— Железа на Руси, как грязи, токмо достать его тяжело. — Выдал я помимо мыслей.

— Ты об чем сказываешь-то сынок? — Вопросил меня осторожно тесть.

— Тако весть мне была, бо за Каменным поясом железа горы лежат, да серебро, да золото, да камни драгоценные.

Годунов смотрел на меня стеклянными глазами. Внезапно покраснев, заорал:

— Онтнюже молчишь-то об сем? — Вскочил с лавки, и забегал по горнице, в бешенстве тряся руками. Очевидно, сдержать ругательства стоило ему больших трудов.

— Яз, Борис Федорович, сказываю, внегда знаю твёрдо. Бысть мне видение, або есть в уральских краях железа горы, меди немерянно, золота да серебра реки, да камни самоцветные во множестве, ужо будь в надёже, бо место перстом указать не могу. Здеся, мол, копайте. Желаешь, тесть дорогой прямо сейчас начертаю тебе все земли на свете. Токмо зачем тебе то надобно?

— Все земли на свете? — Слегка остыл Годунов. — А и нарисуй! Желаю ведать, чего никто не ведает! А Каменный пояс яз прикажу по камушку раскидать! К завтрему лутчие люди толпами тудысь пойдут! К завтрему!

— Ксюша, подойди ко мне. — Вернувшись в выделенные мне палаты годуновского терема, позвал я молодую жену.

Ксения вышла из своей горницы и подошла ко мне.

— Садись поговорить с тобой хочу. — Она подошла к лавке, но я похлопал по своим коленям. Молодая женщина села, после легкой заминки.

— Вот, что радость моя. Люба ты мне. Хочу узнать об мыслях твоих: чего хочешь ты, что любишь?

— Кошек люблю, наряды красивые, жуковинья на персты, да иные красоты какие, читать люблю.

— За нарядами да жуковиньями дело не станет, бо что читаешь ты.

— У нас у батюшки в тереме либерея ажно из дюжины книг. Жития святых, Псалтирь, Апостол, Часовник печати Ивана Фёдорова, да еще книги какие.

— А ты на латыни читаешь счастье моё?

— Читаю.

— У меня в Угличе двадцать книг. Как приедем, посмотришь. Ведома тебе повесть о хождении в Индию купца Афанасия Никитина? Нет? А Слово о полку Игореве? Тоже нет. Яз попрошу святых людей бо соделали нам списки с сих повестей. Вскорости надобно будет нам отбыть в удел мой. Задумали мы с батюшкой твоим дело вельми великое. Московское царство первым содеется среди всех. Какое не скажу, Борис Федорович не велел. А знаешь, на полуденной стороне, возле моря Сурожского в степи могилы стоят забытого народа. С виду они как горы земляные, высотой с терем. А в тех могилах лежит прах истлевший князей их, при нём жуковинья, с ожерельями, да одежды, да посуда золотая, красоты не описуемой. А исчо, на полночных землях находят иногда останки слонов волосатых северных с бивнями желтыми, бо иногда целиком находят, только замороженными насмерть. Откель знаю? Прочитал где-то.

В конце мая начались сборы для отъезда к Угличу. Борис Федорович навязал отряд царских рынд. Двадцать человек. Здоровенные парни. Но я настоял, чтоб среди них не было сыновей знатных родов. Боярин ручался за их верность нам. Афанасий сначала напрягся, но я успокоил его, назвав своим первым воинским советником. Дворяне, да боярские дети должны были служить какое то время в году, два раза в год являться на смотр, и конечно на военные походы. А рынды служили круглый год и не за деньги, а за честь великую.

Савельев ограбил именем Годунова пушечный двор на пять лучших, как он сказал мастеров и подмастерий, да с ними в Устюжну перенимать опыт передового литья отправилось несколько мастеров. Они ушли на купленном Саввой струге, увозя с собой паровую машину, и распоряжение тиуну в железоделательном центре построить в борзе усадьбу в красивом месте для княжеской четы и двора.

Вскоре в Углич тронулись и мы. Борис Федорович дал в приданное, в числе прочего богато украшенный возок, но был он тряский до ужаса. Никакой амортизации. Закажу Савве Ефимову, плотнику-механику нашему, пусть исхитриться да сделает рессоры что ль какие. Жалко жену. С приезда в Москву в колонне добавилось двадцать рынд, и окромя любимой жены, ещё десяток её ближних теток, да служанок, да прачек и ещё кого-то. Да телеги с багажом жены, да теток, да прачек, хотя конечно у прачек добра нажито не много думаю.

Сколь веревочке не виться, а конец все одно будет. Добрались до удельной столицы. Сразу предупредил жену, чтоб не обживалась особо. Наша жизнь на ближайшие годы будет в Устюжне Железнопольской.

Пришла пора раздать всем сестрам по серьгам. Надо было всех нужных людей сделать ещё и богатыми.

Первым призвал Савву Ефимова. Тот явился без промедления.

Личный плотник уже утратил большую часть животного почитания царской крови, но всё одно робел.

— Вот, что Савва в плотницком деле ты человек лихой и мне вельми надобный. Яз жить теперь буду в Устюжне. Хочешь ли переехать в тот город, яз тебе денег подарю на переезд.

— Государь. Мы завсегда. Ты нам жизнь спас.

— Ну вот и хорошо. Сейчас иди к Ждану он подарит тебе олафу в честь свадьбы моей. Потом пойди к возку нарядному моей жены, да подумай, как кузов исполнить, чтоб не был тряский такой. Может на кожаных лентах его подвесить на осях. Придумай ты же розмысл. Ступай.

Следующим на очереди оказался Стенька Михайлов.

Сей молодец был чуть старше меня. Вытянулся, блондин арийской наружности, только курносый, и руки постоянно в ожогах.

— Степан, соделал ты для меня множество полезных задумок. Желаю вознаградить тебя. Чего желаешь для себя.

Тот не сильно удивившись, пожелал двор богатый в Угличе. Да объявил намерение, жениться на местной горожанке, которую я естественно не знал. На мое предложение переехать в Устюжну вежливо отказался. Мол, привык здесь, корни пустил, Химическая изба моя мол здесь, работники.

Я б такого человека учиться, куда послал за границу, но сейчас еще не наука, смех один, да знает много, да останется еще там. Под мою диктовку Ждан составил грамоту, что Степана Михайлова Угличский князь жалует вольной и ставит головой стекольной избы в угличском замке, да дарует ему сотую долю с прибытков той избы. Да сотую долю на химические дела. На его усмотрение отдавался набор людей на производства, сколь понадобится, размер вознаграждения работникам химической избы и стекольного производства, но оплачивалось оно из княжьих денег. Пообещав поспособствовать в устройстве семьи, коли надо будет, отпустил и его. Ждан было начал меня журить, мол такие деньжищи отдал бывшему шведскому пленнику, но я его пристыдил. Прижимистый ключник и сам понимал сколь много пользы и монет принес Угличскому двору, сей подросток.

Головой ткацкой мануфактуры назначил лучшую ткачиху. Так же дал ей долю от прибылей мануфактуры, от прибылей были положены деньги и на оплату работников ткацкого производства.

Перетянул в Устюжну Тихона Миронова. Порадовал, что подарил сабли его работы царю и боярину Годунову, обнадежил, мол, жди заказы на мечи от лучших людей Московского царства.

Пригласил на разговор и Пузикова. Соревноваться с его подчиненными я не стал, зачем унижать воинского человека, который искренне радеет за свое дело. В последнее время я стал просто фанатом бани. Неделю без парилки, да веничка дубового не выдерживал, ежедневные помывки в корыте не в счет. Вот в баню его с Афанасием и позвал. Опосля парилки расслабленные рассказали тому про свадьбу, да визит государя на подворье княжеское в Москве. Так слово за слово перешли к воинским делам.

— Зрети, Данила каковые молодцы случились из отроков бессмысленных? Как воинским порядком ходят, да ловкие с пищалями, да стреляют дюже метко, да скоро? Да каждый могет пушку зарядить и прицельно стрельнуть. — Похвалился своими достижениями Бакшеев. Один из угорских, которые подарил ему я, он носил пришитым на шапке.

— Видал, Афанасий, видал. Ажно завидки берут. Мои стрельцы ни бельмеса не понимают, бо коли умелый, то и меньшим числом большего побить может. Да с ними каши не сваришь, все норовят от службы увильнуть да хозяйством заняться, аль бражничают. Вельми благодарен тебе княже бо дал всем пищали да сабли справные, або раньше не оружье у стрельцов, ано срамота одна.