Давно уже мусульманский мир впал в такое состояние; давно уже народ превратился там в численное собрание единиц, из которого счастливые атаманы разбойничьих шаек стали по нескольку раз в столетие выкраивать всякие государства; эти государства жили день за днем, пока не столкнулись с Европою.

При этом столкновении распался весь их согнивший механизм. Состояние безнадежного бессилия, внешнего и внутреннего, стало смутно чувствоваться правительствами и массами. Правительства стали подражать наружным формам европейского государства, полагая, что в них вся сила; подражание оказалось не под силу экономическим средствам их подданных, скоро раздавленных новыми требованиями; массы, глядевшие прежде на правительство без участия, с равнодушием привычки, возненавидели его двойной ненавистью — как отступника веры, обольщенного гяурами, и как безжалостного притеснителя. Религиозная ненависть к отшатнувшемуся официальному слою выказывалась в чрезвычайном развитии тайных сект — мюридов в суннитстве и бабистов в шиитстве, принявших самый резкий политический характер. Мюриды, в особенности, образовали государства в государстве по всей мусульманской Азии и грозят страшными потрясениями, разумеется, совершенно бесплодными в результате, как все внутренние движения исламизма. Материальный гнет вызвал бесформенную, но общую ненависть к власти. Все стали врагами настоящего порядка вещей, — но одни ищут спасения в собственной силе (и ищут напрасно, потому что она может только разрушать, а не создавать), другие в сознании своего бессилия ждут избавления от кого бы то ни было, хоть от гяуров, только бы им стало полегче. Как ни было поверхностно соприкосновение азиатских населений с европейскими, но оно было достаточно, чтобы заронить в душу первых смутное чувство своего бессилия, какое-то мерцающее сознание в том, что судьбы мира в наше время отданы гяурам. При фаталистическом настроении восточного человека и бессвязности восточных обществ, живущих чисто механически, одно это чувство, разрастаясь понемногу, заранее обрекает в жертву азиатскую автономию.

Близкое соприкосновение Европы с Азией, происшедшее в наше столетие, было столкновением железного горшка с глиняным, как в басне.

Таково, без преувеличения, современное состояние мусульманской Азии. Я не знаю Азии языческой, но по всем приметам надо думать, что она еще мертвеннее и несостоятельнее. В наш век застой Востока перешел в разложение; последняя связь — связь привычки — стала рушиться. В то же время европейцы вторглись со всех сторон в эту разлагающуюся массу. Вчера они вломились в восточный мир через Индию и Африку, сегодня ломятся в него через Турцию и Китай. Окончательный исход этого великого движения не представляет никакой загадки, хотя нельзя определить его срока. Каждая деревушка, захваченная европейцами на азиатском материке, составляет зерно подвластного царства и разрастается в него непременно, если не будет осилена противодействием других европейцев, — по тому же закону, как камень, брошенный в болото, погружается, пока не дойдет до твердой почвы. В современных азиатских массах нет никакой силы, кроме силы инерции; обновиться изнутри они не могут; им предстоит участь всякой глыбы, на которую действуют живые силы. Азия будет разнесена европейцами. Что из этого выйдет в истории; каким образом азиатские населения могут быть перевоспитаны и возвращены к жизни европейцами, толковать об этом было бы вздором. Но факт разнесения стоит у всех перед глазами; сомневаться в дальнейших последствиях его нельзя, так как в самой сущности вещей не заключается причины, которая могла бы положить ему предел.

Если бы Россия остановилась на естественных пределах Кавказа и Урала, замкнула бы себя в положении местного государства, отказываясь от всемирной роли, которую исполняют две морские державы, и тогда азиатский вопрос был бы ей ближе, относился бы к ней прямее, чем ко всем другим. Что для Западной Европы дело удобства и выгоды, то для России дело жизни. Она, естественно, относится к Азии, так же как Соединенные Штаты до разрыва относились к Америке. Сливаясь с Азией на протяжении 10 тысяч верст, соприкасаясь непосредственно со всеми ее центрами, живя с азиатскими народами, можно сказать, под одной крышей, Россия связана с ними необходимостью. Если бы мы замкнулись в географических пределах, и тогда бы не могли быть равнодушными к политическим сочетаниям, происходящим на нашей южной границе, самой слабой и открытой; даже в этом случае события в Азии были бы для нас не политическим вопросом, а жизненным делом. Но Россия не могла остановиться ни на Кавказе, ни на Урале. Наступление было удобнее, чем пассивная оборона в этом невыгодном положении; даже прежде, чем мысль о его необходимости выработалась сознательно, первый, невозвратный шаг был уже решен событиями.

С того же дня, как Россия вдвинулась в коренную Азию и слилась с нею безраздельно, она стала в необходимость отнестись к азиатскому вопросу как к своему домашнему делу. Не случайным захватом попали мы в Азию, как другие европейцы. Огромное тело России вросло само в средину этого отжившего, рассыпающегося, со всех сторон расхватываемого мира и независимо от произвола и политической системы должно оказать на него действие магнита, прикоснувшегося к куче железных опилов.

Россия относится к Азии совсем иначе, чем западные народы. Азиатские дела для нас не роскошь, не прихоть, происходящая от избытка сил, не удовлетворение той или другой исключительной цели, как торговля, политическое влияние и прочее; для нас они дела русские, обойти которые нам нет никакой возможности. У России, как у Януса, два лица: одно обращено к Европе, другое к Азии. Мы не создавали себе такого положения, мы родились государством, сросшимся одинаково с Европой и с Азией. Англия владеет Индией потому только, что ей случилось нечаянно захватить эту страну; без Индии она будет все тою же Англией, ее острову не грозят ни на волос опасности от каких бы то ни было событий в Азии. Для России же результат перелома, начинающегося на этом материке, составляет жизненный вопрос. Судьба народов, живущих вдоль нашей безмерной южной границы, от Черного моря до Тихого океана, есть наше личное дело. В своем нынешнем состоянии эти народы не могут иметь значительное влияние на наши дела и сами по себе всегда оставались бы ничтожными; но как спутники чуждого могущества они могут, по своему географическому положению, получить великую для нас важность. По мере того как падает автономия азиатских государств, державшаяся до сих пор только отчуждением и замкнутостью, европейские влияния приобретают там значение, с которым надобно считаться больше, чем с местными правительствами. Европейцы располагают союзными им государствами Азии, как в прошлом веке соседи располагали Польшей, с той разницей, что всегдашняя анархия делала Польшу бессильным орудием в руках того, кто ею повелевал, между тем как азиатский деспотизм, хотя несостоятельный для действительного управления, тем не менее располагает материальными средствами страны. Когда европейцы налагают руку на такое правительство, они становятся неограниченными повелителями государства, могут организовать его силы на его же счет и распоряжаться ими произвольно. Подобный протекторат составляет неотвратимую Участь всех туземных государств Азии; в нем заключается первый фазис, первоначальная форма обладания Европы над этою частью света: надо быть слепым, чтобы этого не видеть. Всякое европейское влияние в азиатском владении, становясь первенствующим, необходимо принимает такой характер. Нынешние восточные правительства, выдвинутые внезапно и против воли из прежнего замкнутого положения, очутившись неизвестно как в соседстве европейцев, ненавидимые массами, всегда дрожащие перед несколькими претендентами, вынуждены по своему бессилию стать на чью-либо сторону, принять чью-либо опору против внешних и внутренних опасностей.

Европейский союзник не может положиться на добрую волю сераля, поминутно раздираемого интригами, и, чтобы закрепить за собою союзное правительство, должен обставить его своими людьми, т. е. взять его под опеку, которая, усиливаясь по необходимости с каждым днем, обращает союзника в данника. Последние государства Азии, сохранившие доселе наружную самостоятельность, начинают видимо клониться к положению европейских вассалов. Персия, Афганистан и Китай находятся накануне полного вассальства: та же участь постигнет неизбежно и скоро государства Средней Азии, с какой бы стороны ни пришло господство. По всей вероятности, обширные восточные царства, устоявшие до сих пор, распадутся на наших глазах: распадение только ускорит порабощение их в Европе. Западные могущества, утвердившись в Азии, не могут остановиться на полпути и ограничить свое господство — прямое или косвенное, в сущности это все равно — какою-либо определенною чертой. Беспрестанные перевороты у соседей поневоле вызывают вмешательство в их дела, для предупреждения опасностей на своей границе; а эфемерные азиатские владения рассыпаются от первого прикосновения европейцев, как карточные домики, и опеку приходится распространять все дальше. Уже в двадцатых годах, кончив войну с марратами, англичане зарекались идти дальше; и, однако ж, теперь протекторат их простирается до Герата и Балха; Афганистан и Персия интересует их больше, чем Дания и Италия. В нынешнее время к английскому влиянию в Азии начинает присоединяться французское. Не говоря о Китае и Кохинхине, кто не помнит сирийских событий? На тот раз ревность Англии остановила французские планы.