Явившись к Москве, сразу отправился к жене. Радость от встречи была искренней и взаимной. Пятнадцатилетняя красавица-брюнетка с большими карими очами, толстой и длинной, до попы, косой со статным крепким телом, никогда надолго не покидала мои мысли. А учитывая, что жена была еще и умна и живо воспринимала мои истории и объяснения событий и явлений природы, следовало благодарить за такой драгоценный дар Бориса Федоровича при каждой встрече. Я в её глазах был мужем умелым, богатым рачительным хозяином и источником знаний, каковых ныне в книге не прочтешь. На фоне нынешних хытрых людей, даже иноземных, мои познания были безграничны.

К Борису Федоровичу отправился вместе с князем Турениным.

Годунов в хорошем настроении поздоровался и обнял каждого.

— Здравствуй царевич. Сызнова ты прав оказался. И немочь лютую, прогнал и людей умелых сберег для государя и всего царства Московского.

— Тоби Иван Самсонович, друг мой верный, обязан яз по гроб жизни. Чего желаешь для себя, только реки и все станется. — Обратился он к окольничему.

— Яз, Борис Федорович, всякого насмотрелся в Устюжне. Царевич вельми много знает, во всех мастротах ведает, желаю яз, чтоб сын мой единый Василий такоже грамоту получил великую. Царевич хочет людишек своих за рубеж отправить учиться в заморские страны, тако прошу тебя и моего сына також в ученье наставить.

— Будь по-твоему. Яз про то вопервые слышу, но то дело нужное. Яз все устрою по желанию твоему, Иван Самсонович. Ныне ступай с Богом и зайди ко мне на днях.

Когда князь Туренин вышел, царедворец уставился на меня:

— В ученье желаешь людишек отправить, бо мне вскую не сказывал об том?

— Борис Федорович, да яз сам токмо во время Устюженской осады то придумал. Надобно наших медиков наградить, да пользу с того получить. Опять же коли церковные люди великие упрутся, про иноземных казателей, в университете нашем будущем, то мы нашенских русских людей поставим в ректоров и голов по наукам разным.

— Вот смотрю на тоби яз. Юн ты вельми, откель же хитрость и мудрость столь многая?

— Не ведаю того, Борис Федорович, Господь помогает. Привез яз для тебя с государем телескопы великыя, лучше прежнего.

— Да ну. Славно. К государю в вечор пойдем, доложишься и игрушку подаришь. Вельми рад станет Федор Иоаннович.

— Какими новостями порадуешь, Борис Федорович, чего в миру творится?

— На украйне казачий бунт за старшинами казацкими Наливайкой да Лободой польские паны под рукой польного гетмана Жолкевского разгромили наголову, како яз тебе и предсказывал. Казаки се суть бездумные преступники, нет им веры у меня. И ты не верь им. Ходют токмо на разбой и служат, внегда сами не воруют, за деньгу, кто боле даст. Польскому королю обесчали супротив турок стоять до смерти, бо сами пришли и пограбили волости волошские. Церковных людишек золотых вещей мнозих лишили, ограбив имение под Пинском, правда, то церковники, что унию с нечистыми папистами желали заключить. Видно Бог их наказал через гулящих людей! Сказывают, казаки, страшась за животы свои, сами выдали живьем голов бунта польским панам и Наливайку тож. Ведаешь, чего им станется в застенках магнатских? Того врагу не пожелаешь. Како ты беспокоен был, поклонились иерархи православные Папе Римскому Климентишке. Доносили мне, что Епископ Владимирский и Берестейский Ипатий Потей и епископ Луцкий и Острожский Кирилка Терлецкий в Рим ездили о прошлом годе, Папе туфли лобызать. Видно состоится та богопротивная уния с католиками проклятыми. Переметнулись иерархи церковные. Не верил яз тому до крайности. Ужель мнят, або с ними круль польский Жигимундишка станет ласков, да в правах с католиками уравняет. Како дети малые что ль? Нет, продались псы за тридцать серебряников, Иуды. Желают вестимо, паству под себя подобрать, корыстию, алчбой полны, церковные людишки ничтожные.

— Что с Романовским заговором?

— Государь передал дело на суд боярской думы, абы не было опасений в подлоге. Бояре выбрали собор во главе с окольничим Михаилом Глебовичем Салтыковым. В Грановитой палате пред царем и государевой Думой провели встречу чело в чело боярину Алексашке Никитичу Романову и казначею его Бартеньеву. Вельми злыми словами поносил слугу свово Алексашка Романов-Захарьев, да никто из бояр ему слова доброго не сказал. Таковые прямые поличья измены и хотенья убойства царевича бысти, столь много послухов, да видаков из покаявшейся дворни Романовской, бо никто из бояр, которые сиживали на думских бдениях в течение мнозих лет, слова не подал во защиту. Бартеньев твердо стоял на словах своих об измене Романовской. Тогда бояри, чуть не все, злыми посулами грозить зачали старшине Романовой, бо тот увидя согласную ненависть ко себе первых людей, главу склонил. По приговору боярской Думы такоже пояли под стражу обещников романовских князей Черкасских, Шастуновых, Репниных, Сицких, Карповых. Решением Боярской думы Федорку Никитича Романова постригли в монаси под именем Филарет и сослали в Антониев-Сийский монастырь, жену его постригли под именем Марфы и сослали в Заонежский погост Толвуй. Алексашку Никитича Романова сослали к Белому морю в Усолье-Луду, Михаила Никитича — в Пермь, Ивана Никитича — в Пелым, Василия Никитича — в Яренск, сестру их Марию с мужем Борисом Черкасским и детьми Федора Никитича, пятилетним Михаилом и его сестрой Татьяной, с их теткой Настасьей Никитичной и с женой Александра Никитича сослали на Белозеро. Остатних израдников такоже разослали по окраинам под приставов.

— Что-то давно Крымского хана в пределах наших не видать.

— И слава Богу! Турский султан уж два лета тщится повоевать Мутьянскую землю и Семиградье, что за карпатскими горами лежат, у Дунайской монархии. Он турским слугам своим Волошскому господарю Михаилу да Крымскому хану Газы Гераю на то дело повелел со всеми войсками своими идти. Опосля султан Мехмед в Крыму сразу двух ханов фирманом назначил. Нету у крымских людей ноне войска лишнего, чтоб нам беспокойства чинить. Яз смотрю на се и душа радуется. Теперича спокойно на Москве. Да! Запамятовал яз. Приходил младой князь Пожарский хромец. Яз, как ты просил, указом государя жаловал ему чин стольника и назначил головою над строительством царской дороги с великой властью. Что ты в нем нашел? Токмо, что образован хорошо, так то евоной матери надобно спасибо сказать.

— Весть мне бысть. Государев тот человек великий станет.

— Ну ладно, к вечеру приуготовься пойдем к государю, покуда ступай к жене. Ждала она, страшилась за тебя. Не ценишь ты, царевич, дщери моей, любимой, ано яз лучшее тебе отдал, чего есть у меня.

— Что ты Борис Федорович. Бога побойся, Ксения лучшее, что есть в жизни моей.

— Ладно, ладно. — Довольно улыбнулся боярин — Ступай к жонке, помилуйтесь покуда, обаче не забудь в вечор к царю.

— Не забуду, Борис Федорович.

Государь принял нас в Панихидной палате, что располагалась в углу дворца, выходящего на реку и Благовещенский собор. Она также как и Грановитая имела в центре квадратный столб для удержания сводчатого потолка. Была прямоугольной формы, с небольшими окнами, выходящей одной стороной на Москву реку, короткой стеной на боковой фасад Благовещенского собора и третьей на внутренний проход дворца. Здесь обычно, после панихиды по усопшему государю собирались высшие иерархи церкви на поминки. Зал, несмотря на наличие окон, был темноват, роспись на стенах имела явный религиозный оттенок.

Когда мы вошли, царь, одетый в темные одежды, сидел на стульце и с деревянной резной подставки читал толстую книгу. Вид он имел изнуренный и болезненный. Увидев меня, улыбнулся.

— Брате мой, победитель болезни смертной, како Моисей пред Фараоном заслонивший народ свой от чумы! — И не вставая потянул ко мне руки. Я подошел ближе, и государь обнял меня и поцеловал.

— Здравствовать тебе многие леты, государь. Не было в сем деянии опасности смертной для меня.

— Ты своей волей в город чумной поехал? Люди тама без счета гибли? Могли ли спастись души христианские без подмоги твоей? Не преуменьшай деяний своих царевич. Христианское милосердие тебя сподвигло на подвиг сей. А мне сказывали, бо в младые годы жестокосерден был ты. Теперича знаю лжа все и наветы злые. Вот за временем не упомню, кто то был. Яз ему указал бо Сибирские земли. Велики дела твои для царства нашего. Желаю вознаградить тебя, брате мой, за веру твою чистую, за небрежение мое в детстве твоем.