Утром я встал и, пока он спал, спустился в фитнес-зал на пробежку. Вернувшись, я понял, что он на кухне, и, прежде чем выйти к нему, по-быстрому принял душ и оделся.

– Я знаю, что ты спешишь, – сказал он, – поэтому не стал делать завтрак.

– Ничего. – Я всмотрелся в его лицо в попытке найти вчерашнему хоть какое-то объяснение. Потом подошел к нему ближе. – Коул, о том, что случилось…

– Прелесть, все хорошо. Честно, – сказал он, и его голос прозвучал совершенно искренне. Заглянув ему в глаза, я не увидел там ничего, кроме обычного насмешливого выражения.

– Коул, я больше не буду так делать, – сказал я. – Обещаю… – Тут он внезапно шагнул вперед и приложил к моим губам палец.

– Не надо. Таких обещаний я от тебя не хочу.

– Ты уверен?

Он улыбнулся.

– Уверяю тебя, я получил безмерное удовольствие.

Я испустил вздох облегчения.

– Хорошо.

– Иди, – сказал он. Поколебался секунду, потом привстал на цыпочки и поцеловал меня. – Увидимся вечером.

Это был первый раз, когда он поцеловал меня на прощание.

20 февраля

От Коула Джареду

Знаю, ты страшно сердишься на меня, и я тебя не виню. Я перестал писать и отказывался отвечать на твои вопросы. Правда в том, что я не мог решить, как же на них ответить. Я не хотел лгать тебе, сладость.

Мы слишком давно знакомы, и ты заслуживаешь того, чтобы я был с тобой честен. Но я не хотел говорить тебе правду, поскольку в таком случае был бы вынужден сказать ее и себе. А к этому шагу я был не готов.

Готов ли я сейчас? Не думаю, но тянуть больше нельзя. Я допиваю бутылку вина и, как бы там ни было, должен признать: оно помогает. Как и сотни миль между нами. Я бы не смог сказать тебе все эти вещи в лицо. Если бы мне пришлось смотреть в эту минуту тебе в глаза, я бы улыбнулся и сказал, что ты ошибаешься.

Я бы сказал тебе, что мы с Джонатаном просто любовники. Что он всего лишь зажатый бухгалтер, который хорош в постели – и все. Что он значит для меня не больше, чем любой другой из тех мужчин, с которыми я делил постель, когда испытывал такую потребность.

Но на самом деле… На самом деле, сладость, где-то по пути что-то пошло не так. Я стал все чаще ловить себя на желании с ним увидеться. Мне стало нравиться быть с ним не только в постели. Я потерял бдительность.

И в какой-то момент случилось так, что я позволил себе влюбиться.

Нельзя было допускать, чтобы все зашло так далеко. Я на собственном горьком опыте убедился, что мой образ жизни и длительные отношения несовместимы. Я не могу осесть на одном месте, сладость. Не могу и все, как бы сильно мне того ни хотелось. Минута, когда я сдамся и снова уеду, станет началом конца. Я это знаю.

Что до самого Джонатана, то у него ко мне ничего нет. Он считает меня занимательным и, возможно, забавным, но не более. Откровенно говоря, я даже рад. Потому что одно дело лгать себе. И совсем другое – ему.

Через несколько недель я уеду. Давно пора. Я улечу в Париж и останусь там до тех пор, пока не перестану умирать от желания его увидеть. Он заведет себе нового любовника, и все во вселенной снова встанет на свои места. А пока… пока я разрешу себе побыть с ним еще немного, потому что правда в том, сладость, что мне уже очень давно никто не дарил столько счастья, как он. Но я знаю, долго так быть не может. Скоро я отпущу его. Он не любит меня и, надеюсь, никогда не полюбит.

***

Что-то изменилось между нами после той ночи, хотя я затруднялся сказать, что. В постели все ощущалось иначе. Мы перешли на новый уровень доверия и желания, чего я не испытывал очень давно. Наверное, со времен Зака. Я старался не задумываться, что бы это могло значить, в основном из-за уверенности в том, что Коул мои ощущения не разделял. Вне спальни он по-прежнему чаще не подпускал меня, когда я пробовал коснуться его или поцеловать. Он по-прежнему возводил между нами стены – с той разницей, что теперь вместо насмешек и беззаботной веселости излучал грусть. И по причине того, что он продолжал прятаться за этими стенами, где я не мог до него дотянуться, меня с болезненной силой влекло к нему. Я отчаянно желал большего. Но как добиться этого, не представлял.

Через несколько недель реструктуризация наконец-то вступила в силу. Когда в пятницу вечером я прилетел домой после недельной командировки в Лос-Анджелес, то от эйфории у меня голова пошла кругом, совсем как у ребенка в последний день перед летними каникулами в школе. Начиная со следующего понедельника, я стану младшим менеджером по связям с клиентами (когда я думал об этом, то в голове у меня неизменно звучал насмешливый голос Коула). Все мои переживания по поводу понижения испарились. Было таким облегчением раз и навсегда осесть дома.

Прямо из аэропорта я позвонил Коулу.

– Привет, солнце. Ты вернулся?

– Наконец-то. Скучал по мне?

– Ничуть.

– Я по тебе тоже. Я приеду?

Он помолчал немного, потом сказал:

– Съездишь впустую, солнце. Я уже у тебя дома.

– Хорошо, – сказал я, улыбаясь. – Через двадцать минут буду.

Оказавшись дома, я в кои-то веки не обнаружил его на кухне. Он читал, сидя на диване, и меня охватил до смешного сильный порыв лечь рядом и положить голову ему на колени. Пока я раздумывал, следовать этому порыву или нет, Коул встал.

– Я не успел ничего приготовить, – сказал он, – поэтому заказал еду в ресторане. Скоро должны доставить.

– Отлично. Как ты узнал, что я прилетаю именно сегодня?

– Я звонил тебе, но включился автоответчик, и я понял, что ты в самолете.

– Впечатляет.

Он подмигнул мне.

– Ну еще бы, солнце.

Я дотянулся до его руки и попытался было привлечь к себе, но он не поддался. Я потянул сильнее. Он снова не уступил.

– Иди же сюда, – потерял я терпение

– Зачем?

– Затем, что мне хочется показать, как сильно я по тебе не соскучился.

И тогда он смягчился. Улыбнулся мне и позволил себя обнять. Немного напряженно, но меня устраивало и так. Я зарылся носом в его волосы, чтобы надышаться запахом его нелепого клубничного шампуня – запахом, который с некоторых пор одновременно и заводил меня, и успокаивал. Глупо, но этот запах стал так неразрывно связан в моем сознании с ним и с домом, что, уезжая, я всегда по нему скучал.

Я запрокинул его голову, открывая взгляду его лицо и прекрасный, чувственный рот. Он так и не расслабился до конца, но разрешил себя поцеловать. Его губы были мягкими и сладкими, дыхание – трепетным, и мне, как всегда, захотелось полностью в нем забыться. Я крепче притиснул его к себе, и он вдруг обвил мою шею руками. Вздохнул, его губы раздвинулись, а потом… потом он по-настоящему ответил на мой поцелуй. Подобное по-прежнему случалось очень редко, и я целиком отдался ощущениям: его тела, фруктовой сладости рта, рук, цепляющихся за мои плечи, мягкости настойчивых губ. Я отбросил все мысли и упивался им.

Пока не раздался звонок в дверь. Я впервые в жизни пожелал, чтобы доставка работала медленнее.

– Должно быть, это наша еда, – отстранившись от меня, сказал Коул.

В его голосе прозвучало нечто странное, но не успел я выяснить, что, как он уже занес пакеты с китайской едой, и мы пересели за стол. Весь ужин он вел себя необычно тихо. Не поднимал головы, пряча глаза, а я все ждал, когда он заговорит, рассмеется или понасмешничает надо мной из-за чего-нибудь, но он молчал. Он выглядел… грустным.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Нет.

– Точно? Тебя будто что-то тревожит.

С минуту он молчал, а после неожиданно ответил на мой вопрос своим, на первый взгляд совершенно не связанным с ним, вопросом.

– Перед выходными второго апреля… у тебя не получится в пятницу взять отгул?