Изабел отстранила служанок и, отойдя к стене, скрестила руки на груди. Твой наряд очень мил, но он не годится для жены грифа Шербурна, моя дорогая.

Изабел не знала, что на это ответить.

Между тем графиня подняла конец трости. Наверное, нервно подумала Изабел, каждый ее жест является знаком какого-то тайного кода.

Одна из служанок подошла к ней с ворохом одежды.

– Я думаю, зеленое подойдет, Дженни, – сказала Патриция.

Дженни положила платье на кровать, а к Изабел снова подошли те же две служанки. Когда одна из них попыталась снять с нее юбку, Изабел решительно отодвинула ее руку.

– Я ценю вашу доброту, графиня, и все же я хочу быть в своей одежде.

Снова кивок, и служанки выскользнули из комнаты, оставив Изабел и Патрицию одних.

– Наверное, я чего-то не поняла, Изабел? – сдержанно поинтересовалась графиня. – Ты тоже хочешь, чтобы ваш брак был аннулирован?

– Нет, – призналась Изабел.

– Тогда почему ты не сделала ничего, чтобы разубедить, Аласдера? Гордость – глупое чувство, поверь мне. Я много лет была несчастной. Я была замужем за человеком, которого очень любила, но боялась сказать ему об этом. Или... потребовать от него того же самого. – Патриция улыбнулась. – Ты же не будешь отрицать, что питаешь симпатию к моему внуку?

То, что Изабел чувствовала, было больше, чем просто влечение, глубже, чем только любопытство, и все же она не могла бы точно определить свое отношение к Аласдеру. Может, это и была симпатия. А может, и что-то большее.

– Это не вопрос гордости. Аласдер хочет, чтобы брак был аннулирован. Ему не нравится, что его силой заставили на мне жениться.

– Вот как?

– Да. Он хотел вернуть Гилмур, а мой отец хотел денег.

– А чего хотела ты?

– Разве это имеет значение? Мои желания не могли поколебать ни моего отца, ни вашего внука.

– Мужская гордость – вещь очень хрупкая, моя дорогая. Она скорее сломается, чем согнется. Я не удивлена, что Аласдер рассердился за то, что его заставили жениться.

Изабел сомневалась, что дело было лишь в гордости. Патриция хмыкнула.

– Иногда люди не подходят друг другу, но отказываются в этом признаться. А иногда подходят идеально, но не могут этого понять. – Она постучала тростью по полу, словно желая подкрепить свою точку зрения.

Потом взглянула на Изабел, и ее глаза заблестели.

– Бывают моменты, когда женщина должна просто взять мужчину за руку и повести его туда, куда она хочет. По крайней мере завладеть его вниманием.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – вполне искренне сказала Изабел.

– Верю, дорогая. Но давай позовем служанок, и вместе мы поможем тебе это понять.

В течение следующего часа ею вертели, ее толкали, ей завили волосы в нелепые кудряшки, а затем закололи их на затылке каким-то замысловатым образом. Но самое большое унижение Изабел испытала, когда с нее сняли ее собственную одежду, будто это были какие-то жалкие обноски, и нарядили в платье из гардероба графини.

– Я не стану утверждать, что это последняя мода, дорогая – сказала Патриция, увидев, с каким ужасом Изабел смотрит на глубокое декольте, – но оно подчеркивает твою женственность.

Платье было изумрудного цвета с юбкой, ниспадавшей широкими складками. Но если на юбку пошло очень много материала, то верху платья явно его недоставало.

– А это что такое? – поинтересовалась графиня, указывая на забинтованный бок.

– Бандаж, – ответила Изабел и рассказала Патриции о своем падении в яму.

– Придется его оставить, но сорочку надо снять, потому что она портит линию платья.

– Но если я ее сниму, то останусь голой, – запаниковала Изабел. Разве может она появиться на обеде в платье, надетом на голое тело?

Патриция пропустила это замечание мимо ушей. Служанка подошла к Изабел и одним движением сняла с нее сорочку, обнажив грудь. Опустив глаза, Изабел в ужасе смотрела на себя.

– Думаю, мы не будем пудрить ей волосы. – Патриция жестом подозвала другую служанку. – Но немного подрумянить щеки и подкрасить губы не помешает.

Изабел затрясла головой, но ее протест был проигнорирован.

Затем вперед выступила еще одна служанка и открыла шкатулку красного дерева. В шкатулке оказались драгоценности.

– Я не могу их надеть.

– Пожалуй, ты права, дорогая. Твоя грудь представляет гораздо больший интерес.

Наконец ее подвели к большому трюмо.

Из зеркала на нее смотрела не скромная Изабел Драммонд, а совершенно незнакомая ей женщина с матовой кожей и пышным бюстом. Цвет лица и губ показался Изабел слишком ярким, глаза – слишком зелеными.

Но больше всего ее ужасали волосы. Что они с ними сделали? Завитые с помощью щипцов кудри были заколоты шпильками на затылке, что придавало Изабел сходство с фарфоровой куклой.

Даже мягкие туфли, подогнанные служанкой по ей ноге, казались ей тесными и неудобными.

В комнате стало тихо: все ждали ее реакции. Они, конечно, ожидают восторгов и благодарности, думала Изабел, не в силах оторвать взгляд от зеркала.

– У меня нет слов, – искренне сказала она, и по тому, как все шесть женщин разом заговорили, поздравляя друг друга с успехом, Изабел поняла, что сказала именно то, чего от нее ждали.

Но ей хотелось вернуться к самой себе. Не к той Изабел, которая стояла перед отцом, не смея перечить. Не хотела она быть и той, какой была на корабле. Ей хотелось быть той девушкой, которая убегала из Фернли когда хо тела и вступала в сговор с помощником конюха, чтобы быть свободной хотя бы на короткое время. Той Изабел, которая знала все закоулки Гилмура, представляя себе его героическое прошлое, и мечтала о том, чтобы создать из камня произведение искусства.

А та, что отражалась сейчас в зеркале, была чужой. Волосы напомажены, лицо напудрено, однако графиня Шербурн смотрела на нее с явным одобрением.

– А теперь мы спустимся вниз к обеду.

Изабел бросила в зеркало последний взгляд, и до нее дошла простая истина. Она никогда ни для кого не была достаточно хороша сама по себе. Ни для своего отца, ни для графини Шербурн и, уж конечно, ни для Аласдера Макрея.

То, что она видела перед собой сейчас, – это была не женщина, какой ей хотелось быть, и не та молчаливая и послушная девушка, какой ее знали в семье.

Никогда Изабел не чувствовала себя более несчастной, чем в этот момент.

А может, и более раздосадованной.

Все это великолепие совершенно излишне, думал Аласдер, глядя на себя в зеркало. На кого именно он хочет произвести впечатление? Наверное, на свою бабушку. Конечно же, не на женщину, видевшую его на корабле далеко не в лучшем настроении – ворчливым, раздраженным, на полу возле которой он проспал целую неделю.

Его поместили в комнату деда – удобную и уютную. Но закрыв за собой дверь и посмотрев на кровать, Аласдер вдруг удивился своей мысли, что спать на полу кажется ему гораздо более привлекательным, чем в мягкой постели.

Два лакея стояли по обе стороны двери, словно статуи, и смотрели поверх его головы. С непроницаемыми лицами, они были такой же принадлежностью дома, как герб Шербурнов.

Во второй раз за сегодняшний день Аласдер вошел в гостиную. Стоя у высокого окна, за которым уже стемнело, он размышлял о том, что ему предстоит сделать завтра.

Завтра он от всего этого откажется, но это не будет для него жертвой. Он не связан с этой землей никакими узами и не испытывает к ней того тяготения, как к Гилмуру.

Вечер был тихим. Вокруг не было видно ни единой постройки, окна которой светились бы приветливыми огоньками. Здесь были слышны лишь стрекотание сверчков и жалобное завывание лисицы, прятавшейся где то в тени.

Трава в темноте выглядела такой же черной, как ночной океан. А высокие деревья казались завернутыми в саваны великанами.

Дверь открылась, и вошел коренастый мужчина с копной вьющихся каштановых волос. Узкий, похожий на клюв нос и тонкие губы придавали ему вид человека, явно лишенного чувства юмора.