Автор давно и неколебимо убежден, что классические мифы – если не все, то многие из них – вполне доступны пониманию детей и, обработанные соответствующим образом, могут послужить для них в качестве поучительного чтения. С этим намерением он переработал десяток античных легенд и ныне предлагает плод своих трудов вниманию публики. Бесспорно, что для достижения поставленной цели ему потребовалась изрядная свобода обращения с материалом, как бесспорно и то, что, несмотря на все ухищрения, никакие временные наслоения и обстоятельства совершенно не отразятся на самих мифах, в чем удостоверится каждый, кто рискнет отлить их в новой форме, переплавив в горниле собственной интеллектуальности. Такой человек вскоре убедится, что те изменения, которые неизбежно меняют облик почти всего сущего, никак их не затронут и они в своей сути останутся прежними.

Поэтому автор не признает себя виновным за то якобы святотатство, какому он, идя порой на поводу своего воображения, подверг форму, в которую были отлиты эти легенды во времена глубокой античности, два или три тысячелетия назад. Ни одна эпоха не может заявить свое бесспорное авторское право на эти бессмертные творения. Да и вообще, такое впечатление, что их никто никогда не творил, а потому автор нисколько не сомневается, что, пока существует человечество, они не потеряют своей значимости, хотя; именно в силу их несокрушимости, каждая эпоха законным образом будет наделять их особыми, свойственными лишь этой эпохе, манерами и сантиментами, и насыщать своей моралью. Возможно, в нынешнем виде они несколько утратили свой классический стиль (или автор в силу своей невнимательности не сумел сохранить его) и приобрели кое-какие готические или романтические черты.

Занимаясь этим приятным трудом – а это и в самом деле был приятный, хотя, с учетом жаркой погоды, нелегкий литературный труд, – автор не всегда находил уместным переделывать либо упрощать текст, дабы приспособить его к детскому восприятию. Нет, автор в общем и целом никак не влиял на развитие темы, позволяя ей свободно воспарять к высотам духа, если к тому намечалась тенденция и если он сам был достаточно увлечен, чтобы следовать ей, не прилагая к тому особых усилий. Дети обладают бесценной восприимчивостью ко всему глубокому и высокому, что бы то ни было – воображение или чувство, и не утрачивают этой восприимчивости, пока высокое облечено в простую форму. Если что и сбивает их с толку, то только искусственная сложность.

Ленокс, 15 июля 1851 г.

В одно прекрасное осеннее утро на террасе помещичьего дома Тэнглвуд собралась веселая компания детей с высоким юношей во главе. Малыши решили отправиться в лес за орехами, а потому с нетерпением ожидали минуты, когда туман над верхушками холмов наконец рассеется, чтобы дать солнцу излить зной бабьего лета на поля, леса и пастбища. Все обещало чудесный, радующий взоры день, хотя густая мгла полностью заволакивала долину, над которой на пологом холме стоял дом.

Белая завеса тумана, начинавшаяся менее чем в ста ярдах[1] от дома, совершенно скрывала все предметы, за исключением возвышавшихся кое-где красновато-желтых верхушек деревьев, которые, как и кромка туманной завесы, уже были озарены лучами солнца. В четырех или пяти милях к югу высилась окутанная облаками вершина Моньюмент Маунтин[2], а далее, милях в пятнадцати в том же направлении неясно вырисовывался еще более грандиозный голубой купол Таконика[2] почти такой же призрачный, как и то море мглы, которое его окружало. Ближайшие холмы, окаймлявшие долину, тонули в клубах тумана и, казалось, были испещрены клочьями облаков. Мглистые волны, почти скрывавшие поверхность земли, делали окружающий мир призрачным и фантастическим.

Вскоре как всегда веселая и жизнерадостная детвора покинула террасу: одни принялись бегать по усыпанной мелким гравием аллее, другие резвились на влажной от росы лужайке. Я затруднился бы точно определить, сколько их всего было: во всяком случае, не менее девяти-десяти и не более двенадцати мальчиков и девочек самой разнообразной наружности, роста и возраста. Большинство из них приходились друг другу родными или двоюродными братьями и сестрами, а несколько были приглашены семейством Прингл навестить детвору Тэнглвуда и насладиться прекрасной погодой. Я не решаюсь сказать вам, как их звали, и даже вообще дать им какие-либо имена, как это обыкновенно делается, так как слишком хорошо знаю, что иногда авторы терпят большие неприятности, случайно давая имена живых людей героям своих произведений. Поэтому я назову их так: Мальва, Барвинок, Черника, Маргаритка, Резеда, Астра, Подорожник и Лютик, хотя, несомненно, такие имена более подходят собранию фей, чем обыкновенным детям.

Не следует думать, что родители или родственники этих детей позволяли им бродить по лесам и полям без всякого присмотра. О нет! Еще в самом начале своей книги, как вы, вероятно, помните, я упомянул о некоем высоком юноше. Его имя (я, пожалуй, сообщу вам его настоящее имя, так как он очень гордится историями, которые вам предстоит прочитать) было Юстес Брайт. Он учился в Уильям-колледже и, так как к этому времени ему было уже около восемнадцати лет, пользовался большим уважением Барвинка, Одуванчика, Черники, Резеды, Астры и остальных детей, достигших только половины или даже трети этого возраста. Слабость зрения, которую некоторые учащиеся считают наилучшим доказательством их усердия в науках, задержала молодого человека в Тэнглвуде на одну или две недели после начала занятий, хотя, говоря откровенно, я редко у кого встречал глаза лучше, чем у Юстеса Брайта.

Этот стройный и бледный, как и все школьники Америки, юноша отличался здоровым и таким добродушным видом, что могло показаться, будто он приделал крылышки к своим непромокаемым сапогам из толстой кожи, незаменимым при ходьбе через ручьи и болота, которые он очень любил. На молодом человеке была полотняная блуза и мягкая суконная шляпа, наряд дополняли синие очки, которые Брайт носил, по-видимому, не столько из-за слабости зрения, сколько для придания себе важности. Во всяком случае, он мог отлично обходиться без них, что и доказала маленькая проказница Черника. Улучив минуту, когда Юстес сидел на ступеньках террасы, она подкралась к нему сзади и, сорвав очки с его носа, нацепила на свой собственный. Вскоре после этого очки очутились на траве и, так как Брайт совершенно забыл про них, преспокойно пролежали там до следующей весны.

Нужно вам сказать, что Юстес Брайт славился среди детей, как рассказчик чудесных сказок. Правда, временами, когда дети особенно настойчиво приставали к нему, требуя все новых историй, он делал вид, что недоволен этим, хотя вряд ли существовало занятие, которое нравилось бы ему более. Во всяком случае, глаза его сразу заблестели, когда Клевер, Папоротник, Маргаритка, Лютик и другие стали просить, чтобы он рассказал им какую-нибудь сказочку, пока туман еще не рассеялся.