершеля, астронома, вписавшего Уран в каталог планет Солнечной системы. Городок, который от Виндзора отделяли всего три мили, славился арбузами, цветной капустой и ее белокочанной родственницей, окружавшие его поля были утыканы вороньими пугалами. Вот на этих хранителях урожая новое оружие первым делом и испытали. Автомат вернулся с задания залитый арбузным соком и облепленный роями мух, но за спиной его не осталось ни единого пугала, и военные решили, что в случае боевых действий он пройдет сквозь вражеский строй как нож сквозь масло. Теперь новое оружие для завоевания мира можно было продемонстрировать королю.

Однако, по роковому стечению обстоятельств, монарх назначил инженеру аудиенцию не сразу, а только через неделю, и на эту неделю автомат решено было оставить на складе, поскольку никому и в голову не могло прийти, что в заточении у него сформируется настоящая душа с настоящими страхами, желаниями и даже незыблемыми убеждениями. Так что перед его величеством предстала вполне самостоятельная личность, отлично знавшая, чего она хочет. А если у нее и оставались какие-то сомнения, они немедленно развеялись при виде плюгавого человечка, привольно развалившегося на троне, который надменно рассматривал диковинку, то и дело поправляя сползавшую на лоб золотую корону. Пока инженер расхваливал возможности своего детища и подробно описывал каждый этап его создания, в груди машины все громче раздавалось мерное тиканье, как у часов с кукушкой. Монарх, утомленный пространной лекцией, встал со своего трона и с любопытством приблизился к автомату, ожидая, что из его железного нутра появится хорошенькая птичка. Но то был шаг навстречу смерти: жизнь короля оборвала выпущенная автоматом пуля. Мертвое тело шлепнулось обратно на трон, прервав разглагольствования инженера, который так и не понял, что происходит, даже когда его творение сломало ему шею, словно сухую ветку. Так автомат впервые утолил жажду убийства и убедился, что человек против него бессилен. Рассудив, что в тронном зале больше никого не осталось, он на своих негнущихся железных ногах подошел к мертвому королю, сорвал с него корону и водрузил ее на свою железную голову. Потом он повертелся перед зеркалами, становясь фас и в профиль, и остался весьма доволен собой. Таким чудовищным способом родилось новое существо, хоть не из плоти и крови, но, несомненно, живое. Чтобы стать еще более живым, оно нуждалось в имени. Царственном имени. Немного поразмыслив, автомат решил назваться Соломоном в честь легендарного правителя древности и первого владельца механических фигур. Если верить Библии и арабским преданиям, царь вершил свой суд, сидя на подвижном троне, к которому вели мраморные ступени, под защитой львов из чистого золота, рычавших и бивших хвостами, в окружении источавших дивный аромат золотых виноградных лоз и пальмовых ветвей, на которых пели золотые птицы. Получив имя, Соломон задумался о том, каким должен стать его следующий шаг. Легкость, с которой он оборвал две человеческие жизни, подсказывала автомату, что ему не составит труда расправиться и с тремя людьми, и с четырьмя, и с целым церковным хором, интуиция — что с каждой новой смертью моральных терзаний будет все меньше. Два трупа открывали перед ним дорогу разрушения, но стоило ли идти по ней? Не лучше ли было выбрать другой путь, не связанный с кровопролитием? Соломон колебался, и десятки зеркал тронного зала множили его сомнения. Но эта неуверенность пришлась ему по душе, ибо она означала, что в железной груди и впрямь скрыто живое сердце.