— Ончот ихисп!

— В юумас укчот, Код…

…Казак Иван Кочуев пришёл в себя ранним утром оттого, что его припекало солнышко и какой-то невежливый, но работоспособный муравей заполз в ухо. Выковыряв деловую букашку, подъесаул сладко зевнул, открыл глаза и тут же поспешил закрыть их снова! Видимо, его что-то не устроило, и, хорошенько подумав, он понял, ЧТО именно.

Во-первых, до земли было ещё достаточно далеко — метров пять, а то и семь, то есть падать в любом случае больно. Во-вторых, он мерно покачивался в воздухе, крепко зацепившись новой портупеей за очень одинокий сухой сук раскидистого дуба. Слезть без посторонней помощи — не то чтобы проблематично, а попросту невозможно! Поставьте (или повесьте?) себя на его место, действительно, много ли причин для радости?! И главное, он абсолютно не помнил, как сюда попал…

— Мама, — тихо сказал казак.

— Таки доброе утро, — дрожащим, но дружелюбным голосом ответили откуда-то сверху.

— Рахиль? — Молодой человек дёрнулся, выворачивая шею, но сук предательски скрипнул. Разглядеть удалось лишь нечто белое в желтовато-зелёной листве. Героическая еврейка возлежала на самой верхушке исполинского дуба, боясь пошевелиться, чтобы не вывалиться из кресла упругих листьев.

Впрочем, в отличие от Ивана, её положение было куда более обнадёживающим хотя бы потому, что, провалившись, у девушки оставался шанс зацепиться за какую-нибудь ветку и спуститься по стволу. Подъесаул был лишён такой возможности. Некоторое время они оба старательно изучали сложившееся положение, пока не пришли к единственно верному выводу — надо звать на помощь…

— Вот я так понимаю, что вам открылась хорошая перспектива на посмотреть вниз. Мне таки много удобнее разглядывать панораму вверх. Взвесим все предложенные нашему вниманию объекты, итак — что, где и почём с вашей стороны?

— Ничего…

— Совсем? Ваня, вы начисто лишены поэтического видения…

— Это точно, — слегка раскачиваясь под порывами ветерка, нервно признал казак. — У меня куда-то выбросили фуражку, самого скинули вниз, подвесив в неприличной для подъесаула позе, я рискую упасть и свернуть шею, куда ни глянь — вокруг лес да горы, а над головой контуженная иудейка пристаёт с глупыми вопросами. Действительно, с чего я такой непоэтичный?

— Ладно, я жутко извиняюсь, вы это хотели услышать?!

— Что-то вроде, но не в таком тоне!

— Слова — ваши, музыка — моя! — вежливо, но твёрдо объявила Рахиль. — Как можно лишать бедную еврейскую девушку права на интонацию? Это же святое! Весь еврейский юмор построен на интонации, а вы таки хотите, чтоб я опять душила себя прямо за шею и молчала, как никто?!

— Слушай, а летающая тарелка, с которой мы спрыгнули ночью, всё ещё там? — решительно повернул тему Иван.

— А знаете… нет! — чуть удивлённо сообщила израильтянка. — Что, кстати, странно до жути… Наш злобный друг перепортил им все системы управления, так что либо нас здорово снесло, либо тарелку увезли на буксире. Кто-то… куда-то… может, на гарантийный ремонт, что вы на меня так издевательски молчите?!

В ответ раздался плохо сдерживаемый мужской хохот, но сук предупреждающе хрустнул, погасив всё веселье в самом начале.

— Вот это вас Бог наказал! Впредь будете думать, на чём висите, прежде чем издеваться над бедной, беззащитной евр… Ой, вспомнила — а где наш домашний эльф?!

— М-м… внизу, — аккуратно покрутив головой, сообщил казак. — Я, правда, вижу только его ноги, похоже, он сидит, прислонившись спиной к стволу, и… минуточку… он курит!

Чуткий нос подъесаула уловил едва заметный дымок необычного сладковатого аромата. Опыта по определению сортов табака по запаху у Ивана не было, но логикой родители его не обделили.

— Вот спорим, этот ушлый тип уже застолбил косяк и ловит кайф под крышей передозы?

— Ещё раз, по-русски, я всё пойму и разделю ваше праведное возмущение!

— Рахиль, он курит травку!

— Марихуана, гашиш, опиум — по одному дыму?! Да вы просто профи!

— Слушай, я не… не эксперт, чтобы вот настолько уж… — явно засмущался молодой человек. — Нам надо как-то отсюда выбираться, есть предложения?

— Вы опять перекладываете решение на меня или вежливо поощряете борьбу за право голоса женщин во всём мире?

— Рахиль, знаешь… тебе бы… ой! — Вновь раздался неприятный треск сухого дерева.

— Иван, вы меня интригуете, что у вас там так интимно поскрипывает? — искренне восхитилась Рахиль. Ответом послужил сдавленный мат и звук шмякнувшегося на землю тела.

— Ка-за-а-к… вы живы? — осторожно раздалось с высоты небес. — А я за вас так волную-ю-сь… у меня аж сердце внутри перевернулось!

— Всё нормально… — кое-как приподняв голову, прохрипел отчаянный подъесаул. — Просто я с дуба упал.

— Удачно?

— Ещё как…

— Таки поздравляю!

На самом деле ему безумно повезло. Как можно умудриться свалиться с такой высоты, ничего себе не свернув, не сломав, не вывихнув и не напоровшись на свою же шашку, — только Господу Богу известно! Кстати, впоследствии Иван так всех и уверял, что остался цел исключительно благодаря Промыслу Божьему, потому что он, Промысел, имел на него, Ивана, далеко идущие планы…

А пока, едва ли не на четвереньках подобравшись к безмятежно дремлющему эльфу, господин казак бесцеремонно потряс его за плечо. С равным успехом можно было взбалтывать тюфяк! Миллавеллор не реагировал ни на крики, ни на уговоры, ни на хлестания по щекам — по его узкому лицу блуждала идиотская улыбка, глаза мечтательно закатывались в поднебесье, а сознание беспардоннейше блуждало по таким потаённым закоулкам мироздания, что вернуть его на место не представлялось никакой возможности. В аристократических пальцах эльфа с нестрижеными ногтями уныло тлела самокрутка из дубовых листьев…

— Ваня, раз вы там всё ещё живы и даже кого-то уже бьёте, так, может, выкроите минуточку и снимете меня отсюда?

— Рахиль, меня только что плашмя шандарахнуло о землю, всё болит, ни одного живого места… короче, сама слезай!

— А если бы на моём месте лежала румяная русская красавица с бюстом шестого размера и косой до пояса — вы бы полезли?

— Мышь! — неожиданно громко рявкнул подъесаул. Белое пятно на вершине дуба непроизвольно вздрогнуло, провалилось сквозь ветви, и, пересчитав по дороге все сучья, вопящая госпожа Файнзильберминц рухнула прямо на хитрого казака. То есть он, конечно, хотел увернуться, но не успел…

— Ой, не могу, что это было, ни одной целой косточки, зачем я не умерла сразу, лучше бы меня склевал орёл, как же больно, летела — стукалась, каждая ветка норовит пнуть, и в гробу я видела этот закон земного притяжения-я…

— Рахиль, слезь с меня.

— Ой, где социальная справедливость, кругом синяки, листья в таких местах, что выговорить неудобно, головой гнездо снесла, желудей полон рот, а тут ещё и подъесаул жёсткий, такое место отбила-а…

— Рахиль, на пузо не дави.

— Ой, да ладно! Не хватайте мою талию клешнями, таки я сползаю. — Растрёпанная израильтянка боком слезла с распластанного героя. Ей действительно досталось — некогда ангельски белый балахон перемазан зеленью, порван на шесть интригующих разрезов, руки-ноги в свежих ссадинах, в кудрях яичный желток, скорлупа и перья.

В таком виде хорошо стоять на паперти, если бы Иван не чувствовал себя ещё хуже, то непременно бы похихикал. Когда они оба немножечко выровняли дыхание и подуспокоились, истинный виновник всего произошедшего был ими определён сразу. Причём единодушно и безошибочно!

Рахиль честно пыталась привести остроухого в чувство негуманными способами, применяемыми израильскими войсками к самым упёртым террористам. Увы, результат столь же нулевой, что и у честного казака. Чем накурился Миллавеллор, доподлинно неизвестно, однако достучаться до его сознания не удалось ни пытками, ни уговорами. Любопытная еврейская девушка даже понюхала его окурок, правда, потом минут пять чихала, как кошка.