— Не убегай, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть. И мне даже в голову не пришло плохо о тебе думать. Доверяй мне. Всё, что я хочу сейчас, это быть с тобой. Прикасаться к тебе. Целовать…. — Тадеаш перешёл почти на шепот, но каждое его слово звучало для Эвики точно гром. Или же это в висках так сильно бухала кровь? Томление охватило её, она чувствовала себя дезориентированной, но это даже нравилось. У него оказались волшебные пальцы, он, едва касаясь, водил ими по линиям на её ладонях, а когда перешёл на запястья, Эви хотела только одного — чтобы он никогда не останавливался. Но он остановился. Перевёл дыхание. Улыбнулся. И поднёс её ладони к губам. Прикосновение ожгло. Эви, с трудом контролируя себя, подалась к нему всем телом и хрипло выдохнула:

— Пойдём… Не могу больше ждать, не хочу, ты меня с ума сводишь…

Тадеаш отпустил её ладони, перед этим нежно поцеловав каждую, и слегка охрипшим голосом произнёс:

— Обязательно пойдём, дорогая. Я ни о чём, кроме этого, думать не могу и не хочу. Но давай выждем пару минут — иначе мне будет неудобно выйти на люди. — Он многозначительно посмотрел вниз. Проследив направление взгляда, Эви рассмеялась. Она ощущала, что Тадеаш становится ей ещё ближе.

«Человек предполагает, а Бог располагает». Тадеаш хорошо знал эту пословицу, хотя и относился с изрядной долей скепсиса ко второй её части. Он предпочитал предполагать только то, чем мог располагать. Или на что был вправе рассчитывать. Пожалуй, впервые он оказался в ситуации, которую не вполне контролировал. Эви проявляла инициативу. Вела. Такое случилось впервые. Разумеется, будоражило. Очевидно, что и её происходящее будоражило ничуть не меньше, потому что целоваться они принялись, едва за ними закрылась дверь чайной. В лёгких сумерках, на неширокой улочке, под начинающимся дождём. Столь сильного вожделения Тадеаш ещё не испытывал, руки заметно дрожали. Да и неудивительно — Эви так тесно прижималась, что он ощущал напряжённые мышцы её бедер. Разумеется, и его напряжение уже бесполезно было скрывать. Да и зачем? Эви его эрекция нисколько не смущала — напротив, подстёгивала, ещё больше раскрепощала. Эта женщина была так естественна в каждом своём слове, жесте, намерении, что у Тадеаша не возникало даже тени банальной мысли о каких-то правилах и условностях. Они оба всё делали правильно. Шли на зов друг друга, и между ними не было места третьему. Всё, кроме них, не имело значения.

Затянувшийся поцелуй прервало деликатное покашливание. Влюблённые отпрянули друг от друга. Мерно постукивая резной палкой, мимо прошёл сухонький невысокий старичок в тёмно-синей беретке, одетый в шерстяной жилет и тщательно выглаженные брюки. Эви, увидев его, округлила глаза. Несмотря на кажущуюся хрупкость и неторопливость, тактичный господин уже через секунду оказался в конце немаленькой улицы. Тадеаш почему-то не удивился — всё, что с недавнего времени происходило с ним, так или иначе относилось к невероятному. Эви, выглядящая слегка растерянной, потёрла лоб ладонью:

— Ох, неудобно получилось… Это же…

— Кто, милая?

Она покачала головой: не важно, потом.

Тадеаш приобнял её за плечи:

— Ну что, пойдём? Или, вернее, побежим — дождь вот-вот вдарит!

В самом деле, грозовая туча, весь день бродившая над горизонтом, встала уже в полнеба, грозно ворочая тугими влажными боками. Тяжёлые капли зашлепали по мостовой — сперва с ленцой, словно спросонья, но уже через считанные секунды принялись азартно сечь землю и стены домов. Поскольку тонкие каблуки босоножек Эви на корню губили идею спринтерского забега, Тадеаш по-джентльменски предложил подруге усесться ему на шею — в буквальном смысле. Она посоветовала ограничиться закорками — чтобы не привыкала. Пока они весело препирались, успели промокнуть окончательно, и причина для спешки отпала сама собой. Да и дождь изрядно поутих. И идти под ним, почти грибным и тёплым, держась за руки и прижимаясь друг к другу боками, было очень даже комфортно. От кофейни на улице Ма́несова до дома на Шуманской — рукой подать, но им непостижимым образом удалось растянуть привычные десять минут в долгое медовое время.

…Что может быть слаще ожидания праздника? Только праздник, который сейчас с тобой: красивая женщина в насквозь промокшем, уже ничего не скрывающем платье — напротив, великодушно позволяющем видеть кружево белья, тонкие плечи, острые линии ключиц с глубокими впадинками и — дальше, дальше — головокружительные переходы от тонкости к объёму, от нежности — к страсти, от общего — к частному, единственно возможному, остро желанному…

Он снял с неё платье прямо в прихожей. Мимолетно оценил изящное белье, но то, что просвечивало под ним, — тяжёлые полукружия грудей, тёмные бусины сосков, — понравилось ему намного больше. Эви протянула руки, чтобы расстегнуть его рубашку, но он одним махом содрал через голову мокрую тряпку и бросил на пол, в компанию к платью. И обнял её, дрожащую то ли от холода, то ли от вожделения. Провёл рукой по волосам — с прядей срывались капли. «…Промокла, совсем промокла, нужно в ванную, найти полотенце…», — но практичные мысли уже угасали, выключаемые несокрушимой силой заявившего о своих правах инстинкта.

Тадеаш плохо осознавал то, что происходило дальше. Как они оказались в спальне, разделся ли он сам или же Эви стянула с него брюки — какая разница? Тьма была вокруг, и он был во тьме, и погружался во тьму: сквозь влажную мякоть плода, сквозь огонь возрождающий, сквозь сотрясение основ — бесконечно — туда, к влекущему тёплому свету, к которому он мучительно, раз за разом, из последних сил пробивался через судороги рождения…

…И первое слово было у бога, и слово было: Эви.

Из-за дождя, начавшегося пару часов назад и сейчас вовсю барабанившего тугими струями по скошенным окнам мансарды, в верхней спальне было свежо. Тадеаш, так и не удосужившийся укрыться (и до одеяла ли было?), проснулся от того, что продрог. Эви, видимо, тоже озябла, потому что укуталась до носа в лёгкое покрывало — похоже, оно оказалось первым, что попалось ей под руку. Тадеаша тронуло, что добрая часть импровизированного одеяла была выделена ему. Эви явно пыталась накрыть и его, но, по многолетней привычке не разделять ни с кем ложе, он во сне откатился на самый край отнюдь не маленькой кровати — за что сейчас и зябнул в гордом одиночестве. Тадеаш хмыкнул: да, похоже, пришло время менять холостяцкие привычки. Приподняв край кремового покрывала, он хотел было нырнуть в нагретую Эви уютную берложку, но замер, залюбовавшись открывшейся картиной. Эвика спала на левом боку, слегка согнув в коленях стройные ноги. Грудь её уютно покоилась между перекрещенных рук, длинные пряди тёмных волос разметались по подушке. От всего её облика веяло сонным теплом. Тадеаш глубоко вдохнул, ощущая прилив желания, и придвинулся ближе, понимая, что уснуть теперь вряд ли сможет. Но будить Эвику не стал. Она выглядела такой трогательной и юной, что хотелось раскинуть над ней шатёр защиты. Однако и влечение в нём будила сильнейшее. Чувственная, лишённая пуританского стыда, отзывчивая, умеющая дарить и принимать ласку… Невероятная женщина! Живая. Во всём настоящая. Желанная. Нежная. Неужели… любимая? Разрываемый противоречивыми желаниями, он перекатился на спину и уставился в потолок. Прошла всего неделя со дня их знакомства, но в этот короткий срок вместилось так много. По сути, для Тадеаша началась другая жизнь. Он хорошо помнил своё смятение в тот момент, когда, войдя в кафе «La Boheme», увидел её за столиком возле окна. Она сидела на мягком бордовом диване, уютно поджав под себя ноги, и сосредоточенно рисовала что-то на большом экране планшета, изредка прерываясь, чтобы сделать глоток кофе. Лицо её, обрамлённое тёмными локонами, имело отрешённый вид, глаза. Эта бесспорно красивая женщина была настолько отстранена от вечно спешащего мира, от говорливых посетителей, от жадных оценивающих взглядов, что Тадеаш, настроенный на молниеносное покорение, слегка растерялся. Она не вписывалась в стандартные рамки. К ней невозможно было сходу подобрать ключи. Он тогда чётко осознал, что его первоначальный, тщательно проработанный план полетел в тартарары. То, что пришло вместо него, не укладывалось ни в какие логические папки и на тот момент даже не имело названия. Тадеаш, вечно занятый своими делами, привык видеть в женщинах скорее объект, некий удобный для себя набор исправно исполняемых функций. К слову, женщины, выбираемые им прежде, и не пытались представлять из себя нечто другое. Их цели в отношении него были прозрачны и просты — получить максимум возможного. Он хотел от них того же. Подобный расклад вполне устраивал, да и рефлексировать по этому поводу ввиду тотальной занятости было некогда. Его мир чётко делился на два лагеря: мужчины — создающие события и возможности, а также управляющие ими; и — красивые женщины. Некрасивые исключались, эстетический вкус Тадеаша восставал против несовершенства. Красота соискательниц, по существу, являлась единственным обязательным условием. В остальном он не предъявлял к ним никаких принципиальных требований. Они могли быть умны и эрудированы. Или очаровательно глупы. Темпераментны или же, напротив, неприступны до поры. Театральны и манерны или же просты. По большому счёту, все эти их различия уравнивались одним общим качеством: они искали отношений с ним, поэтому с готовностью принимали удобный для него формат, едва ли не прямым текстом признавая свою вторичность. Стремясь ему угодить, отказывались от собственных интересов. Откровенно говоря, Тадеаш, не претендовавший на диктатуру, не понимал, чем вызвано такое рвение, но особо не вникал, поскольку хватало чем занимать мысли. В общем и целом, место женщины в его жизни было давно определено, и до сих пор у него не возникало поводов для пересмотра.