В восьмидесятых годах разбой в беззащитном подгорном крае был главным ремеслом горцев. Какие договоры были возможны с подобными людьми, разделенными вдобавок на сотни независимых обществ? Когда в первое время русского владычества в Грузии кавказское начальство потребовало от кюринского общества, сравнительно образованнейшего между лезгинами, чтобы оно уняло своих разбойников, кюринские старшины отвечали: мы честные люди, земли пахать не любим, живем и будем жить разбоем, как жили наши отцы и деды. Какими средствами, кроме оружия, можно было обуздать горские племена? А между тем они отделяли закавказские области от России сплошным поясом в 200 и 250 верст ширины, и мы не имели других сообщений с новыми владениями, как чрез этот неприязненный край. Чтобы владеть Закавказьем, надо было покорить Кавказ.

Исполнение этого дела в самом начале было несравненно легче, чем теперь. Тогда непокорные горы состояли из одной восточной группы; западный Кавказ номинально принадлежал еще Турции и достаточно охранялся жившими на пограничной черте черноморскими и линейными казаками, не развлекая наших сил. В двадцатых годах между горскими обществами не существовало никакой политической связи, даже редко обнаруживалось сочувствие. Когда шло дело о набеге в наши пределы, удальцы из разных племен стекались под начальство известного в горах атамана и потом расходились по домам. Это был союз частных людей, в котором общества не принимали никакого участия. Не было в виду добычи, не было и союза. Оттого, при нашем наступлении, каждое общество защищалось и покорялось отдельно. Мусульманского фанатизма у горцев еще не существовало, как не существовало и самой религии, кроме названия, и потому совесть их не тревожилась, признавая власть гяуров. Защищая свою независимость, горцы защищали только право грабить подгорный край. Наконец, сила регулярного оружия против людей, не видавших ничего подобного, на первых порах была неотразима. В двадцатых годах горцы решительно не выдерживали артиллерийского огня; несмотря на свою храбрость и ловкость, они были бессильны перед сомкнутой массой, как перед подвижною крепостью. Самые отважные разбойники не скоро и не легко превращаются в воинов. При таком положении дела отряд в несколько рот мог считаться на Кавказе самостоятельным и действовать наступательно против разделенного, равнодушного и неустроенного неприятеля. Затруднение состояло в одном: в бесконечном раздроблении военного театра на отдельные клетки, требующие каждая самостоятельной операции. Как бы ни было слабо сопротивление неприятеля, в такой загроможденной местности, как кавказская, нельзя делать прыжка через несколько клеток вдруг. Чтобы перевалиться из одной завоеванной долины в соседнюю, чрез едва проходимый горный хребет, нужно занять первую прочно, перенести в нее самое основание приготовляемой экспедиции, иначе поход будет только набегом; а каких результатов ждать от набега в стране, где целый день надо лезть на одну гору, останавливаясь поминутно, чтобы перевести дыхание? Идти вперед — значит и значило на Кавказе подвигаться постепенно, прочно занимая каждую долину, для чего нужно одно из двух: или большую силу, или большое время. При первом условии мы могли действовать безостановочно, подаваясь со всех сторон от окружности к центру; при втором условии надо было ждать, чтобы вновь покоряемые общества привыкли к нашей власти, обратились бы в послушных данников, и тогда только, не боясь уже за свой тыл, предпринимать дальнейшее завоевание. В ту пору предпочли положиться на время. Тогда ничто еще не предсказывало будущего взрыва; по всей человеческой вероятности можно было думать, что, как бы ни были медленны наши действия, мы успеем покорить горцев прежде, чем они изменят своим тысячелетним привычкам; а между тем содержание войск на Кавказе стоило вдвое дороже, чем в России. На этом основании кавказский корпус был оставлен в прежних силах, несмотря на то, что сотни тысяч русских солдат возвратились из-за границы. Сорок пять тысяч человек должны были действовать в одно и то же время наступательно и оборонительно против враждебной страны в 1000 верст длиною, обхватывая ее с обеих сторон. При таких условиях действия с нашей стороны не могли быть решительными, несмотря на раздробленность неприятеля.

Генерал Ермолов не имел достаточно сил для того, чтобы вести несколько операций разом, и поневоле должен был ограничиваться необходимейшими. Со всем тем, много было совершено в этот период времени, недаром оставшийся в памяти России. Занятие Шахмальского владения, завоевание Кюринского и Казикумухского ханств, Акуши, большой и малой Кабарды, погром Чечни связали закавказские области с Россией двумя широкими поясами покорных стран, разрезали враждебный край на две отдельные группы без сообщения и сильно поколебали уверенность горцев в неодолимости их убежищ. Еще десять или пятнадцать лет подобных усилий, против подобного же неприятеля, вероятно, привели бы нас к желанной цели. Восточный Кавказ, окруженный со всех сторон нашими владениями, поглощавший наибольшую часть наших средств, был бы покорен. Но у нас не стало времени. Как только персидская и турецкая войны[15] отвлекли русские силы к южной границе, религиозный заговор, несколько лет уже подрывавший втайне почву под нашими ногами, вдруг сбросил маску и увлек все население гор поголовно в беспощадную битву против христиан. Положение русского владычества на Кавказе внезапно изменилось.

Вероятно, еще не скоро сосчитают миллионы рублей и тысячи людей, которых стоит России появление в горах мюридизма. Влияние этого события простерлось далеко, гораздо дальше, чем кажется с первого раза. Во всяком случае, оно довольно важно для государства и в прошедшем, и в будущем, чтобы постараться определить его мысль.

Мусульманство зашло на Кавказ с двух разных сторон. Восточные горы приняли его от арабского халифата в 7-м и 8-м веке, западные от Турции в 17-м и 18-м. Глубина корней, которые исламизм пустил на Кавказе, соответствует относительной древности этих эпох: в восточной половине он проник массу народа, в западной одно только высшее сословие. Этот факт объясняет, почему лезгины так скоро увлеклись мюридизмом и почему черкесы, несмотря на все усилия проповедников, так туго ему поддаются. Но и в восточной группе не все племена одинаково старые мусульмане. Магометанство в этом крае долго ограничивалось одним приморским Дагестаном, уравновешиваемое в горах влиянием христианской Грузии. Только с падением грузинского царства горские общества стали понемногу привыкать к обрядам исламизма, но держались их еще далеко не в равной степени, когда началась на Кавказе мюридическая проповедь.

Она разом увлекла старых мусульман приморского Дагестана; но в горах восторжествовала только после серьезной борьбы. До этого времени мусульманство было распространено на Кавказе, целые столетия не оказывая никакого влияния ни на общественное, ни на личное состояние горцев; все, что было сказано о племенах языческих, прилагается без перемены к племенам мусульманским; разница была только в бритых головах. Горцы потому и поддались исламизму, что он оправдывал их свирепый характер, придавал ему законное освящение. Шариат проповедовал им личную месть дома, войну за веру на соседей, потакал страстям, не тревожил спокойствия совести никаким идеалом, ласкал надеждою соблазнительного рая, и все это за соблюдение нескольких ничтожных обрядов. Исламизм действовал в горах, как и везде. Шумное появление его на свете, имевшее бесчисленные материальные последствия, не имело никакого влияния на духовную сторону человека, не внесло ни одного нового побуждения в жизнь покорившихся ему народов.

Европейцы, наблюдавшие черные африканские племена, принявшие исламизм, были поражены коренным бессилием этой религии в нравственном отношении; ничто не отличает негров мусульман от негров безверных, кроме чалмы на голове значительных лиц. Иначе и быть не может. Мусульманство, смотря по обстоятельствам, более или менее ему благоприятствующим, или вовсе вытравляет народность, оставляя на месте ее одно численное собрание единиц, или остается только внешним обрядом, без всякого отношения к жизни. Язычники еще не гражданственные, принявшие мусульманство, говорят Бог, вместо боги, совершают пять умовений в день и продолжают жить по-прежнему. Коран внушает им только невозмутимое довольство собою и фанатическую ненависть ко всему немусульманскому, апатию при обыкновенных обстоятельствах и нервический энтузиазм при взрыве фанатизма. Со всем тем, при первой, самой слабой степени развития, как только мусульманин начинает мыслить, он уже не может смотреть на мир глазами пантеиста язычника. Он видит в природе уже совсем другое, чем закон беспричинной необходимости, под властью которого человек так равнодушно проводит жизнь в полусонных мечтаниях. Озаренный идеею единого Бога, Творца и Промыслителя, мусульманин не считает себя минутным проявлением вечной силы, сознает свою свободную личность и чувствует естественное стремление к высшему образцу. Но, обращаясь к религии за удовлетворением этой первой потребности пробужденной души, находит в ней один бесплодный догматизм, без любви и без нравственного идеала. Трудно человеку помириться с таким положением. В продолжение веков лучшие люди мусульманского мира силились открыть в своем богословии ответ на голос совести и породили множество толков, безразличных в отношении теологическом, но различных в определении того коренного вопроса, как должен человек понимать свои обязанности перед Богом. Жаждая более сердечного отношения к Творцу, чем исполнение материальных обрядов, и не доискавшись в своем законе любви, рьяные мусульманские учители поневоле заменяли ее усердием — напряженною ненавистью к иноверцам и фанатическим преувеличением всех положений веры. Мюридизм есть последнее историческое явление в этом роде, самое преувеличенное изо всех.