«Произведенный арест членов ВЧК и некоторых задержанных на улицах советских работников-коммунистов объясняю я необходимостью и боязнью за участие арестованных на съезде Спиридоновой и фракции лев. с. р. Если вы возьмете на себя труд вспомнить мой разговор с вами и т. Дзержинским о сказанной мной фразе: „Мы вовсе не хотим захвата власти“, на что тов. Дзержинский ответил, что ЕСЛИ ВЫ, ОПРАВДЫВАЯ ВЛАСТЬ КОММУНИСТОВ, НЕ ВОЗЬМЕТЕ САМИ — СДЕЛАЕТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ (выделено нами — авт.). И из следующий фразы „за целость Спиридоновой и фракции мы не остановимся снести полтеатра“, — сказанной мной. Вы найдете в них подтверждение сказанному мной выше, что события мне не представлялись с целью захвата власти, и что арест членов ВЧК и других вызваны были боязнью за участь арестованных наших товарищей»[30].
И действительно, на протяжении 6 и 7 июля «Штаб обороны партии» практически бездействовал: левые эсеры никаких наступательных действий не вели, так как не считали свое выступление направленным на вооруженное свержение большевиков и расценивали его как самооборону. Между тем большевики, более обеспокоенные арестом Дзержинского и возможной утратой контроля над Москвой, нежели убийством Мирбаха, в ночь с 6 на 7 июля организовали латышские части, которые с 5 часов утра начали наступление на отряд Попова, разгромить который для них не составило большого труда. После неудачной попытки захватить железнодорожный состав на Курском вокзале поповцы стали отступать из Москвы по Владимирскому шоссе, но на 17-й версте были настигнуты верными большевикам войсками и окончательно рассеяны. Во время боя на Курском вокзале чекистами был арестован Александрович, которого в ночь на 8 июля вместе с 12 поповцами (М. Филоновым, Ф. Кабановым, С. Пинегиным, М. Костюком, И. Козиным, И. Букриным, М. Засориным, А. Лопухиным, В. Немцовым, А. Жаровым, Н. Воробьевым, А. Юшмановым) расстреляли без суда и следствия.
Однако спустя несколько дней после 6 июля выяснилось, что никакого контрреволюционного мятежа не было. А когда миновал кризис, вызванный требованием немцев ввести батальон гренадер для охраны посольства, обнаружилось, что большевики от произошедшего не только не проиграли, а наоборот выиграли. Недаром позднее Ленин говорил, что все левые эсеры в принципе были за советскую власть и их попытка сорвать Брестский мир была вызвана тем, что они «дали ослепить себя призраком чудовищной силы», призраком германского империализма, и им казалось невозможной «иная борьба против империализма, кроме повстанческой». А в некрологе «Памяти тов. Прошьяна» Ленин писал, что «Прошьяну довелось до июля 1918 п больше сделать для укрепления Советской власти, чем с июля 1918 г. для ее подрыва. И в международной обстановке, создавшейся после немецкой революции, все более прочное, чем прежде, сближение Прошьяна с коммунизмом было неизбежно».
В результате следствие по т. н. левоэсеровскому мятежу, продолжавшееся до ноября 1918 года, было проведено не очень усердно, а до причин, по которым стало возможным убийство графа Мирбаха, вообще не стали докапываться. Так, давая показания следственной комиссии ВЦИК, Дзержинский и Лацис открестились от Блюмкина и в один голос утверждали, что он за несколько дней до покушения на Мирбаха был отстранен от дел. При этом Дзержинский заявил:
«За несколько дней, может быть за неделю, до покушения я получил от Раскольникова и Мандельштама (в Петрограде работает у Луначарского) сведения, что этот тип в разговорах позволяет себе говорить такие вещи: „Жизнь людей в моей власти, подпишу бумажку — через два часа нет человеческой жизни…“ Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать, что, если он кому-нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами. Эти сведения я тотчас же передал Александровичу, чтобы он взял от ЦК объяснения и сведения о Блюмкине для того, чтобы предать его суду. В тот же день на собрании комиссии было решено по моему предложению нашу контрразведку распустить и Блюмкина пока оставить без должности. До получения объяснений от ЦК левых эсеров я решил о данных против Блюмкина комиссии не докладывать. Блюмкина я ближе не знал и редко с ним виделся»[31].
Показаниям Дзержинского полностью вторит Лацис:
«Блюмкин начал работать в комиссии в первых числах июня. Он был откомандирован ЦК ПЛСР на должность заведующего „немецким шпионажем“… Блюмкин обнаружил большое стремление к расширению отделения в центр Всероссийской контрразведки и не раз давал в комиссию свои проекты. Но там голосами большевиков (они) были провалены. В моем отделе я Блюмкину не давал ходу. Единственное дело, на котором он сидел, — это дело Мирбаха-австрийского. Он целиком ушел в это дело, просидев над допросами свидетелей целые ночи… Я Блюмкина особенно недолюбливал и после первых жалоб на него со стороны его сотрудников решил его от работы удалить. За неделю до 6 июля Блюмкин у меня в отделе не числился, ибо отделение было расформировано по постановлению комиссии, а Блюмкин оставлен без определенных занятий. Это решение должно быть запротоколировано в протоколах комиссии в первых числах июля или последних числах июня»[32].
Что касается протоколов заседаний президиума ВЧК, то они, согласно утверждению А. Здановича, в архивах ФСБ отсутствуют, а поэтому проверить факт отстранения Блюмкина и расформирования его отделения невозможно. Но отстранение Блюмкина вызывает большие сомнения хотя бы потому, что тот же Лацис утром 6 июля дал ему для работы дело Роберта Мирбаха. Практически уволенный сотрудник ВЧК, получающий у начальника отдела дело оперативной разработки — это кажется сомнительным даже в той революционной обстановке.
Так или иначе, но 27 ноября 1918 года революционный трибунал при ВЦИК вынес приговор по делу Спиридоновой, Саблина, Попова, Прошьяна, Камкова, Карелина, Трутовского, Магеровского, Голубовского, Черепанова, Блюмкина, Андреева, Майорова и Фишмана, обвиняемых в контрреволюционном заговоре ЦК ПЛСР против Советской власти и революции. Все обвиняемые были признаны виновными, но наказания понесли исключительно мягкие. Только Попов был объявлен врагом трудящихся, стоящим вне закона, и подлежал расстрелу при поимке. Прошьяна, Камкова, Карелина, Трутовского, Магеровского, Голубовского, Черепанова, Блюмкина, Андреева, Майорова и Фишмана приговорили к 3 годам тюрьмы. А Спиридонову и Саблина, принимая во внимание их особые прежние заслуги перед революцией — к году тюрьмы, но уже через два дня амнистировали.
В дальнейшем судьба осужденных левых эсеров сложилась по-разному. Те из них, кто, как М. Спиридонова, не признали власть большевиков, до расстрела в конце 30-х годов находились в ссылках и лагерях. Зато другие, примкнувшие к большевикам, до начала Большого террора репрессиям не подвергались и занимали высокие посты. Так, Юрий Саблин, начальник «Штаба обороны» ПЛСР во время июльских событий, после амнистии воевал на Украине, в мае 1919 года вышел из ПЛСР и в ноябре вступил в РКП(б). В последующие годы командовал полком, бригадой и группой войск на деникинском фронте, участвовал в боях с Врангелем и подавлении Кронштадтского восстания, за что был награжден двумя орденами Красного Знамени, учился в Военной Академии, командовал дивизией и даже являлся делегатом XVI съезда ВКП(б). На момент ареста в 1937 году он был комендантом и военкомом Летичевского укрепрайона.
Яков Фишман, изготовивший бомбы для убийства Мирбаха, будучи в 1919 году арестованным в Москве, через полгода был выпущен из тюрьмы. В декабре 1920 года вышел из ПЛСР и на основании постановления Оргбюро ЦК РКП(б) был принят в компартию. Тогда же поступил в распоряжение Разведупра РККА и в феврале 1921 года выехал в Италию в качестве военного атташе. С августа 1925 года занимал должность начальника Военно-химического управления РККА и к моменту ареста в июне 1937 года имел звание корпусного инженера.
