По учебной части так же, как по всем прочим, замещение не соответствующих своей цели учреждений правильной системой не может обойтись без ломки; нельзя создать на доходы края ни кадетских корпусов в Грузии, ни хороших русских школ в мусульманском крае, сохраняя неприкосновенным расход на гимназии посреди курдских кочевий у подошвы Арарата, — пришлось бы добавлять русские деньги на поддержание подобных затей. В таком же положении находятся и многие другие стороны управления на Кавказе.

Опыт показывает, что единственная форма управления, вполне удавшаяся на Кавказе и вполне соответствующая как правительственным, так и народным потребностям азиатской страны, есть управление военно-народное, выработанное фельдмаршалом князем Барятинским. Ныне было бы уже слишком трудно его распространить на области, подчиненные с давних пор гражданской администрации, — это повело бы к слишком крупному перевороту; но желательно сохранить его везде, где оно существует, и ввести всюду, где к тому не оказывается положительных препятствий. Если военное управление не могло предупредить в 1877 году восстания дагестанцев, поголовно вооруженных и полных воспоминаниями полувековой борьбы против русского владычества, то оно доставляет постоянно полный порядок и полную безопасность краю, в отличие от управления гражданского; замещение его в Терской области губернской администрацией немедленно отозвалось неуправляемостью области, хаотическим состоянием, в котором она теперь находится. Единственный недостаток военно-народного управления в нынешнем его виде заключается в дороговизне; но дороговизна вовсе не составляет его существенного свойства как в бюрократической гражданской администрации, состав которой не может быть значительно сокращен без разрыва внутренней связи; излишняя стоимость военного управления произошла из несоразмерно высоких содержаний, на которые не скупились при первоначальном покорении гор, и из ненужных добавлений, совершенных впоследствии, — явление естественное там, где местное начальство не обязано отдавать в казну прироста доходов. Эта форма управления может быть удешевлена наполовину, не теряя своих существенных качеств, и в таком случае окажется очевидно наилучшим образом владения во вновь присоединяемых азиатских областях, постоянно прирастающих к нам с каждой войной, по обеим сторонам Каспийского моря, начиная с Карской, Батумской и Закаспийской. Вопрос этот чрезвычайно важный. Русская империя не может наметить произвольного предела своему распространению в Азии и вместе с тем не установила до сих пор подходящей формы управления азиатскими владениями, такой формы, которая не отталкивала бы от нее населений и не обращала новые приобретения в бремя для государства. Насколько можно судить о столь обширном деле по опыту в малых размерах, форма эта, вероятно, найдена, хотя бы только в первоначальном виде, в военно-народном управлении. С постепенным развитием окраин ничто не мешает присоединять к ней общегосударственные учреждения — правильные суды и проч., но в размере, не превышающем потребности ограниченного слоя обрусевшего населения, для которого они будут создаваться. Хорошо устроить этот слой немудрено; трудно справляться с азиатской толпой, править ею безубыточно и заменить на отдаленных окраинах личные взгляды правителей установленной системой. Цели эти осуществляются формой военно-народного управления лучше всякой иной, а потому было бы желательно немедленно применить ее ко вновь присоединенным областям вместо гражданского управления, непривычная обрядность которого, видимо, уже стала отравлять отношение новых подданных к государству.

ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ РОССИИ

[Главы из книги]

В настоящую минуту Европа приняла более воинственный вид, чем было когда-нибудь со времени окончания великих наполеоновских войн. Главная, по крайней мере наиболее бросающаяся в глаза, забота больших европейских государств состоит теперь в пересмотре своих военных учреждений, в расширении кадров армии, чтобы вместить в них наибольшую силу при переходе на военное положение, в усовершенствовании вооружения. Каждое государство боится остаться позади других. Забота эта всеобщая. Она достаточно объясняется нынешним состоянием мира. На наших глазах перевершаются почти все прежние, установленные отношения между народами, заменяются новыми, из которых ни одно не окрепло еще достаточно, чтобы считаться решенным делом; чем слабее привычные связи, тем больше места произволу и силе. В такую минуту каждому самостоятельному народу приходится оглянуться на себя, сравнить свои силы, естественные и выработанные, с силами соседей, внимательно рассмотреть, не остается ли что-нибудь сделать в этом отношении, и в то же время беспристрастно взвесить собственное заключение о себе и сравнить его с действительностью. В таких важных обстоятельствах проверка суждений, сделавшихся более или менее общепринятыми, становится необходимым возмужалому обществу.

В сущности, каждый международный вопрос есть вопрос о силе, мирное и военное разрешение его составляют две степени напряжения одного и того же действия. Когда неравенство силы очевидно, тогда уступают без боя, если возможно, приличным образом; иначе вступают в бой. В международных отношениях желать чего-нибудь — значит сознавать в себе силу добиться желаемого. Дипломатия составляет, в сущности, не что иное, как бессрочные переговоры между народными силами, между армиями, во главе которых стоят их правительства. Дипломатия — это форма, часто искусство пользоваться своей действительной силой, не напрягая ее; без силы дипломатия будет праздным разговором — красноречием ганноверских уполномоченных перед графом Бисмарком. Разумеется, сила человеческих обществ не измеряется одним перечислением штыков и пушек, или, что то же, населений и доходов. Тем не менее сумма нравственного, политического и материального могущества народов не только должна определять меру их желаний, но на деле всегда определяет ее. Невозможного нечего и желать.

Часто, однако ж, общество имеет смутное понятие о своем народном могуществе, понятие, основанное на случайных обстоятельствах, из которых поторопились вывести обманчивые заключения; а между тем общественное настроение, даже в абсолютных государствах, имеет великое влияние на решения политики. Пруссия вышла на войну в 1806 году и чуть не погибла, вследствие того, что была ложно уверена в превосходстве своей армии на основании давно минувших побед Фридриха Великого, когда все уже изменилось кругом. В 1866 году совершилось совсем обратное. Нет сомнения, что большинство прусского общества боялось последствий затей Бисмарка, что Пруссия не верила в себя и была вовлечена в войну вопреки своему желанию, только отчаянно решительным характером своего министра. Хотя прусская армия выказалась в гораздо лучшем свете, чем от нее ждали, тем не менее успех ее в домашней немецкой войне объясняется наполовину такими случайными и местными обстоятельствами, что выводить из него заключение относительно внешней войны было бы слишком преждевременно. Но теперь новый оборот медали. После победы прусское общество чересчур возомнило о себе, готово натолкнуть свое правительство на самые рискованные предприятия и может жестоко за то поплатиться. Мы также видели на своем веку, у себя дома, и притом два раза, ошибочное настроение, основанное на неверной оценке своих средств, и настроение это каждый раз приводило к последствиям очевидно невыгодным. В первый раз, когда перед восточной войной мы собирались закидать врагов шапками, не принимая в соображение того, что каковы бы ни были народные силы России, на эти силы можно было полагаться только при Должной организации их; военная же организация того времени отличалась тем свойством, что обременяла государство в мирное время непомерным количеством войск, оказывавшимся недостаточным для военного; вновь формируемые части не годились Для открытого боя, а действующих войск не могло достать для того, чтобы сдерживать союзников с моря и серьезно грозить им с сухопутной границы — единственное средство достигнуть успеха. Конечно, общественное мнение тогда мало значило, но если бы русское общество понимало, до какой степени наше военное (надо прибавить и гражданское) устройство того времени было недостаточно для такого громадного предприятия, как восточная война, мнение его произвело бы некоторое действие. Другой пример еще более поучителен. Неудача восточной войны вселила в русское общество полнейшее недоверие к собственной силе, длившееся много лет, слышное по временам даже теперь; конечно, нынешние австрийцы, действительно разбитые наголову, более уверены в себе, чем были уверены мы после 1856 года. Послушав, что тогда говорилось в публике почти поголовно, можно было выдумать, что мы представляем собой Китай после первого его столкновения с англичанами, разоблачившего внезапно бессилие Небесной Империи. Между тем, странное дело, восточная война произвела совершенно обратное впечатление в Европе; понимающие люди стали думать о нас выше после Севастополя, чем думали прежде, они увидели Россию ближе и поняли громадность ее естественных сил.