Как раз в этот миг в комнату вошел слуга-китаец и молча ударил меткого стрелка ножом. Рваный бросил на него изумленный взгляд и закрыл глаза. Навсегда. Китаец деловито выдвинул каждый из ящиков стола, достал из кармана управляющего ключи и открыл сейф. Сейф он осмотрел бегло, закрыл и положил ключи на место. С видимой неспешностью обыскал кабинет, даже в самовар под крышку глянул. И спокойно удалился. Полиция прибыла заметно позже его ухода.

Хрм… хрм… хрм…

Это под моими подошвами похрустывают на досках перрона скорлупки кедровых орехов. И сзади слышно почти такое же в точности похрустывание:

Хрм… хрм… хрм…

Только ритм чуть-чуть побыстрее.

Я останавливаюсь, хруст позади умолкает. Начинаю шагать – снова возникает. Наконец игра мне надоедает, и я резко поворачиваюсь. Мальчишка лет двенадцати пытается принять независимый вид, мол, ни при чем я здесь, господа. Но выходит у него плохо.

– Будешь за мной ходить, жандарму пожалуюсь!

– Не надо, барышня, жандарму! – испуганно восклицает малец.

Жандарм[2] в мундире с расстегнутым воротничком вышагивает совсем неподалеку. Но у него под ногами получается не хрм-хрм, а куда весомее – хрррм, хрррм. Нога у него больше моей намного, вот и опускается она с пятки на носок дольше и весомее.

– Боишься жандармов?

– Никак нет, не боюсь. Чего мне их бояться?

– А чего тогда испугался?

– Тятьки боюсь. Он мне потом не дозволит по перрону гулять.

– А кто же твой отец?

– Так энтот жандарм и есть мой тятя.

Мне становится смешно, и я продолжаю свой путь, уже не обращая внимания на мальчишку. Тем более что тот перестал подстраиваться под мои шаги и уже нашел себе новое развлечение: принялся носком обувки сталкивать в щель все те же ореховые скорлупки.

Этой скорлупой перрон усыпан почти сплошным ковром. Даром что к нашему приезду доски перрона были тщательно выметены, так прогуливающаяся публика за какой-то час с небольшим успела сплошь усыпать его. Станционный перрон, как я успела понять, был здесь, на станции Тайга, чем-то вроде набережной или парковой аллеи. Сюда приходили прогуляться, встретиться со знакомыми, услышать свежие новости и просто посплетничать. Дам, в большинстве своем вооруженных разнообразными раскрытыми зонтами, в которых не было ни малейшей надобности, потому что солнце еще не было жарким, а дождя и вовсе не предвиделось, было много больше, чем кавалеров. И те, и другие, не переставая, грызли орехи, бросая скорлупу под ноги. Окурок папиросы или, скажем, клочок бумаги аккуратно бросали в специальные урны для мусора, а скорлупу прямо под ноги. Видимо, она мусором не считалась, а может, всем нравился хруст из-под ног.

Самый большой приток публики наблюдался к прибытию поездов. А самое-самое большое скопление народу происходило перед прибытием Транссибирского экспресса[3]. Похоже, что пропустить это, пусть не каждодневное, но и не столь редкое событие почиталось за моветон[4]. До прибытия скорого сибирского поезда оставалось немногим более получаса, и на перроне становилось тесно. Но и веселее. Оттого что на людей всегда смотреть интереснее, чем на пустое место. Тем более что перрон и окрестности станции я уже изучила самым подробным образом.

Новенькое здание вокзала из кирпича построено впритык к старому деревянному. В деревянном здании ведется ремонт, так что в него мне заглянуть не удалось. В новом же вокзале просторно, имеется зал со скамьями для пассажиров, ожидающих поезда, просторный буфет, не уступающий иным ресторанам, даже книжный киоск. Его содержание я уже просмотрела самым внимательным образом и жутко разочаровалась. В буфете тоже побывала, но в отличие от всей нашей немаленькой компании, заказавшей себе более или менее плотный завтрак, ограничилась тем, что выпила чашку чаю и съела бутерброд. Сидеть там просто так мне не хотелось, в результате чего я оказалась в одиночестве на перроне и уж в который раз прошла его из одного конца в другой и обратно.

Шестьдесят саженей[5] от края до края. Или двести восемьдесят моих шагов. Если от выхода из вокзала пойти влево, то почти в самом конце лежит под присмотром станционного служащего внушительная гора багажа. Почти целиком эта гора принадлежит нашей труппе и состоит из кофров, тюков, чемоданов и нескольких картин в рамах. Картины эти были написаны в Томске местным художником для спектакля «Школа злословия», и из-за них произошел забавный казус: один из портретов изображал нашего антрепренера господина Корсакова, но изображение это было больше похоже на шарж или карикатуру, чем на портрет. Александр Александрович поначалу никак не хотел, чтобы этот портрет оказался на сцене перед публикой, но его уговорили, объяснив, что это может создать соответствующий пьесе комический эффект. Кончилось тем, что и сам антрепренер и другие члены труппы, послужившие моделями при написании других портретов, выкупили их на память.

Среди больших чемоданов, предназначенных к перевозке в багажном вагоне, лежат и наши с дедушкой. Из Москвы мы выезжали с одним, возвращаемся с двумя. При том что часть вещей мы оставили в Томске. Хотя мне было жалко с ними расставаться. Но не везти же в Москву или Петербург, к примеру, валенки, которые так славно выручали меня в сибирскую стужу? Или мою любимую беличью шубку. Я к ней, можно сказать, душой привязалась, но незадолго до отъезда у меня появилась совершенно роскошная шуба из баргузинского соболя, и рядом с ней беличья стала смотреться совсем уж простой вещью. Да и не стала бы я ее носить в столицах[6]. К тому же вещей, которые вряд ли будут надеваться, хватало и помимо шубки и валенок. Да те же эвенкийские костюмы, подаренные нам знакомым эвенкийским шаманом дедушкой Алексеем! Если мы появимся в них на публике, все сочтут это за желание эпатировать общество. Но и оставить такой ценный подарок никак нельзя. Мы вдоволь намучились с укладкой наших вещей и в конце концов решили ограничиться двумя большими чемоданами под багаж и двумя небольшими для дорожных вещей. Все, что не поместилось, было оставлено, отвезено в монастырский приют, передано народному театру или подарено знакомым. Но все равно у нас в последние до отъезда дни появилось множество новых вещей, по большей части подарков, для которых пришлось купить небольшой кофр. Плюс ко всему была еще корзина с провизией, приготовленной нам в дорогу хозяйкой нашей квартиры Марией Степановной и нашей кухаркой Пелагеей. Они, видимо, рассчитывали, что продуктов должно хватить не только на всю дорогу длиной в три с половиной тысячи верст и в целую неделю, но и на всю нашу труппу.

А еще к одному из больших чемоданов ремнями был приторочен небольшой сверток, завернутый в кусок полотна. Самый последний из полученных нами подарков. Его мне вручили уже на перроне за несколько минут до отправки поезда из Томска. Очень приятный и очень неожиданный подарок от губернского полицейского управления. Да и вручался он необычным образом.

Сказать, что нашу труппу, уезжавшую скорее ночью, чем утром, пришел провожать весь город, будет преувеличением. Но не слишком большим. К моему разочарованию, среди провожающих не было нескольких людей, которых мне бы очень хотелось видеть, – судебного следователя Дмитрия Сергеевича Аксакова, его помощников Андрея Ивановича и Михаила Аполинарьевича, Ивана Порфирьевича Еренева, товарища прокурора, и, конечно же, нашего полицмейстера[7] Сергея Николаевича.

Так уж сложились обстоятельства, что мне довелось участвовать не только в работе нашей театральной антрепризы[8], но и в раскрытии двух преступлений. А стало быть, пришлось свести близкое знакомство с полицейскими чинами. Народ в полиции был разный, были среди полицейских грубые и малоприятные люди. Но были и такие, знакомство с которыми было приятным, и расставаться с ними мне не хотелось. Я уж было посчитала, что никто из них не сумел прийти на станцию по причинам служебного характера, как неожиданно на перроне объявился полковой оркестр, а следом все вышеназванные и некоторые неназванные персоны из полицейской управы. Даже следователь Янкель, не слишком меня жаловавший, пришел. Оркестр дружно построился и грянул что-то бравурное. Сергей Николаевич вышел вперед и произнес речь. В этой речи он сказал про меня много хорошего, но сумел и немного поругать за проявленную мной неосмотрительность и за то, что я себя подвергала риску. А закончил он этот хвалебно-воспитательный монолог тем, что управление полиции награждает меня памятным именным оружием как человека, послужившего в немалой степени охране закона и порядка. И вручил мне на бархатной подушке длиннющий кинжал старинной работы.