— Чем могу служить?

— Я Керенский, мне нужно к начальнику штаба. Эээ, к генерал-лейтенанту Минуту Виктору Николаевичу, — Керенский сверился по бумажке, правильно ли он назвал имя и отечество.

— Прошу вас обождать две минуты, — и дежурный офицер, позвонив старшему офицеру наряда, стал ожидать от него известий. Наконец, всё разрешилось, и Керенский в сопровождении юнкера отправился на третий этаж к генерал-лейтенанту Минуту.

Генерал оказался мужчиной выше среднего роста, немного полноватым, с длинными усами и проницательными весёлыми глазами.

— С чем пожаловали, товарищ министр?

Керенский, изобразив на лице дежурную улыбку, ответил с чрезвычайным радушием.

— Вот, собираюсь в войска, то бишь, на фронт, поддержать солдат и офицеров в их нелёгком труде. Увидеть собственными глазами то, что происходит на полевых позициях, провести митинг, поговорить со всеми категориями военнослужащих. Узнать их нужды, чаяния и прочее. Окажите содействие мне в этом.

Минут вышел из-за стола и с большим почтением пожал Керенскому руку.

— Вот настоящие мужчины! Вот настоящие патриоты, — с пафосом воскликнул он. — Я всеми силами за это ваше решение. Куда бы вы хотели направиться?

— На северо-западный фронт, как наиболее ближайший. Вы ведь понимаете, что мне нельзя надолго отлучаться из столицы. Вечные дела революции и борьба за свободу требуют моего постоянного присутствия.

— Я прекрасно вас понимаю. Мы всей душой за новый строй. Армия только приветствует республику. Я сейчас выпишу вам все необходимые документы и оформлю штабной вагон и охрану.

— Да, это не помешает, спасибо!

Керенский с интересом оценивал генерала. По словам, жестам и биографии, которую нашёл для него Гальперн, было ясно, что данный товарищ был типичным администратором. Военным администратором. Он казался политически наивным и не полностью понимал всю глубину тех преобразований, которые уже затронули государство и армию. Или осознавал, но не рисковал плыть против течения.

Так было даже лучше, а вот администратором он был способным, а значит, стоило к нему хорошо присмотреться. Ведь войсковые операции — это не просто атака или оборона, это целая система самых разнообразных действий тыла. Можно было использовать этого генерала в будущем.

Через полчаса взаимных благодарственных эпитетов, Керенский наконец-то вырвался из цепких рук генерала и уже с чистой совестью и с документами в кармане отправился обратно в министерство.

Оказавшись в кабинете, он с интересом стал листать свежие газеты. Хотелось узнать, что в них пишут об апрельских тезисах Ленина. Мнения были совершенно разные: от хвалебно восторженных до откровенно язвительных.

Особенно интересной и ехидной была статья, напечатанная в рабочей газете «Единство», издававшейся Плехановым. Статья называлась: «О тезисах Ленина и о том, почему бред бывает подчас интересен» (статья в высшей степени интересная, хоть и короткая). В ней репортёр назвал апрельские тезисы бредовыми.

Ленин же в газете «Правда» возразил на это так. «Плеханов в своей газете назвал мою речь «бредовой». Очень хорошо, господин Плеханов! Но посмотрите, как вы неуклюжи, неловки и недогадливы в своей полемике. Если я два часа говорил бредовую речь, как же терпели бред сотни слушателей? Некругло, совсем некругло у вас выходит».

Ответ Плеханова был ещё более интересным: «Читатели «Правды» не сообразили, что неуклюжестью, недогадливостью и неловкостью отличается именно он, Ленин. Признаюсь, логика Ленина мне нравится больше, чем логика людей, признающих безответственность совокупного мордобоя. Однако его логичность есть именно логичность человека, ведущего свои рассуждения в том психическом состоянии, которое было охарактеризовано в «Палате № 6» Чехова в словах Поприщева: «Числа не помню. Месяца тоже не было. Было чёрт знает, что такое». Война является грабительской, империалистической войной со стороны России. А как дело обстоит со стороны Германии? Об этом у Ленина не сказано ничего!»

И в конце статьи о Ленинских тезисах Плехановым был сделан вывод: «Русская армия и русский пролетариат не забудут, что если эта безумная и крайне вредная попытка не встретит немедленного энергичного и сурового отпора с их стороны, то она с корнем вырвет молодое и нежное дерево нашей политической свободы».

Прочитав статью, Керенский лишь усмехнулся: «Ни убавить, ни прибавить. Как в воду глядел. Вот он, истинный слог марксиста, поднаторевшего в словесных баталиях». Изучать остальные издания сил больше не было, и Керенский так и уснул с газетой на коленях, даже не раздевшись.

"История возвышения Керенского полна поучительности. Министром юстиции он стал благодаря февральскому восстанию, которого он боялся. Апрельская демонстрация "восставших рабов" сделала его военным и морским министром. Июльские бои, вызванные "немецкими агентами", поставили его во главе правительства. В начале сентября движение масс делает главу правительства еще и верховным главнокомандующим. Диалектика соглашательского режима и вместе с тем его злая ирония состояли в том, что давлением своим массы должны были поднять Керенского на самую высшую точку, прежде чем опрокинуть его". Л. Троцкий

Кронштадт Керенского встретил ясной погодой и удивительным безветрием. На автомобиле он добрался сначала до Ораниенбаума, а потом по дамбе проехал и в Кронштадт. Нева подёргивалась редкой рябью, а низкие облака плыли в том направлении, куда ехал и он. В Кронштадте его никто не ждал и не встречал. По улицам бродили матросы, иногда проходили рабочие, остальных горожан и обывателей даже не было видно.

Что-то очень смутное творилось в это время в Кронштадте. Власть здесь сейчас принадлежала Кронштадтскому совету рабочих и военных депутатов. Сначала, впрочем, он состоял из двух разных Советов: Совета рабочих депутатов и Совета военных депутатов, но через две недели был объединён в один. Естественно, что перипетии с этими Советами были глубоко безразличны Керенскому, у него и своих проблем хватало.

Улицы города выглядели крайне загаженными, потому как их некому было убирать, революция, батенька. Автомобиль Керенского промчался по ним и завернул к Якорной площади. Там проводился какой-то митинг, но никого из местного руководства видно не было.

Автомобиль остановился, Керенский оглянулся и подозвал к себе неизвестного матроса.

— Эй, товарищ! Где у вас заседает Совет?

Тот окинул его взглядом.

— А это кто ещё к нам приехал?

— Керенский.

— Ааа! Тогда ладно. В Морском собрании оне заседают.

— Спасибо вам, товарищ, — важно сказал Керенский, и шофер, выспросив у матроса дорогу, надавил на газ.

В здании Морского собрания заседал этот самый Кронштадтский Совет. Во главе его находился студент Политехнического института Анатолий Ламанов. Каким образом этот юноша из адмиральской семьи с мечтательными глазами и, к тому же, беспартийный оказался во главе Кронштадтского Совета, оставалось для Керенского загадкой. Не иначе спонтанные революционные события вынесли его на гребень волны, как и Керенского.

Ещё большей загадкой было то, что его брат, всего лишь старший лейтенант, был выбран на Совете начальником морских сил Кронштадта. Чудные метаморфозы. Да и весьма показательно, что в Кронштадте в одну ночь уничтожили почти всё командование, в том числе и наиболее одиозных офицеров. Хоть с последними и так всё было ясно.

Керенский всё это хорошо знал, но у него возникали вопросы: откуда такая дьявольская точность для стихийного восстания? Убили тех, кого хотели убить, вытаскивая из квартир, избивая и расстреливая на месте. Глумились, не давали хоронить, как-то все это было несвойственно матросам.

Восстание — это всегда страшно, но исключительно грамотное восстание исключает саму стихию. Бунт слеп и не избирателен: кого поймали, тому и не повезло, остальные, если смогли, спасли свои жизни. Как говорится, кто не успел, тот опоздал. Но восстание схлынуло как наводнение, и сейчас Кронштадтский совет в основном состоял из эсеров, меньшевиков и анархо-синдикалистов-коммунистов, были здесь и один или два большевика.