Но прежде чем он открыл рот, чтобы задать вопрос, другой незнакомец отвлек его внимание от удивительного посоха.

– Не было ли в прежние времена озера на том месте, где теперь стоит деревня? – спросил он на удивление сильным голосом.

– Насколько я помню, нет, – отвечал Филемон. – А я уже стар, как видишь. Эти поля и луга, высокие деревья, ручеек, протекающий через долину, существуют давно и, вероятно, будут существовать и когда старый Филемон умрет и память о нем изгладится.

– Ну, в этом нельзя быть уверенным, – сурово проговорил незнакомец, покачав головой. – Жители деревни совершенно забыли о любви и доброжелательности к людям, а потому было бы лучше, если бы озеро снова залило их хижины!

При этом лицо гостя стало таким строгим, что Филемон немного испугался, а когда незнакомец нахмурился и покачал головой, в небе сгустились сумерки и раздался раскат грома. Впрочем, уже через минуту лицо его вновь стало кротким и ласковым, и старик совершенно забыл о страхе. Однако ему невольно пришла в голову мысль, что этот прохожий не совсем простой человек, хоть и очень скромно одет и путешествует пешком. Конечно, Филемон не думал, что к нему заглянул царь, скорее, он мог предположить, что имеет дело с мудрецом, который странствует по белу свету в бедной одежде, презирает мирскую суету и богатство и ищет одной только мудрости. Во всяком случае, когда Филемон стал внимательнее всматриваться в лицо незнакомца, он разглядел в одном его взгляде гораздо больше мыслей, чем он передумал за всю свою жизнь.

Пока Бавкида готовила ужин, путники дружелюбно беседовали с Филемоном. Младший из них оказался чрезвычайно разговорчивым и то и дело вставлял такие меткие и остроумные замечания, что добрый старик не мог удержаться от смеха и наконец заявил, что считает его самым веселым человеком из тех, кого когда-либо видел.

– Кстати, мой молодой друг, – сказал он, – как твое имя?

– Я очень подвижный, как видишь, – отвечал юноша, – а потому мне подходит имя Ртуть.

– Ртуть? Ртуть? – повторил Филемон, стараясь увидеть лицо незнакомца, чтобы понять, не подшучивает ли он над ним. – Вот странное имя! А как зовут твоего товарища? Так же причудливо?

– Спроси об этом у грома! – таинственно ответил Ртуть. – Лишь его голос достаточно громкий, чтоб произнести это имя!

Это замечание, в шутку оно было сказано или всерьез, заставило бы Филемона проникнуться чрезвычайным почтением к старшему путнику, если бы, пристальнее вглядевшись, он не уловил в его лице необыкновенной приветливости и доброты. Это был самый замечательный человек из всех, кто когда-либо отдыхал у дверей его хижины. Когда незнакомец говорил, его слова звучали необыкновенно умно и веско, так что Филемон испытывал почти непреодолимое желание рассказать ему все, что накопилось на сердце. Это чувство люди постоянно испытывают при встрече с мудрецами, способными понять все доброе и злое в человеке и внимательно отнестись к этому.

У простого и незлобивого старика Филемона не было почти никаких тайн. Он очень подробно рассказал гостям всю свою жизнь, в течение которой ему никогда не приходилось удаляться от родной деревни дальше, чем на двадцать миль. Они с Бавкидой с самой юности жили в этом доме, честным трудом добывая себе пропитание, иногда терпя нужду и лишения, но не жалуясь на судьбу. Филемон рассказал, какое превосходное масло готовит Бавкида и какие чудные овощи растут в их саду. А под конец он признался, что они очень любят друг друга и желают только одного – чтобы смерть не могла разлучить их и чтобы они умерли, как и жили, вместе.

При этих словах на лице незнакомца появилась улыбка, и оно стало настолько ласковым, насколько величественным было прежде.

– Ты и твоя жена, – заметил он, обращаясь к Филемону, – добрые люди, а потому твое желание будет исполнено.

И Филемону на мгновение показалось, будто в небесах засиял яркий свет, от которого вспыхнули облака, теснившиеся около заходящего солнца.

Накрыв на стол, Бавкида вышла к гостям и стала извиняться за скудный ужин.

– Если бы мы знали, что вы придете, – сказала она, – мы с мужем предпочли бы поголодать немного, лишь бы угостить вас лучшим ужином. А то большую часть молока, что сегодня надоила, я истратила на приготовление сыра, а наш последний каравай хлеба наполовину съеден. Вот горе-то! Я никогда не жалуюсь на свою бедность, за исключением тех случаев, когда голодный и усталый путник стучится к нам в дверь.

– Ничего, не печалься понапрасну, добрая женщина, – ласково отвечал старший странник. – Искренний радушный прием делает чудеса и превращает самую невкусную еду в нектар и амброзию.

– Радушие-то вы получите, – воскликнула Бавкида, – а еще кисть винограда и немного меду, который у нас случайно остался.

– Добрая Бавкида, да ведь это просто праздник! – засмеялся Ртуть. – Настоящий праздник! Вот увидишь, как живо мы все это уничтожим! Мне кажется, я никогда еще не был так голоден.

– Горе нам! – прошептала Бавкида на ухо Филемону. – Если у этого юноши действительно такой аппетит, как он рассказывает, боюсь, нашего скромного ужина и на двоих не хватит!

Все четверо вошли в хижину.

А теперь, мои маленькие слушатели, я должен рассказать вам нечто такое, отчего вы откроете рты от удивления. Вы, конечно, помните, что посох Ртути стоял у стены дома. Когда его хозяин вошел внутрь, посох тотчас распустил крылышки и, подпрыгивая и порхая, стал подниматься по ступенькам в хижину.

– Топ, топ, – стучал он по полу кухни, но не остановился там, а важно и степенно прошел дальше и встал рядом со стулом Ртути. Однако и Филемон, и Бавкида были так заняты своими гостями, что не заметили его перемещений.

Как и предупредила Бавкида, ужин для двух голодных путников оказался довольно скудным. Посреди стола лежал начатый каравай черного хлеба, кусок сыра и немного сотового меда, кроме этого был виноград и небольшой глиняный кувшин с молоком. Молока было очень немного, и когда Бавкида налила две чашки гостям, на дне кувшина осталась самая малость. Нет ничего печальнее, когда радушный и щедрый человек находится в стесненных обстоятельствах! Бедная Бавкида с удовольствием согласилась бы голодать всю неделю, лишь бы только накормить своих гостей более сытным ужином.

И так как кушаний было слишком мало, она невольно подумала, что лучше бы гости оказались не слишком голодны. Однако ее желанию не суждено было сбыться: едва усевшись за стол, оба гостя залпом осушили свои чашки.

– Нельзя ли еще немного молока, добрая женщина? – сказал Ртуть. – День был жаркий, и мне страшно хочется пить.

– Дорогие мои! – сильно смутившись, воскликнула Бавкида. – Мне так стыдно, но в кувшине осталась разве только капля молока. О, Филемон, Филемон, зачем мы сегодня поужинали!

– Это мы сейчас увидим! – воскликнул Ртуть, вскакивая и хватаясь за кувшин. – Я уверен, что дела вовсе не так уж плохи, как кажется. В кувшине еще есть молоко.

С этими словами, к великому изумлению Бавкиды, которая считала кувшин пустым, юноша наполнил не только свою чашку, но и чашку своего товарища. Добрая женщина отказывалась верить своим глазам: она ясно помнила, что вылила из кувшина почти всё, потому что, когда она ставила его на стол, молока оставалось на донышке.

«Хотя я ведь стара и забывчива, – подумала Бавкида, – и, верно, ошиблась. Теперь-то кувшин точно пуст – обе чашки налиты до краев».

– Что за чудное молоко! – заметил Ртуть, осушив вторую чашку. – Извини, добрая Бавкида, но я попрошу у тебя еще немного.

Бавкида совершенно ясно видела, что Ртуть, наливая себе вторую чашку, опрокинул кувшин вверх дном и, стало быть, вылил из него все молоко до последней капли. Там ничего не могло остаться. Однако желая убедиться в этом, она взяла кувшин и наклонила его над чашкой Ртути, не предполагая, что оттуда что-то потечет. Каково же было ее изумление, когда из кувшина хлынул поток молока и залил весь стол! Змеи, обвивавшиеся вокруг посоха Ртути, вытянули головы и принялись слизывать пролитую жидкость (правда, Филемон и Бавкида этого не заметили).