По приезду с фронта я с вами встречусь, и мы обсудим уже широкомасштабное выступление ваших отрядов, но до этого нам всем ещё надо будет дожить.

Юскевич всё это время удивлённо слушал Керенского, а потом произнёс.

— Вы очень жестокий и решительный человек.

— Возможно, я предусмотрительный, а не жестокий. И лучше подстраховаться от всех случайностей. Вы ведь не хотите погибнуть из-за того, что вас предадут? А тот контингент, с которым вы имеете дело, по-другому и не умеет.

А, кроме того, вы ещё не поняли, что мирная фаза борьбы за власть уже окончена и мы перешли к горячей фазе. А здесь, кто сильнее, тот и прав, кто решительнее, тот и сильнее, кто сильнее, тот жесток, кто отдаёт себе отчёт в выборе средств и цели, тот и победит. Всё старо, как этот мир, не более чем. Вы готовы?

Юскевич ещё некоторое время молчал, мучительно обдумывая своё решение и способ его выполнения. Наконец, все вопросы у него в голове улеглись и он ответил.

— Да, я готов. Не сомневайтесь, всё сделаю, как надо. И я могу вас попросить?

— Да, о чём?

— Вы дадите мне официальную должность в своём министерстве после того, как я выполню ряд ваших задач?

— Ммм, да. Только не в Петрограде или Москве. Лучше это сделать подальше от столицы, например в Харькове или Кишинёве. И вам спокойнее, и мне.

— Отлично! — обрадовался Юскевич, — тогда всё сделаем.

Керенский кивнул головой и быстро вышел из съёмной квартиры.

Уже без опаски он приехал к управлению Совета общественной безопасности (СОБа), нашёл в нём Брюна, вызвал Климовича, который со своим Бюро (БОП) находился пока здесь же, и приступил к разговору.

— Господа, я вас собрал по следующему вопросу. На днях я уезжают на фронт. Мне следует знакомиться с текущим положением дел непосредственно в окопах, вам же я оставляю на попечение борьбу с преступностью. Я понимаю, что силы ещё не те. Но надо провести несколько показательных акций с разгромом воровских малин и пунктов марафетчиков. Особое внимание прошу обратить на китайцев. Их надо прижать, но не до конца, а дать возможность попросить нашего покровительства.

Второй вопрос: прошу вас обратить внимание на Юскевича-Красковского. Нужно отслеживать его самого и его контакты, но скрытно, после чего доложить мне. Он находится на перекрёстке интересов, и от его отношения зависит определённый расклад межпартийной борьбы за власть. Это касается и меня. Возможно, мне будет угрожать опасность, и вам надо иметь это в виду, если вы не хотите остаться снова один на один с революционерами. Поверьте моему слову, остальные ещё хуже, чем я, и вы ничего от предательства не выиграете.

Генералы Климович и Брюн, внимательно смотревшие на Керенского, переглянулись, и Климович негромко, но очень твёрдо произнёс.

— Мы не институтки, чтобы менять свои взгляды. Тот, кто играет в подковёрные игры, давно уже проиграл или проиграет в будущем. Мы уже дали возможность власти уйти из наших рук и подвели своего государя. Второго шанса вернуть свой статус и долг императору у нас не будет.

Вы не настроены против Николая II, и вам не нужно строить социализм прямо здесь и сейчас, а для нас пока достаточно и этого. Об остальном вы можете не волноваться. Мы уже давно отслеживаем и вас, и всех лиц, с которыми вы иногда общаетесь. И мы с моим другом поражены кругом вашей деятельности. Говорю вам, как есть, и прошу извинить нас за это. Но по-другому мы поступить не могли.

Керенский опешил, нет, он не доверял своим подчинённым, нанятым за освобождение из тюрьмы и обещание власти. Но вот, чтобы так сразу и следить за ним…

А он-то, дурак, считал себя супермужчиной, интриганом и прожжённым политиканом. А оказался обычным лохом, если не сказать хуже. Этим господам, получив в свои руки деньги и возможности, ничего не стоило уничтожить его физически или подбросить любую информацию о нём партийным коллегам. И тогда карьера Керенского на этом и закончилась бы, а, возможно, вместе с жизнью. По всей видимости, оба генерала понимали, что такими действиями они ничего не изменят. И самодержавие не возродят, и свой прежний статус не вернут.

Керенский замолчал, уставившись в одну точку на столе, лоб его мгновенно вспотел, в горле застрял твёрдый ком страха. Через минуту он смог взять себя в руки и посмотрел на Климовича.

— Вы решили играть начистоту?

— Мы не играем, мы живём и служим. Не вам, и не императору, как до вас. Мы служим государству. Мы были самоуверенны и слепы, но это не убирает здравомыслие. Пока вы бьётесь за государство, и не важно, как оно будет называться, республикой или империей, мы будем с вами, а когда вы измените своё отношение, мы просто исчезнем из вашей жизни, так как наши пути разойдутся, но предавать не будем. Это уже потеряет всякий смысл.

Керенский посмотрел прямо в глаза Климовичу, а потом Брюну и, опустив голову, замолчал на долгую минуту. Тысячи мыслей промелькнули за это время и тысячи ситуаций возникли и растаяли в его воображении.

— Хорошо, будем считать, что вы меня подстраховывали, и я под вашей защитой.

— Так и есть, — ответил Климович. — Мы можем дать вам надёжного человека или двух, в качестве телохранителей, но это будет слишком заметно. Пока обстоятельства благоприятствуют вам, необходимости в этом нет. Но на будущее, вам надо менять свою охрану. Ваша… вызывает спорное впечатление.

— Хорошо! Я понял вас. Тогда, до встречи после моей поездки с фронта, — и

Керенский, крепко пожав руки обоим бывшим генералам, вышел из кабинета.

Из управления СОБа он заехал в типографию к Модесту. На этот раз тот оказался на месте и активно верстал очередной листок «Гласа народа».

— Работаете? — насмешливо обратился к нему Керенский.

— Да-да, не извольте сомневаться, я очень понятливый и мне всегда хватает одного раза, чтобы всё для себя понять.

— Прекрасно, я уезжаю на несколько дней, но мне нужно держать с вами связь. Мне нужен номер телефона, чтобы я с вами мог связаться в случае непредвиденных обстоятельств или известий, чтобы держать руку на пульсе нашей прессы.

— Да-да, конечно-конечно, я сейчас узнаю номер телефона типографии и всегда буду здесь, скажем, с девяти до десяти утра и с пятнадцати до семнадцати дня, чтобы вы меня могли застать всенепременно.

— Хорошо.

Апоксин сбегал в другое помещение, где располагался телефонный аппарат, узнал его номер, записал на газетном обрывке и вручил Керенскому.

— Прекрасно. Как покупают газету?

— Очень хорошо, я даже не ожидал, что так будет! Но мы пока не можем перейти на самоокупаемость, потому как я нанял самого лучшего фотографа и художника, и плачу нескольким наиболее активным корреспондентам.

— Пока можете не волноваться, я поддержу вас деньгами, но дальше вы сами, — и Керенский полез во внутренний карман, чтобы достать пачку крупных купюр.

Получив деньги, Модест быстро их пересчитал и его лицо озарила довольная улыбка.

— Я ценю вашу щедрость и заботу, господин министр. Всё будет сделано, как вы и велите.

Керенский кивнул головой и, развернувшись, вышел из типографии. Путь его лежал снова в министерство, где осталось полно работы. Была у него мысль заскочить к Нине Оболенской, но он решительно отбросил её.

Если уж за ним следили, причем даже свои, то не стоит подвергать неприятностям невинную девушку своим посещением. Стоит заехать к ней во второй раз, и это сразу же сочтут не за случайность, а за преднамеренность, и вот уже есть заложник и рычаг давления на него. Рано ещё, он слишком слаб. Тогда зачем душу травить?

Все ещё оставался нерешённым вопрос с Кронштадтом. Необходимо поехать к ним завтра, провентилировать настроения. А сейчас нужно было посетить Корнилова. Но Керенскому очень не хотелось этого делать, и он решил отправиться пока к начальнику Генерального штаба. Подъехавшая машина быстро доставила его на Дворцовую площадь.

Войдя в арку, Керенский проследовал к главному входу. Здесь его встретил дежурный офицер.