— Но зачем? Зачем?..

— А затем, — Ивьял Нрон наклонился к ней, и седые пряди упали ему на лицо, — чтобы он, экборское отродье, понял: забрать у ормита дар — нельзя. Я не смогу встретиться с ним в честном поединке, на поле боя, но эту схватку я выиграл. Это была моя битва, и я победил. Я приучил себя к боли, которую причиняют цепи, если освободиться от них, тогда мне сломали обе ноги, но я все равно остался свободным! Ты встречала когда-нибудь их? Тех, кто верно служит ему, от которых веет холодом смерти, нелюдей с длинными серебряными волосами и ледяными лицами? Ты молчишь. Но по глазам вижу, что ты знаешь, о ком я говорю. Они тоже когда-то были ормитами. Пока вот такая железная цепь не выпила их душу.

Риэл молчала. Ей хотелось плакать, но слез не было. Не было ничего, кроме страха.

— Я знаю, что умру. Моя смерть — моя свобода. Но ты должна жить. Иначе ничто! — ты слышишь? — ничто не имеет смысла! А я не хочу умирать напрасно.

Ивьял Нрон говорил долго, и это совсем лишило его сил, которых и без того оставалось немного. Он упал ничком на гнилую солому и закрыл глаза, точно умер.

Риэл ждала долго, надеясь услышать его голос, но он молчал. В подземелье под потолком клубилась непроглядная мгла, Риэл смотрела в нее и думала.

К чему сопротивляться, думала она, если отсюда нельзя выбраться? К чему поддерживать жизнь, боясь снять цепи? Освободиться от них — и боль убьет тебя, и конец всем мучениям… Но как же тяжело решиться на это!

У нее два выхода: либо цепи сделают ее одной из них, либо смерть. Смерть лучше, конечно. Но нет, нет, все не то!.. Она ормита, она владеет Огнем, ради чего горела она в Окале? Ради чего дымилась ее кровь?.. Уж точно не ради того, чтобы умереть здесь, в этом подземелье, на куче гнилой соломы!..

Ивьял Нрон прав. Вся жизнь — это одно бесконечное сражение: с самим собой, с твоим врагом, с жизнью и за жизнь. Риэл никогда не держала в руках оружия и не могла сразиться с Черным Королем как воин крови, но у нее есть другое оружие — дар, и она может сразиться с ним как воин духа! Она докажет, что сильнее его, докажет тем, что не отдаст свой дар и не умрет.

— Ивьял!.. — позвала Риэл, но ормит не откликнулся.

Хорошо, она сделает это сама.

Ормита перевела взгляд на тело и заставила себя вспомнить, что это тело — ее тело. Вспомнив, она хоть немного, но все же почувствовала руки и ноги. Теперь дальше. Она высвободилась из рубахи, рубаха была тяжелой, как кольчуга, и зубами долго отрывала рукав. Стало темно, когда, наконец, ей удалось его оторвать и скрутить в жгут. Риэл сжала жгут в зубах и связала узлом на затылке, чтоб не выплюнуть. После этого взглянула на дверь — не открывается ли?.. — несколько раз глубоко вздохнула, встряхнула руками, и железные обручи соскользнули на пол.

В это время Кирч повстречал пастыря зверей и говорил с ним.

…Риэл могла только видеть и слышать, способность чувствовать и двигаться пропала. Ивьял Нрон сидел рядом и держал ее руки в своих. На руках снова была цепь. Как ни странно, ормит улыбался, и в улыбке было столько теплоты, что, казалось, стены подземелья раздвинулись и стало больше света.

— Ты победила, — сказал он.

Она не могла ответить, язык распух, скулы свело — свидетельство перенесенного кошмара, но ормит и не спрашивал ее ни о чем.

— Я не знаю, как ты ощущаешь в себе дар, потому что… потому что не знаю, — Ивьял на миг прикрыл глаза, чтобы не показать боль, рожденную сознанием собственного бессилия, и не испугать ее. — Представь свой дар в виде двери — таинственной двери, за которую нестерпимо хочется заглянуть. Представила?..

Риэл, соглашаясь, смежила веки, а он продолжал:

— Как только ты почувствовала боль, нет, раньше… Как только ты поняла, что сейчас боль настигнет тебя — открой эту дверь и скройся за нею. Там ты всегда будешь в безопасности, там никто и никогда не сможет достать тебя. Это будет твой Ненайденный замок.

Риэл не знала, что плачет, пока Ивьял не дотронулся до ее щеки и не вытер слезы. Рука у него была теплой.

— Я хочу, чтобы ты осталась живой, и Огонь снова бы горел в храмах, и поднялись бы из руин и Мир-Блэд, и Мир-Авит, и Мир-Нрон. Я никогда не видел Высокого Огня, но готов умереть за то, чтобы его увидели другие.

Риэл глядела в его глаза и черпала из них силу, иную, нежели сила дара, но явленную мощью и мужеством его собственной души. И она смогла подняться, стиснув зубы, поднять свое измученное тело со стылого каменного пола и стряхнуть ненавистные цепи и, прежде чем вернулась всесокрушающая боль, раскрыла ладонь, и на ней расцвел крохотным дивным цветком золотой Огонь.

Он озарил их лица, согрел сердца — настоящий и жаркий, и ормиты рассмеялись, счастливые, она — потому что смогла подарить ему эту радость, он — потому что наконец увидел то, что всегда горело у него душе, но никогда — в ладонях.

И вот тогда со страшным скрежетом открылась наконец дверь в дальней стене. Риэл вздрогнула от неожиданности, рука Ивьяла Нрона быстро накрыла ее руку, и Огонь погас.

И вернулась боль.

Рилг стоял, наполовину вытащив меч из ножен и загородив собой Дарка, и дивился: никогда прежде не встречал он столь необычных стариков. Старик был в длинной, до колен, суконной рубахе, синих штанах и ветхой дырявой шляпе, лицо — как печеное яблоко, видно, немало прожил, а вот так повернется, и морщины вдруг исчезают. Ходит прямо, улыбается хитро. Рилг хотел было спросить диковинного деда, откуда тот взялся, как вдруг, смотрит, явились еще несколько таких же и еще, выросли из-под земли, как грибы после дождя, и у каждого на поясе висят пучки трав и засушенных цветов. Дим, приоткрыв от удивления рот, глядел на них во все глаза — вот чудо из чудес!

— Да ты же ведун, отец! — сам не зная как, догадался вдруг Рилг. — Тебе известно все на свете, ты лечишь все болезни, помоги!

Дарк лежал неподвижный и холодный, жизнь готовилась отлететь с его губ последним вздохом. Старик склонился над ним, разглядывал недолго и говорит:

— Он ормит, и излечить его может только огонь. Ну-ка, отойдите в сторонку.

Рилг и Дим повиновались.

Старик-ведун опустился на колени, взял Гуннхвар и положил его под голову Дарка, на грудь положил ветку тиса, а в ноги — ветку осины. Сам сел сбоку и поманил мальчика. Дим с готовностью подошел. Старик жестом указал на место возле себя. Дим сел, скрестив ноги. Рилг оглянулся вокруг и увидел других ведунов, они тоже сидели — по одному, по два и больше — и молчали. Рилг не понимал происходящего, его беспокоило это молчание, в душу закрался страх.

И тут тихая протяжная песня полилась, набирая силу, над бескрайней, как небо, степью. Она была красива, та песня, но будила собой темный ужас, тоску неведомую, открывающую вход в запретные глубины человеческой души.

Степь озарилась светом костров, вспыхнувших прямо на земле. Слова певучего древнего языка сотрясали воздух, и загудел проснувшийся ветер, заволновались травы. Рилг поднял лицо к темному небу и отшатнулся, пораженный — оно висело так низко, что звезды, казалось, можно потрогать руками. У звезд ведуны просили совета и помощи.

Страж почувствовал, как по плечам, по спине побежали мурашки. Хор голосов иглами впился в уши, от боли он согнулся пополам, зажимая голову ладонями. Взбесившийся ветер стал рвать с него одежду, разметал волосы, мешал дышать, но костры горели все так же ровно и Дим сидел, ничего вокруг не замечая. Земля вздрагивала, и Рилг еле держался на ногах — ослепший, оглохший, задыхающийся от мучительного страха — беспричинного и губительного.

Пение ведунов притянуло небо к земле и соединило меж собой миры — небесный и земной. Сияющие молнии ударили в землю там, где лежал Дарк. Рилга отшвырнуло назад.

Когда он сумел подняться на четвереньки, тряся головой и выплевывая песок, Дарк, объятый алым пламенем, корчился в судорогах. Он загребал землю скрюченными пальцами, а пламя меняло цвет от белого к золотому и становилось алым. Глаза ормита молили о помощи.