Нам нужно славянство не для того только, чтобы устоять в европейской борьбе, но для того, чтобы с его помощью самим стать опять славянами. Иначе — что же значит вся наша история и наша пятивековая борьба с Польшей? В смутном, но настойчивом народном сознании дело шло не о том, конечно, чтобы виленские текущие дела решались непременно в Москве, а не в Варшаве; спор шел не о расширении круга действий русских приказов и канцелярий. Народ наш, тогда еще не разорванный по сословиям, чувствовал живо, что целой половине его жилось не по сердцу, не по русским началам. Но ведь Польша была Европой, единственным славянским народом, совершенно отдавшимся Европе; и теперь она остается Европой несравненно больше, чем мы. Она поступала с русским народом буквально так же, как Австрия и Пруссия поступают с другими славянскими народами, и делала это во имя того, что она — Европа. Поляки могут цивилизовать на европейский лад подчиненные им племена гораздо успешнее, чем мы. Если Россия должна быть подражанием Европе, то последняя совершенно права в своем приговоре о разделе Польши. В таком случае наша победа есть не что иное, как победа грубой силы над цивилизацией, притеснительной, правда, но не в большей степени, чем была вся западная цивилизация. Поляки никогда не превосходили в этом отношении англичан, по закону которых, со времен Кромвеля, каждый ирландец, родившийся от католического брака, считался незаконнорожденным. Мы заняли просвещение с Запада, так лее как поляки. Если мы внесли его к себе в том же смысле, как они, то наше первенство случайно и беззаконно, оно принадлежит по праву им; мы стоим к полякам в таком же отношении, как ученики младшего класса к ученикам старшего. Одно из двух: или правы Духинский и Анри-Мартэн[188] с братией, или мы внесли к себе европейскую науку не для того, чтобы стать подражанием Европы, но чтобы применить положительное знание к своим особенным началам. В последнем случае наше призвание действительно, и наша победа над Польшей, перебежчицей из славянства к Западу, разумна и законна. Что такое вся наша история? Сложить вопреки всяким препятствиям государство, обнимающее шестую часть света; пролить в ежечасной борьбе потоки крови, своей и чужой, каких не проливал никакой народ со времен римлян; держать под своей властью многочисленные чуждые народы, и в том числе одно великое славянское племя; быть надеждой многих других народов и пугалом света: пожертвовать всем — и народом, и лицом — созданию государства, т. е. того именно, чего до сих пор недоставало славянству, и все для того, чтобы стать под конец плохим списком с Европы, заменить ее прямое цивилизующее действие на обширные страны слабым его отражением? Так могут смотреть на вещи английские журналисты, но история не создаст таких безобразий. Она строит будущее на прошедшем, этаж на этаже все выше и выше, подымая человека к небу. Но в таком случае — что же мы? Середины тут нет; или мы — славянство, с его будущим, или мы — Туран, незаконное вторжение прошлого. Если же мы не Туран, то на каком умственном уровне надобно стоять, чтобы спрашивать: «Что нам за дело до славянства?»

Подобные вопросы возможны у нас, однако же, со стороны людей даже умных и достаточно образованных вследствие низкого состояния общественного образования. Я слышал сотни раз: славяне осуждены на бессилие своим характером; могли бы европейский, а не славянский народ переносить — 200 лет монгольское иго и 400 лет турецкое? Может ли быть, чтобы имеющий будущность народ не выработал себе в течение веков правильных учреждений? и т. д., без конца. Конечно, тут только полнейшее непонимание истории. То же самое могли сказать римляне о германцах, потоптанных гуннами и остававшихся тысячелетия в варварстве — и ошиблись бы. Одно дерево дает плод раньше, другое позже, в этом состоит преемство пород в истории, т. е. сама история. Но в таких заключениях наши умные люди не виноваты — и это самое худое, потому что тут виноват Уровень общего развития. Нельзя требовать от каждого человека, чтоб он сам додумывался до понимания истории. Для этого существует общественное просвещение, распространяющее между людьми дознанные заключения о всем том, что они не успели передумать лично. В количестве таких стереотипных заключений и состоит уровень народного образования. У нас до этого еще не дошло, и не дойдет, пока мы будем учиться с чужих слов чему попало. Но чтобы у нас могла выработаться образовательная система, лично к нам примененная, прежде всего нужно решить — кто мы? Россия доросла до той поры, что без ясного ответа на этот вопрос мы не можем ступить шага ни в каком направлении.

Славянство или Туран — другого выхода нет.

Без сомнения, всякое великое историческое движение оправдывается только конечным влиянием своим на пользу человечества и просвещения. Воссоздание славянского мира оказалось бы бесплодным, если бы мир этот твердил зады и не выработал новых путей в человеческом развитии. Говорить вперед о такой задаче было бы бессмыслицей. Но для нее существуют все необходимые данные — последняя арийская, т. е. прогрессивная порода, выступающая на сцену света; особая религиозная основа, исключительно чистая, просвещавшая до сих пор личную совесть людей, но в общественном отношении лежавшая как бы под спудом и свой новый театр действий, такой старый, что он кажется новым для истории — весь восток Старого Света. Когда астрономия обнаруживает в какой-нибудь планете три условия: достаточно плотную массу, чтоб быть твердым телом, атмосферу и жидкость в виде облаков и полярного снега, мы вправе утверждать a priori, что на этой планете есть или будет жизнь.

Заключение вытекает само собой. Если Россия нравственно может быть чем-нибудь только с условием, чтобы она была славянской, и если политический устой наш зависит от того, чтоб внерусские славяне удержали за собой свою личность и свое место на земле, то современная русская задача состоит в том, чтоб спасти славянство. В настоящую минуту можно сказать утвердительно, не задаваясь даже дальнейшим будущим: наша собственная участь зависит от того, что станется с чехами, хорватами, поляками и русскими галичанами в текущие годы.

РУССКОЕ ОБЩЕСТВО В НАСТОЯЩЕМ И БУДУЩЕМ

(ЧЕМ НАМ БЫТЬ?)

Ряд статей под этим заглавием вначале появился в «Русском Мире». При первом издании их отдельной книгой в 1874 году автор предпослал им следующее краткое предисловие: «Издавая книгой статьи, напечатанные в «Русском Мире» под заглавием «Чем нам быть», я дал им, для удобства читателей, иное разделение — на главы, соединяя статьи однородного содержания. Вместе с тем изложение дополнено и развито с большой определенностью для избежания недоразумений, возникших в обществе при чтении спешно написанных газетных статей. Тем не менее я должен просить читателей помнить, что представляемая им книга — собственно не книга, от которой можно было бы требовать систематической полноты предмета, а ряд исправленных журнальных статей, соединенных в одно целое только по форме.

Любопытно поставить перед нашим обществом следующий вопрос: существует ли для ныне живущих русских людей, из бесчисленного ряда задач, предлагаемых настоящему поколению общественной жизнью, такая задача, которая могла бы быть решена и установлена на деле вне спора несомненным большинством голосов, о которой можно было бы сказать, что в этом отношении в России существует твердое мнение? Представим себе сон: нам снится, что все частные русские люди, семьдесят девять с половиной миллионов из восьмидесяти, перенесены мгновенно на другую планету и им приходится устраивать свой общественный быт без помощи готовой правительственной склейки, которой у нас все держится; этим частным людям надобно сложиться в общество и государство одной силой своей исторической закваски и современных убеждений. Может ли даже присниться, чтобы, при такой крайности, в нынешнем русском обществе нашлось достаточное большинство, правильнее сказать — достаточная нравственная сила, для твердого и скорого установления не только соответствующих форм, — мы об них уже не говорим, — но даже самых коренных основ? Слово большинство необходимо заменить в этом случае словом нравственная сила, потому что в нынешнем состоянии света не все еще люди одинаково люди; под развитыми общественными слоями лежат слои, представляющие почти допотопный человеческий быт, которые даже в случайных проявлениях своей силы движутся не собственными замыслами, а руководятся вожаками из исторически созревших верхушек, — все равно, на парижских ли баррикадах, предводительствуемых живописцами без заказов и журнальными сотрудниками без работы, на французском ли и немецком всенародном голосовании, выжимаемом из страны давлением высших слоев, или в решениях русских гласных от крестьян на земских собраниях. Явление возмутившихся сицилийских рабов, избравших своим начальником римского гражданина, представляет и будет представлять еще на неизмеримое время в будущем явление неизбежное. Мы можем поэтому ограничиться в нашем рассуждении одним обществом. Хотя русская народная масса и не оставалась бездейственной в решительные часы нашей государственной жизни, как, например, в 1612 году (в чем заключается одно из великих наших преимуществ), но ее сочувствие имело лишь то значение, что доставляло перевес одной из партий, возникавших в исторически воспитанном общественном слое, — иначе и быть не могло.