Никогда в жизни у меня не было в руках такого сильного пылесоса! Только он не втягивал воздух, а, наоборот, выбрасывал его, закручивая маленьким смерчем. Песок разлетался в стороны. Люди, только что погребенные без надежды выбраться на свет, вдруг оказывались на свободе, кашляли и терли глаза, помогали друг другу; кто-то не мог подняться. Кто-то лежал неподвижно.

Гарольд схватил за руку женщину, с трудом выбиравшуюся из-под опрокинутой телеги:

– Мама…

– Спокойно, все живы, – пронесся над караваном голос Оберона. – Стража, соберите раненых. Конюхи, проверьте лошадей… Маги дороги – ко мне. Быстро.

Оберон казался удовлетворенным, даже веселым:

– Начинается настоящая война. Если через полчаса-час мы не восстановим караван и не продолжим движение – считайте, что Королевству конец. Лена, ты занимаешься ранеными. Гарольд, ты ставишь на место все, что сломалось. Ланс…

– Впереди спазматические сгустки зла. – Ланс водил костяным посохом, как антенной. – Концентрация несовместима с жизнью.

– Что?!

Оберон поднял свой посох. На секунду лицо его застыло.

– Вот оно, – сказал он шепотом. – Вот.

И добавил еще что-то – совсем неслышно.

– Назад? – спросил Ланс, невозмутимо разглядывая остаток среднего пальца на правой руке.

– Оглянись, – оскалился Оберон.

Ланс красивым плавным движением перевел посох за спину. Мигнул. Слабо усмехнулся:

– Ловушка. Нам остается только…

Оберон вдруг взял его за воротник и притянул к себе. Я испугалась: просто не поняла, что происходит.

Это был длинный и страшный момент. Ланс и король смотрели друг на друга в упор.

– …Только уйти через тоннель, – невозмутимо закончил Ланс.

Гарольд шумно сопел у меня над ухом.

Оберон разжал пальцы. Старший маг отодвинулся как ни в чем не бывало, потер шею:

– Разве у нас есть выбор, государь?

Оберон сдвинул брови. Лицо его сделалось суровым и надменным, почти злым.

– Гарольд, Лена, вы что, не слышали приказаний?!

Мы кинулись к каравану. Везде были ругательства, стоны, плач, смех, ржание перепуганных лошадей; к моему великому счастью, раненых было немного. Кого-то ударило опрокинувшейся повозкой, кого-то лягнула лошадь, кто-то потерял сознание, когда его завалило песком. Судорожно вспоминая учебник биологии и наставления Оберона, я приводила в чувство, расширяла сосуды, затягивала раны, снимала отеки и очищала забитые песком трахеи. Я одна работала, как небольшой госпиталь, и, честное слово, могла гордиться собой: десяток высококлассных врачей не способен на чудо, подвластное одному магу дороги. И в этой суете, в крике, в нервном напряжении у меня не было времени думать ни о словах Ланса, ни о решении короля.

– Королевство! – Голос Оберона накрыл нас, как волной. Разом оборвался галдеж, даже лошади замолчали. – Пришло время проявить все наше мужество. Напал враг, мы не сможем дать бой, но мы уйдем из-под удара. Карета останется здесь, и повозки тоже. Перегружайте продовольствие на лошадей. Все, что можно бросить, должно быть брошено. Комендант, начинайте перегрузку. У нас есть пятнадцать минут.

Кто-то из принцесс заплакал в голос.

Оберон подскакал ко мне.

– Лена… Иди сюда.

Он все еще казался спокойным, но я чувствовала, как тяжело и страшно ему в этот момент.

– Слушай… мы сейчас рискуем. Очень. Мы должны силой магии пробить тоннель в песке и держать его, чтобы не обвалился. И пройти под землей несколько десятков километров… Оживи! – Он протянул надо мной ладонь.

– Мы пройдем, ваше величество, – сказала я, чуть задыхаясь. – Что мне надо делать?

Темнота.

Песок под ногами. Тонны слежавшегося песка над головой. Такое ощущение, что тащишь на спине невероятный груз; иногда от этой тяжести валишься на четвереньки, но все равно встаешь и идешь дальше. Тоннель в земле открыли ровно такой, чтобы могла пробраться лошадь; животные шли, пригибая шеи, тихие, отрешенные, какие-то «механические» – чтобы затащить их сюда, Оберон наложил на них заклинание, что-то вроде магического наркоза.

А людей никто наркозу не подвергал. Мы идем вереницей, держась друг за друга, – Оберон впереди, он пробивает тоннель. Ланс позади – он держит просевшие своды, норовящие накрыть хвост процессии. А мы с Гарольдом идем в середине каравана, и ощущение такое, что держишь все небо на своих плечах.

Гарольд кашляет. Потолок сразу становится ниже; кто-то испуганно вскрикивает. Я напрягаюсь так, что начинают носиться перед глазами светящиеся «ракеты». Стонет песок (или мне кажется?). Свод поднимается чуть выше, я уже не касаюсь его навершием посоха…

Хорошо, что я маленького роста. Не надо идти, согнувшись в три погибели, как Гарольд. Навершие моего посоха бледно светится зеленым и красным; от этого света темнота становится еще гуще, еще черней. На ночное зрение не хватает сил. Не на что смотреть, ничего не надо видеть – надо ползти, как червяк, по узенькому тоннелю, грозящему вот-вот завалиться, и держать его, удерживать, реветь от натуги – но держать…

Нечем дышать.

Никогда больше не войду в лифт. Никогда не спущусь в подвал с низким потолком. Дайте мне пространства, дайте воздуха, неужели я больше не увижу солнце?

Нарастает усталость. Все сильнее хочется бросить посох и упасть, а там пусть хоть что, пусть тонны песка накроют меня – я согласна, лишь бы отдохнуть, отдохнуть… Потолок проседает. Рядом хрипит, поднимая его, Гарольд.

– Ленка… ты… песню… какую-нибудь… знаешь?

Какую там песню – грудь сдавило так, будто моя песчаная могила уже накрыла меня. Тем не менее я выдавливаю из последних сил:

– «Наверх вы… товарищи… все по местам… последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый „Варяг“. Пощады никто не желает!

Невпопад, но довольно громко подпевает Гарольд.

И на мгновенье становится легче.

Небо. Без облаков. Странный сиреневатый оттенок.

Я лежу на спине. Вернее, я полусижу, навалившись спиной на что-то мягкое. Белая рука с длинными пальцами ложится мне на плечо, и я понимаю, что рядом со мной – Оберон.

Другой рукой он обнимает Гарольда. Тот закатил глаза под лоб и блаженно улыбается. Под носом и на подбородке у него запеклась кровь, свежая струйка бежит из уголка рта. Оберон протягивает над ним руку, шепчет:

– Оживи…

Гарольд продолжает улыбаться.

На четвереньках подходит Ланс. Тянет за собой посох. Неровная дорожка на светлом и гладком песке. Ланс падает лицом вниз; Оберон протягивает руку над ним:

– Оживи…

Ланс поднимает голову.

Оберон валится навзничь. В бороде короля – кровь и песок.

Он без сознания.

Мы шли теперь по равнине, чуть волнистой, светлой. Брели, увязая в песке, лошади. Оберон шел впереди, вел под уздцы Фиалка; на моем Сером были навьючены мешки и бурдюки, он перешел в распоряжение коменданта.

Я шагала рядом с Обероном, несла посох в опущенной правой руке. Навершие посверкивало зеленым и красным.

А вокруг ходил ветер. Из песка торчали зубцы разрушенных башен, обломки шпилей и стен. Наверное, здесь была когда-то страна – могучая страна; не знаю, что с ней произошло. Ничего не осталось. Все поглотил песок.

– Ваше величество… что с ними случилось?

– Их погубило время, Лена. Самый безжалостный убийца, вандал и разрушитель.

Оберон чуть заметно прихрамывал.

– Почему вы не радуетесь? Мы ведь смогли… Мы прорвались…

Он улыбнулся:

– Не могу тратить сил на радость. Когда мы выйдем на зеленую равнину, где под сенью молодого леса будет место для нашего замка… Мы молодцы с тобой, Лена. А Гарольд и Ланс – вообще чудо. Мы не потеряли ни одного из наших людей. Хорошо бы всем теперь хватило воды…