— К тому же, если он примет статус ученика, запрет уже не будет распространяться на него, — подал голос Огдалим. — А ты что думаешь, Грумвор?

Вытянутое мрачное лицо Грумвора приобрело сосредоточенное выражение.

— Я вполне согласен с вами, и Дим мне по душе. В нем есть настойчивость, хорошее упрямство, любопытство, но вот по душе ли Диму Кибал? Я хочу сказать: захочет ли он остаться здесь? Нам, конечно, нужен ученик, но…

— Ну конечно, захочет! — мгновенно вскипев, перебил Хокрам. — Ты же видел, как ему здесь нравится!

У Грумвора уже вертелось на языке острое словцо, и, чтобы он не бросил его Хокраму и не начал бесполезный спор, вмешался Хьярги:

— Позвольте это решить самому Диму. Если он захочет остаться, — научите его всему, что знаете сами. Но если однажды он захочет уйти, — прошу вас! — позвольте ему сделать это. Чутье подсказывает: мальчика ждет яркая судьба, большего не скажу, сам не знаю. Дайте ему выбрать, как жить, не вмешивайтесь.

— Ну как же, он отправится искать свои сокровища! — фыркнул Хокрам, чтобы никто не заметил, как огорчили его слова Хьярги.

— Но не отпускайте его, пока не станет тепло, — Хьярги поднялся. — Я же сейчас ухожу.

— Так скоро, уже?!

Хьярги кивнул:

— Одинокий Охотник видел у Брангала двоих ормитов. Им нужна помощь, и я боюсь не успеть.

Он собрал свои нехитрые пожитки и, к большому огорчению Дима, действительно скоро покинул Кибал.

Время до весны прошло для Огдалима, Грумвора и Хокрама в спорах и ожидании: уйдет — не уйдет? Исподволь наблюдая за мальчиком, каждый из них с ужасом и отчаянием понимал, что он стал частью их жизни — важной частью, — заботясь о нем, они попали в зависимость от его молодости и неопытности, обрели благодарного слушателя и теперь надеялись обрести ученика. И все ожидания рухнули в один миг, когда растаял снег и Дим заявил, что ему пора в путь.

Огдалим беспомощно глядел в непреклонное лицо и не знал, что сказать. Грумвор и Хокрам пытались его отговорить, но все их веские и разумные доводы разбивались о железное упрямство юного авриска. Закончилось все тем, что они одели его, обули, дали провизии в дорогу и проводили до дверей, наперебой давая наставления. Прощание не было долгим.

— Если что случится, возвращайся в Кибал, — сказал Грумвор, — мы поможем тебе, защитим.

Сгрудившись у подножия башни, похожие на черных грачей, они смотрели, как фигурка Дима удаляется по залитому солнцем склону холма.

— Пусть он найдет то, что хочет, — пробормотал Оогдалим.

— Ему не найти этот лабиринт и сокровища, — Хокрам зябко закутался в плащ. — Потому что он только что ушел от них.

— Мне думается, он найдет гораздо больше, — сказал Грумвор, не спуская глаз с мальчика, пока тот не вышел на старую дорогу к озеру.

— И что же это?

— Дом, в котором будет жить, людей, которых будет любить и которые полюбят его. Пусть все боги, какие есть во всех мирах, помогут ему в этом.

Война началась девять лет назад. И началась она изнутри, от тех, кто по воле богов должен был хранить мир и покой в Долине, — от служителей Высокого Огня. Лучшие из людей, на заре веков избранные самой Ореб, они с течением времени объединились в три больших клана ормитов и стали зваться Блэды, Нроны и Авиты. Авриски почитали их, как только можно почитать дающих благодать и мужество противостоять невзгодам, призывали их в защитники перед демонами холодных ночей, видели в них нерушимое будущее для своей земли. И тем горше и больнее было узнать от них предательство и неизбывные беды, когда, погрязшие в богатстве, они забыли свой долг и возгордились друг перед другом, от этого пошли распри между Блэдами, Нронами и Авитами, и люди разделились к ним в союзники, и так началась война. Четыре года авриски уничтожали друг друга, забыв родство, попирая границы, четыре года лилась кровь и уходила слава Долины, как песок уходит сквозь пальцы. А когда опомнились ормиты, устав от смертей, ужаснулись, но было поздно: на их земли, ослабленные, опустошенные, ринулись степняки, дикие косматые захватчики, не знающие богов, но поклоняющиеся идолам. Вздрогнула Долина под ударами копыт тысяч лошадей, и авриски оказались перед лицом беспощадной Брегни — богини смерти, услышали свист ее кнута, и не было спасения от ее псов, пожирающих добычу, и прачи, ее слуга, что забирает души, был доволен охотой.

Авриски бежали, спасаясь, в Древний лес, что на востоке Лигрии, на прибрежные острова и в горы, в Скаверу, туда, где степняки, привыкшие воевать верхом, живущие в повозках вместо домов, не могли их достать. Кто остался на равнине, не успел укрыться, те вынуждены были жить под их властью и откупаться кровью и золотом. Тогда авриски впервые услышали о Черном Короле.

Ормиты почти истребили друг друга, и некому стало приносить Высокий Огонь, а без него сломленная духом, обескровленная, завоеванная Долина не могла подняться на борьбу и сбросить ярмо ненавистных захватчиков. Те из служителей, кто остался в живых, либо лишились дара, либо скрывались, преследуемые Черным Королем и хессами — аврисками, вознамерившимися наказать их за развязанную войну. Тех, кто понимал, что без ормитов Долина погибнет, осталось не так много, но они берегли их, выживших и не потерявших дар, как зеницу ока, часто защищая тайну их существования ценой собственной жизни.

Скавера — одно из трех княжеств Долины, страна зеленых гор и голубых озер. Вся земля, что прилегает к горному хребту Магранна, такая, словно кто-то из богов в порыве безудержного веселья сжал ее могучими руками, и она сморщилась, как лицо глубокой старости, и так никогда и не разгладилась. Люди, населяющие княжество, зовутся горцами, они строят замки на неприступных скалах и по духу сродни горным орлам.

Скавера — это камни и совсем немного земли, поэтому хлеба здесь родится мало. В Бредуве, главном городе княжества, всегда пополнялся в амбарах запас зерна на четыре года вперед, чтобы не допустить голода. У Скаверы не было выхода к морю, ни одной удобной бухты — только высокая каменная стена Тор-Бран, она замыкала собой южные границы. Но на западе лежали три озера, соединенные меж собой рекой Лучной, по которой плавали корабли — хоть какая-то вода. Звались озера так: Калин-озеро, Велни и Глубокое, в них водилось много рыбы, а по берегам — птицы и зверя. И вот благодаря полноводной Лучне, впадающей в озеро Глубокое и пересекающей, считай, все княжество с севера на юг, в Скавере до войны процветала торговля и у горцев не было недостатка ни в пище, ни в одежде. Теперь Скавера, заключенная в осаду, принявшая всех бежавших от власти Черного Короля, почти лишилась запасов зерна, и людям грозил голод.

Риэл помнила свой дом — другой дом, не тот, что сейчас, — большой светлый город, лежащий на одном из семи холмов, которые звались Гривой. Он часто виделся ей во сне, вызывая в сердце тоску, заставляя его болеть об утраченном. Она помнила отца и мать и то счастье, что связывало ее с ними, то ни на что не похожее спокойствие, когда знаешь, что тебя любят и ничего не просят взамен. Согретый солнцем дом, цветы на мостовых, товарищи по играм — все это было ею спрятано так глубоко в душе, что она сама подчас не сразу вспоминала кто она и откуда. Ей было десять, когда родители отослали ее — одной из самых темных ночей, в глубочайшей тайне, отдав в руки верной кормилице-мамке. Разве могла она тогда понять причины, заставившие родителей решиться на столь отчаянный шаг? Ее воспоминания о той ночи — это жестокая, нестерпимая боль расставания, которое она почуяла, как зверек, как ребенок, которого нельзя обмануть, увидела его в глазах матери, ощутила в стремительном, сильном, отчаянном объятии отца, — боль расставания навсегда. Она ничего не знала о надвигающихся кровавых распрях, о том, что многие ормиты так пытаются спасти своих детей и что спасутся не все.

Риэл оказалась на Калин-озере, оторванная от людей, от собственной памяти, старательно заглушаемой нежеланием вновь испытать сокрушающую боль, и потихоньку начала жить, отмеряя видения из прошлого по мере того, как становилась взрослее и сильнее.