– Какой приговор? В чем я виновен? – выкрикнул я, глядя на медленно двинувшуюся ко мне с тихим завыванием и вытянутыми руками толпу, напомнившую мне Индру, страшную многорукую индийскую богиню мести.

Багряный судья сдернул маску сэра Найджела, и под ней оказалось лицо, которое я не смог сразу узнать, хотя мне почудилось, что я много раз видел его. Уж очень знакомым показалось оно мне. Мне казалось, что вспомнить, где я же видел это лицо, жизненно важно для меня, и я напрягал свою память, пытаясь вспомнить, стараясь не обращая внимания на толпу, которая с тонким комариным писком шла ко мне.

Это было мое лицо!!!

Судья надел багряный клобук средневекового палача и, спустившись с помоста, присоединился к толпе, которая была теперь совсем рядом. Руки окруживших меня людей тянулись ко мне, а сзади стоял, не давая мне убежать, зверь, преследовавший меня. Спасения не было. Везде, куда ни кинь взгляд, меня окружали враги, желавшие только одного – моей смерти. Будь у меня автомат, я бы перестрелял их всех, всех до одного, утопил бы их в крови, утолил бы свинцом их желание отомстить мне. Но автомата у меня не было. У меня не было ничего, кроме желания выжить во что бы то ни стало, остаться тем, кем я был, кем я стал после долгих лет напряженной работы. Я хотел просто жить, жить как угодно, только бы жить, только бы жить и не видеть этих искаженных ненавистью лиц и тянущихся ко мне жадных рук. Никогда еще желание просто жить не было таким сильным. Оно выжигало меня изнутри, а мои враги подходили все ближе и ближе.

Комариный писк становился все громче и громче, нарастая по мере приближения толпы ко мне.

– Кровь за кровь!!! – выкрикнул судья-палач, который, пробившись в первый ряд, возглавил идущую на меня толпу.

Руки ближайших уже почти дотянулись до меня, писк превратился в рев, от которого сотрясались стены зала, лампы, до того светившиеся золотистым светом, теперь испускали кроваво-красный свет, который окрасил в цвет крови весь зал и тянущиеся ко мне руки. Затем все лампы погасли, осталась лишь одна, у меня над головой, а вся остальная часть зала погрузилась во тьму, и из этой тьмы в кровавый столб, в который был заключен я, тянулись сотни рук. А я крутился в этом пылающем кругу, не видя ни одного пути к спасению. Как можно вырваться из этого багрового столба, когда со всех сторон тебя окружают сотни врагов.

Чья-то рука коснулась меня, цепко схватив за запястье. Рука была холодной, как лед, и на ощупь напоминала металл. Я дико закричал и…

Я проснулся.

Я лежал у себя дома, правда, не на кровати, на которую я лег вчера, что я точно помнил, а в импровизированной кладовой, в которой я обычно хранил свои спортивные принадлежности и прочую ерунду. Одно из креплений горных лыж защелкнулось вокруг моей руки не хуже капкана, сжимая правое запястье мертвенной хваткой ледяной стали, а писк, все еще оглушительно раскатывавшийся по комнате, издавал мой будильник, который, не разбудив меня на нормальной громкости, принялся пищать все громче и громче, чтобы все-таки разбудить меня, и, достигнув предела, продолжал пищать изо всех сил не хуже полицейской сирены, ожидая моей команды отключить звуковой сигнал.

Я выбрался из шкафа и опасливо осмотрелся вокруг. Однако в квартире все было так, как было вчера. Никаких изменений. Это был всего лишь сон.

– Это только сон, – прошептал я, и слабый звук моего голоса окончательно привел меня в себя. – Это просто сон! Сон, и ничего больше!

Выругавшись, я торопливо подошел к будильнику, от усердия которого уже тряслись стены, и нажал кнопку отключения. Потом медленно пошел на кухню. Страшный сон еще держал меня в своих путах, и я вновь и вновь перебирал в своей памяти детали своего ночного кошмара.

«Нет, ничего не бывает так просто. Такие кошмары просто так не снятся. Как известно, мозг работает и тогда, когда его хозяин спит, перерабатывая накопленную за день информацию. Иной раз гениальные открытия приходят в голову именно во сне, так что вполне возможно, что мой ночной кошмар был отражением напряженной работы моего головного мозга над заданной мне проблемой. Только вот решение было трудновато понять. Да нет, какое там решение. Просто я переутомился, перетрудился и все такое. Да еще шуточки Кочински и все прочее, что случилось за последние несколько дней. Вот и все».

С трудом уняв бешеный стук сердца, я посмотрел в окно. Утро было на редкость отвратительным. За окном моросил мелкий дождь, противоположная сторона улицы едва виднелась в тумане, а серое небо, которое, казалось, отражало мокрый асфальт улиц, было столь же унылым, как и мое настроение. Немногочисленные пешеходы в плащах и с зонтами торопливо спешили куда-то по своим делам, перепрыгивая через лужи.

Впрочем, в этом было немало плюсов. Чем хуже погода на улице, тем меньше народа. А это очень важно в свете предстоящей мне работы. С другой стороны, пульсар Браунлоу наверняка при такой погоде сядет поближе к дому, а значит, многократно увеличится возможность того, что охранники успеют прибежать на звуки стрельбы раньше, чем я успею удрать с места преступления. Поскольку стрелять по охранникам я не собирался, то, по всей видимости, мое спасение в таком случае будет целиком зависеть от быстроты моих ног. Впрочем, посмотрим все на местности.

Однако мое настроение портили отнюдь не плохая погода, похмелье или предстоящая трудная операция. Настроение мне портили мои ночные кошмары. Я до сих пор не мог оправиться от пережитого во сне страха. Что же это было, если напугало до потери пульса лучшего палача английского бюро?

Я получил от автоповара таблетку от головной боли и чашку черного кофе, после чего вернулся в зал. На столе все еще лежали разбросанные мной вчера фотографии, и я перебрал их, аккуратно сложил в конверт, в котором лежало досье на семью Браунлоу, а потом сел и долго смотрел на пепел, оставшийся от фотографии Эда Хамнера.

Впрочем, я думал отнюдь не о том, стоит или не стоит мне в свете моего ночного кошмара делать то, что я решил сделать вчера. Эта проблема меня уже не волновала. Свой Рубикон я перейду, чем бы мне это ни грозило. Я думал о том, как бы получше это сделать. Многоликий багряный судья и иже с ним не запугают меня, к тому же это был всего лишь сон. Просто сон. И ничего более.

Лишь в одном я прислушался к его словам. Человек должен сам делать свою судьбу и сам платить по счетам за свои ошибки. И никто, кроме самого человека, не сможет заставить его отказаться от своего решения. А я свое решение уже принял. И никто не заставит меня отказаться от него.

Я оделся и поехал в контору.

В контору я приехал примерно в десять часов утра. Голова была дубовой после вчерашнего виски, которое, впрочем, было гораздо лучше на вкус, чем таблетки успокоительного, а также от кошмарного сна, который все еще мучил мою память подробностями, от которых У меня по телу пробегала дрожь. Одно воспоминание о хищнике, который преследовал меня этой ночью, стоило мне больше седых волос, чем вся предыдущая служба. Я едва заставил себя войти в здание «Лондон фармацептик компани», которое внешне и внутренне очень напоминает штаб-квартиру ВОЗ, так как эти сооружения были возведены одной и той же фирмой, одним и тем же архитектором и оформлены одним дизайнером в одном стиле.

Войдя в холл и ощутив знакомый импульс, источаемый стенами здания, я едва подавил в себе внезапно вспыхнувшее желание развернуться и уйти и больше никогда не возвращаться сюда, однако спустя уже несколько секунд я вошел в привычное рабочее состояние, хотя полностью освободиться от своих мыслей мне все-таки не удалось.