И это в условиях бесконечных требований о повышении зарплат, но растущие зарплаты тут же съедают дорожающие товары и продукты. Крестьяне ждут товаров, но их нет, либо их продают по ценам, неподъёмным для большинства из них. В ответ, как уже и было сказано, они придерживают зерно. Это приводит к уменьшению поставок продовольствия в города и армию и ухудшению общей продовольственной ситуации. Получается какой-то замкнутый круг, господа. У меня всё.

— Так что же нам делать? — отозвался на этот пассаж князь Львов, с немым страданием глядя на министра финансов.

Тот равнодушно пожал плечами.

— Брать новые займы и кредиты, как у граждан, так и у САСШ или Англии. Другого выхода я не вижу. Не увеличивать заработную плату, установить фиксированные цены на продовольствие и некоторые промышленные товары, в которых нуждаются крестьяне. Вот собственно и всё, что я могу предложить. Но все это мало осуществимо в нынешних условиях и при засилье Советов.

Керенский, тщательно скрывая неприязнь, смотрел на этого выхолощенного молодого господина, больше похожего своими повадками на английского денди, чем на русского купца.

«Вот так и рождается классовая ненависть, — с удивлением прислушиваясь к себе, начал думать он. Этакое равнодушие и, причём, не показное, а действительное. Решается судьба страны и государства, а он даже не пытается изобразить в этом участие. И кто его поставил министром финансов и почему? Нет, это не я, — тут же Керенский отрёкся от своего предшественника. Но нужно же быть более настойчивым, находить людей, договариваться с Советами, наконец!»

Но, видимо, Терещенко делать все это считал ниже своего достоинства.

— Господа! — устало обратился ко всем министрам князь Львов. — Я внимательно выслушал докладчиков. Положение империи тяжёлое, но мы в силах его улучшить. Нам предстоит воистину тяжёлая работа, и я прошу всех напрячь свои усилия в ней, не жалея себя. Прошу вас, господа и товарищи! Более я никого не задерживаю…

Керенский достал из кармана часы-луковицу и, отщёлкнув их крышку, посмотрел на циферблат. Без четверти двенадцать. А ещё нужно разобраться с текущими бумагами и попытаться поспать.

«Да…, - думал он, глядя, как остальные встают из-за стола, — придётся много работать, очень много. И рисковать, очень сильно рисковать».

Завтра ему нужно ехать в Петросовет, об этом его просили старые друзья-товарищи. Там же его ожидало ещё одно совещание, где лишь только круг лиц был другим: эсеры, меньшевики и большевики, а также анархисты и беспартийные.

А ещё надо было съездить в Кронштадт, чтобы отдельно переговорить с анархистами и Кронштадтским Советом солдатских и рабочих депутатов. Керенскому всегда что-то мешало это сделать. Да и ладно, как получится.

***

Наступившее утро застал Керенского уже полностью одетым. Давно знакомый автомобиль терпеливо ждал его у входа в министерство. Усевшись в него вместе с двумя адъютантами, Керенский покатил прямиком к Таврическому дворцу. Войдя внутрь и оглядевшись, Керенский отметил, что все вокруг стало более грязным, хотя, казалось бы, куда уже? И все здание пропахло дешёвым табаком. Раньше здесь царили другие ароматы, наверное. Керенский вздохнул: «Да и наплевать, он-то почему должен за это переживать?»

В одном из коридоров ему повстречался лидер эсеров Чернов.

— О! Какие люди посетили наше скромное обиталище, да ещё и в одиночестве. А где ваши адъютанты? Понимаю, понимаю, вы министр, вам положено. Не то, что нам, скромным революционным деятелям. Но, прошу вас не забывать, что именно НАША партия помогла вам вознестись на самую вершину власти. Вы же помните, кем вы были? Никому не известным адвокатом, но вас заметил профессор Соколов и пристроил к делу.

И Чернов мягко, делая вид, что по-отечески, улыбнулся слащавой, всё понимающей улыбкой. Похожий на седеющего льва, с такой же гривой волос, он словно играл, как кошка с мышью.

— Не забывайте о нашей поддержке. В скором времени мы дадим в помощь вам Бориса. Вы непременно сдружитесь, он тоже постоянно говорит о революции и переживает за русский народ. Что же, все мы знаем, к какому роду-племени принадлежим. Но интересы партии должны быть всегда сильнее национальной принадлежности. Вы наши глаза и уши во Временном правительстве, а мы ничего не знаем и не ведаем. Это неправильно, Александр Фёдорович, но Борис обещал вас поправить, если что. Так что я вас не задерживаю, вы же на заседание спешите?

— Да, — выдавил из себя Керенский, абсолютно не обрадовавшись этой встрече. — Вот только, когда мы вместе с Чхеидзе и Родзянко делали революцию, вас здесь не было, и помощь вы никакую мне не оказали, разве что моральную…

— Что же вы так о нас плохо думаете. Мы всегда вас поддерживали и готовы принять в нашу партию, пусть она станет только сильнее с вами. Или вы подумали, что я на вас давлю? Нет, что вы! Ни в коем разе! Это я так, по привычке. Савинков о вас весьма хорошего мнения, потому я это сказал. Партия в вас нуждается, не думайте ничего плохого. Да, я что-то с вами заболтался, мне ещё нужно к Авксеньтьеву зайти. Встретимся на совещании, — и он, развернувшись, тут же ушёл, даже не пожав на прощание руку.

Керенский проводил взглядом Чернова и направился дальше, досадливо морщась и негодуя на то, что многое не знал, а о ещё большем даже и не догадывался.

На заседание Петросовета он прибыл в числе самых первых.

Пока ждали всех опаздывающих, Керенский успел переговорить с Церетели и Чхеидзе, которые обсуждали события минувшего дня, не предъявляя к нему никаких претензий, лишь громко возмущаясь произошедшим. Алекс только поддакивал им. Наконец, все собрались и заседание началось.

Первым выступал большевик Стеклов Юрий Михайлович, он же Овший Моисеевич Нахамкис. Его поучительный тон изрядно раздражал Керенского (что было и в реальности), тем более, что впечатление от недавнего разговора с Черновым было весьма свежим.

— Что же это такое происходит? Уголовные элементы настолько обнаглели, что напали на вокзал во время проведения революционного митинга, не побоявшись ни милиции, ни вооружённых солдат и матросов. Что происходит в городе? Товарищ Ленин вчера был обескуражен и удивлён. Такого события не было даже при самодержавии. А что мы сейчас имеем? Разгул преступности и полная неспособность Временного правительства в деле поддержания правопорядка, — распалялся Стеклов, стоя перед собравшимися членами Петросовета.

— О! — словно только увидев Керенского, вскричал он. — Я смотрю, нас почтил своим присутствием неуловимый министр юстиции и МВД. Какое безумное сочетание! И мы видим, каковы результаты деятельности при совмещении совсем разных должностей данным нашим товарищем. Милиция бездействует и несёт потери. Митинг сорван. Все напуганы. Как же так? Какие приняты меры? А никаких, товарищи! — тут же ответил Стеклов сам на свой вопрос. — Товарищ министр самоустранился от принятия решения и отсиделся в здании Финского вокзала, пока гибли истинные революционеры и мирные граждане.

Керенский медленно закипал, этот, с позволения сказать, Нахамкис полностью оправдывал русский смысл еврейской фамилии. И его жалкая попытка русифицироваться была смешна. Чист как стекло? Или что он там себе думал, когда принимал православие? И Керенский не выдержал.

— Послушайте, товарищ Стеклов. Мне надоели ваши беспочвенные обвинения. Рядом со мной также «отсиживался» и ваш Ленин, и ваш же Шляпников с Зиновьевым и Мартовым. Что же они не бросились защищать граждан?

— Да, они там были, но они же не являются министрами МВД.

— И что? Я должен был выбежать с пистолетом и лично собирать команду для вооружённого отпора? Я и не против, только я бы начал с ваших товарищей по партии, дабы они сами и защищали себя.

— А мы будем и так сами себя защищать! — вскинул кверху козлиную бородёнку Нахамкис. — Руководство партии приняло решение о создание отрядов самообороны и назвало их Красной гвардией. Мы ещё явим силу большевиков!

— А по какому праву вы присвоили себе название Красной гвардии? — вспылил на это Керенский. — Есть и более достойные партии, которые могут создать подобные отряды самообороны.