Один из наших коней громко всхрапнул, цокнув копытом о камень, и в следующий миг наш катафалк весело покатился по вымощенной дорожке, которая словно по волшебству появилась посреди поля.

— Ладно, про планы потом расскажешь, — не скрывая недовольства, фыркнул Джона. — К дому лесничего подъезжаем. Он мужик серьезный, шуточек не любит. Так что, Кузенька, душа моя, никаких шуточек и разговоров о любви в его присутствии. Усекла?

— Ах ты...

Скрипнув зубами, я стукнула наглеца по коленке ладонью, но он только рассмеялся, а потом приложил указательный палец к губам, призывая меня к тишине и серьезности.

Двухэтажный деревянный дом с белоснежной крышей, высоким крыльцом и большими окнами возвышался над плотным частоколом, как парусное судно над пристанью. Даже свой впередсмотрящий был в виде флюгера-аиста, уверенно пристроившегося на коньке.

— Лесничего зовут Риган Матэмхэйн, но именем он не пользуется, а приставка «господин» или «фур» приводит его в бешенство, — рассказывал Джона, помогая мне спуститься с катафалка на землю. — Поэтому только по фамилии и по делу.

— Хорошо, — согласилась я.

— Он вообще-то мужик хороший. Только контуженный немного.

— Я поняла.

Джона толкнул калитку и та, бесшумно отворившись, открыла мне вид на аккуратный дворик с песочницей и качелями, на которых, свесив голову вниз, сидел сшитый из разноцветного ситца медведь.

Из-за куста сирени, еще голого, лишь намекающего на скорую листву, выскочил мохнатый и круглый, как шар щенок с веселым хвостиком и любопытным носом. Глянув на нас, он радостно заскулил, кинулся Джоне в ноги, облизал ему руки и основательно испачкал грязными лапами штаны.

— Хорош охранник, нечего сказать! — рассмеялся некромант, играя со щенком. — Где твои хозяева, бандит?

Хозяев видно не было.

Джона заглянул внутрь дома, но и там на его зов никто не отозвался.

— Держись ко мне ближе, — велел он, вернувшись на крыльцо, и я сразу же напряглась и встревожилась.

— Почему?

— Потому что у Мэри Матэмхэйн пятеро детей, которых, если верить старожилам, она выпускает за калитку лишь в ярмарочные дни. Они постоянно крутятся здесь. Старшие помогают по хозяйству, младшие возятся в песке или на качелях катаются... Ты видишь хоть одного ребенка? — Я покачала головой. — А слышишь? Вот и я — нет. А у Матэмхэйнов даже по ночам шумно. Поверь, я знаю. Приходилось у них ночевать.

Я испуганно кивнула и быстренько пристроилась Джоне за левое плечо.

— А еще лучше, подожди в повозке. Мои лошади.

— Злишь, — коротко сообщила я, и некромант, вспомнив, что не тот у меня характер, чтобы ждать, спрятавшись за повозку, лишь вздохнул да попросил меня держаться поближе, после чего мы неспешно двинулись по участку, разыскивая лесничего и его семью.

Пушистый и толстый Бандит, радостно гавкая на каждый сук, неуклюже скакал вокруг нас, разбивая общую тревожность ситуации, но на душе у меня все равно было неспокойно.

А участок у семьи лесничего был большой. Четыре квадрата вспаханной земли, озимые, яблоневый сад, три десятка ягодных кустов, амбар, сарай, конюшня, огромный сенник и еще с десяток хозяйственных зданий.

— Корову не доили, — внезапно проговорил Джона, услышав надсадное мычание. — Плохо дело.

— С чего ты взял? — прошептала я.

— С того, Кузнечик, что, в отличие от тебя, я рос на ферме. Мой дед молоко на Императорский двор поставлял. Так что в чем-чем, а в коровах, будь они не ладны, я разбираюсь.

Мы миновали коровник, по дуге обошли свинарник, остановились на перекрестке, размышляя, куда податься, в конюшню или в сарайчик, несмело приткнувшийся к забору, но тут воздух прорезал горестный женский всхлип, и мы ринулись на звук.

— Кузя... — на бегу выдохнул Джона, но я перебила:

— Не отойду от тебя ни на шаг, но и одного не отпущу.

Он кивнул, а затем взял в руки самострел и, толкнув скрипучую дверцу, вбежал внутрь домика, а я — следом за ним. Без самострела, но с заклятием Полного онемения на изготовке. Обычно его использовали для операций в полевых условиях, но и для защиты его тоже можно было использовать.

Внутри пахло сладкой гнилью разлагающегося тела и почему-то сиренью.

Пару мгновений, споткнувшись о полумрак помещения, я моргала на пороге, а когда глаза привыкли к тусклому свету, зажала рот рукой и зажмурилась.

Джона тихо выругался и бросил, не оборачиваясь:

— Не смотри!

Но поздно. Я уже все успела рассмотреть. И кровавые пятна, и таз с внутренностями, и тушу свиньи, что висела на цепи, переброшенной через потолочную балку. Тушу здесь подвесили, явно не сегодня утром, и, судя по запаху и рою мух, даже не вчера.

Я, конечно, в столице выросла, и на скотобойнях бывать мне не приходилось, но понимание того, что мясное рагу и бифштексы не на деревьях растут, у меня все-таки было. Как и представления о месте, где это самое рагу с бифштексами добывают. И я могла ошибаться во многом, но точно знала — мясо на скотобойнях обрабатывается сразу, тухлятина никому не нужна.

— Кузя, выйди на улицу, задохнешься, — предложил Джона, и я, сглотнув горькую от омерзения слюну, попятилась к двери, когда мой слух уловил странный звук больше всего похожий на сердитое ворчание голодного зверя.

— Да чтоб меня! — почти одновременно с этим воскликнул Джона, и я, конечно же, раздумала выходить на воздух, наоборот распахнула пошире глаза и ахнула, заметив, куда именно устремлен взгляд некроманта.

Угол скотобойни был отгорожен от остального помещения самодельной решеткой, за которой пряталось какое-то довольно крупное животное.

— Кто там? — шепнула я, непроизвольно придвигаясь поближе к спине Джоны. — Собака?

— Человек, — ответил друг. — Был когда-то.

— Что? — Я оторопело моргнула, пытаясь рассмотреть, кого же именно скрывал полумрак комнаты. Видно было не очень хорошо, но я заметила, что это точно не собака. Собаки не носят сапог, да и другие животные тоже, как правило, пренебрегают обувью и одеждой. И волосы не заплетают в косу, и бород не стригут.

— Ты хочешь сказать...

— Я хочу сказать, что это Матэмхэйн. — Джона повел плечами, стряхивая с себя плащ и неспешно, не отводя взгляда от сидевшего в углу сарая чудовищного существа, стал закатывать рукава. — Мертвый и то ли не упокоенный, то ли специально поднятый. Понять бы только кем. Впрочем, это как раз не так и сложно...

— Джо…

— Кузя, а теперь я не прошу, а приказываю. Дождись меня снаружи. Допрос покойников — это весьма неприятное зрелище, и я не хочу...

— Не пок-койников, — раздалось из угла, и у меня от ужаса едва ноги не подкосились. — Еще... живой.

Само собой я и не подумала никуда уходить, а наоборот со всех ног бросилась к решетке, и даже рассерженный крик Джоны меня не остановил.

— Стоять! — проорал он, но я отмахнулась от него, как от одной из назойливых мух, что крутились вокруг гниющего мяса. Я целительница, и если в помещении есть живой человек — а мертвые разум не сохраняют, стало быть, и в беседу вступать не могут, — то я обязана ему помочь. Я клятву давала.

— Кузя!

Он все же не позволил приблизиться вплотную к бедолаге-лесничему, но мне и отсюда все было прекрасно видно.

Мужчина и в самом деле больше всего походил на несвежего покойника. Желтовато-зеленая кожа, в налитых кровью глазах плещется безумие и боль, грязный, неопрятный. А уж запах! От свиного трупа и то лучше пахло.

— Что с вами случилось? Вы можете говорить? Где ваша семья?

В ответ на мои вопросы лесничий оскалился, как дикий зверь, и зарычал. Звякнула цепь, которой он был прикован к стене. И я на миг испугалась, что ошиблась. Мне ведь не приходилось сталкиваться с живыми мертвецами, а Джона в этом деле специалист.

— Там. — Сквозь рычание все же смогла разобрать я. — По…

— Тампо? — переспросила я и растерянно посмотрела на Джону. — Что такое «тампо»?