– Что? Я думал, мы разговаривали обо мне!

– Меня, Джон, содержит мой муж. Значит ли это, что я опозорена? Ты считаешь, я должна чувствовать себя униженной, да?

О черт. И почему мне не пришло в голову, что она может принять мои слова на свой счет? У меня возникло ощущение, будто я балансирую над пропастью на краю гигантской скалы, пытаясь найти, к чему прислониться, чтобы не упасть. Проблема была в том, что Джулия не собиралась давать мне на эти поиски время.

– Джулия, это совсем другое дело.

Она развернулась ко мне лицом. Одну сандалию она успела надеть, а вторую держала в руке.

– Почему?

– Потому что ты женщина.

И по ее лицу мне немедленно стало ясно, что я выбрал неверный ответ.

– Прости, что? – Ее голос взвился вверх. – А ну повтори, что ты сейчас сказал.

– В смысле, нет, ты не женщина! То есть, женщина, конечно, но не такая, как все! – Она вытаращила глаза, и в них загорелась такая ярость, что впору было удивиться, как ее взгляд не испепелил меня. – Погоди, я имел в виду совершенно другое!

Она наставила на меня сандалию.

– Ну и говнюк же ты.

– Джулия, я просто хотел сказал, что это разные вещи! Не потому что ты женщина, а потому что ты… ты… – Я осекся с чувством, что вот-вот сорвусь в пропасть.

– Кто? – прошипела Джулия. Я хотел сказать «домохозяйка», но не знал, политкорректно ли употреблять это слово. Пока я ломал голову, подбирая ему замену, она ледяным тоном осведомилась: – Свиноматка, Джон? Не этот ли термин ты ищешь?

– Что? Нет! Я вовсе не собирался…

– Чушь! – С сандалией в кулаке она пошла в наступление. – Думаешь, ты лучше меня? Да, Джон? Так ты считаешь?

– Нет!

– Да пошел ты! – заорала она и подошвой сандалии больно шлепнула меня по руке.

– Ай! Джулия, какого, блин, черта? Ничего подобного я не говорил!

– Думаешь, твоя дурацкая гордость важнее любви? Тогда будь несчастным. Ты это заслужил. – Она наконец надела и вторую сандалию – я мысленно выдохнул, потому что теперь она не могла меня ею ударить – и подхватила со стола оставшееся в упаковке пиво, а потом забрала полупустую банку у меня из рук. – Ты идиот, – сказала она. И с этими словами ушла.

Где-то минуту я стоял и пытался осмыслить, что за черт сейчас произошло. Потом сдался и вернулся в кровать.

***

Я не дал себе рухнуть обратно в ту яму, из которой меня вытащила Джулия. На следующее утро я встал и впервые за неделю отправился на пробежку, после чего помылся, побрился и вышел на улицу, где купил кофе и две порции пончиков.

Стоя перед ее дверью, я слегка нервничал, побаиваясь, как бы меня снова не отлупили сандалией. Но когда Джулия мне открыла, вид у нее был виноватый.

– Рада, что ты снова воссоединился с миром живых, – сказала она.

– Благодаря тебе. – Она пожала плечами. – Как насчет пончиков? – спросил я, и она чуть-чуть улыбнулась.

– Не откажусь.

– Джулия, – сказал я, когда мы сели. – Извини.

– И ты меня.

– Я не хотел тебя оскорбить.

– Я знаю.

– Под «разными вещами» я подразумевал то, что ты тоже работаешь. Пусть за эту работу тебе и не платят, но я знаю, что она не из легких.

Она снова пожала плечами.

– Я не напрашивалась на сочувствие, Джон. У меня хорошая жизнь. Не пойми меня неправильно – да, бывает, мне кажется, будто я жонглирую с одной рукой, привязанной за спиной, но я отдаю себе отчет, насколько мне повезло иметь роскошь оставаться дома.

– Джулия, клянусь, я не собирался произносить то слово.

– Ты – нет, – сказала она. – А вот Тони… – Тони. Ее братец-гей, который жил в Калифорнии. – Пару дней назад мы разговаривали, и он использовал это слово. Я была так шокирована, что сразу повесила трубку. Я пыталась уговорить себя, что на самом деле он не имел в виду ничего плохого, но чем больше про это думала, тем сильнее распалялась. А потом, когда еще и ты завел речь о том, что не работать позорно…

– Джулия, мне жаль. Я не хотел.

– Знаю.

– Вы с Тони после этого разговаривали?

– Нет. – Она повела плечом, и ее голос зазвучал стесненно. – Знаешь, это ужасно несправедливо. Я ведь главный его защитник. Остальная родня с ним даже не разговаривает. Сколько раз я вступалась за него, и что получила в итоге? Обидную кличку. – Не глядя на меня, она покачала головой. – Я не понимаю. Мы все разные и измениться не можем, однако он почему-то считает, что я заслуживаю его презрения просто потому, что я не такая, как он.

– Мне жаль, – снова промолвил я, не зная, что еще можно сказать.

– Вот если бы я обозвала его за то, что он гей, он бы никогда не простил меня.

– Джулия, – опасливо заговорил я, тщательно подбирая слова. – Не хочу снова показаться тебе говнюком, но мне кажется, что в нашем обществе быть женщиной-натуралкой и близко не так сложно, как мужчиной-гомосексуалистом.

Она посмотрела на меня как на болвана.

– Я этого и не утверждала, Джон.

Это была правда.

– Однако это не дает ему права вести себя как узколобый засранец.

Я не особенно понимал, что на это ответить, потому что боялся опять ляпнуть что-то не то, и в итоге повторил в третий раз:

– Мне жаль.

Она улыбнулась.

– Мне тоже.

– Я прощен?

– Да, – сказала она, доставая из пакета пончик. – Но ты все равно идиот.

Тремя днями позже я встретился за ужином со своим отцом, которого после отъезда Коула избегал. Я знал, что он обязательно начнет задавать вопросы, и не представлял, смогу ли вынести такой разговор.

– Я думал, Коул тоже придет, – сказал он, когда я сел.

Отвечать было больно, но я был готов произнести эти слова.

– Он ушел от меня.

Какое-то время отец молчал. Просто сидел и смотрел на меня.

– Жаль, – в конце концов произнес он.

– Ты ведь считал его слащавым пирожком. Я же знаю.

Он пожал плечами.

– Ну и что. Это не значит, что он мне не нравился.

– Потому что он приготовил мамин бефстроганов? Или из-за его кондо в Вейле?

– Нет, Джон, – ответил он мягко. – Потому что с ним ты был счастлив.

Мне пришлось опустить глаза в стол. Я не хотел, чтобы отец видел, как я плачу.

– Да, – прошептал я. – Очень.

2 августа

От Коула Джареду

Сладость, я понимаю, что ты наверняка жутко мной недоволен. Ты отправляешь мне письмо за письмом, а я все молчу. Знаю, это страшно невежливо, но надеюсь, что ты не станешь держать на меня зла, поскольку ты единственный, с кем я могу быть откровенным. Отчасти из-за того, что мы очень давно знакомы, но главным образом потому, что мне не нужно смотреть тебе в лицо, признаваясь, насколько мне без него плохо.

Последние несколько недель я провел в Нью-Йорке. Каждый день я твержу себе, что скоро уеду в Париж, но до сих пор так и не смог заставить себя это сделать.

Если между нами окажется океан, то происходящее станет окончательно невыносимым.

Он пытается дозвониться до меня, но я не беру трубку. Я настроился избегать его до тех пор, пока… пока что? Я не знаю. Пока не смогу думать о нем без боли в груди, наверное. Но боль не проходит.

Случилось нечто, из-за чего мне, похоже, придется увидеться с ним раньше, чем я рассчитывал. Мне становится плохо от одной только мысли об этом. Я боюсь, что он будет сильным, а я, как всегда, окажусь слаб. Я ненавижу себя за это.

Дело в том, сладость, что это нечто может стать нашим выходом. Я ничего не подстраивал. Оно случилось само, и это счастливое совпадение может спасти нас. Если только и он это поймет.

***

Я нашел работу. Место начального уровня в крупной бухгалтерской фирме с зарплатой вдвое ниже, чем раньше. Там меня окружали одни трудоголики – все минимум лет на десять младше меня. Я наблюдал за тем, как они, расталкивая друг друга локтями, дерутся за симпатии боссов, как работают сверхурочно, хотя за переработку им никто не платил. Они были точно такими, каким в свое время был я, и вели себя так же абсурдно.