Понятно, что я не откажусь. Тем более что сейчас не тот случай, чтобы отказываться. Но все равно было немного страшно. Хорошо, что дедушка проснулся.

– Предлагаю организовать более углубленное изучение корзины, – предложил дедушка. – И, кажется, пора раздать большую часть наших припасов, не ровен час, начнут портиться.

– Да ведь спят еще все, – сказала я. – Но ты все равно посмотри, вдруг уже кто ожил. А уж любой из наших артистов всегда голоден.

Дед мой вышел искать проснувшихся, а я полезла в недра корзины. Снимать ее одной было не с руки, поэтому я просто подтянулась за скобу, приделанную к стене под потолком, повисла на правой руке, а левой стала без разбора доставать свертки. Так было даже интереснее, вроде сюрприз получался.

Дверь отворилась.

– Ну вот! – воскликнул дедушка. – Приличная барышня, а висит под потолком. Слезай, а то не даешь нам войти.

– Сейчас, тут что-то крупное, вылезать не желает.

Я подала извлеченный сверток дедушке и спрыгнула на пол.

– Доброе утро, Иван Порфирьевич!

– Доброе утро, Даша. Вот заманили меня в очередной раз к вам на завтрак.

– И очень хорошо. Потому что продукты из корзины не хотят убывать. А если такая вкуснятина испортится, так все плакать станут.

В большом свертке оказалась кулебяка. В меньших – копченая стерлядь и осетровый балык. Ну а с чаем сложностей здесь не бывало, и появился он у нас быстрее, чем мы смогли распаковать свои свертки.

– А вот скажите, пожалуйста, – спросила я, раскладывая еду по тарелкам, – как называется лекарство, которым в больнице перед операцией усыпляют больного?

– Наркоз.

– Нет, дедушка, я про его название.

– Тогда хлороформ.

– Вот, наконец-то вспомнила.

– Еще недавно стали применять для наркоза диэтиловый эфир, – сказал Иван Порфирьевич. – Но отчего у вас так вдруг возник интерес к этой теме?

– Сейчас поедим, и я расскажу. Неудобно с набитым ртом говорить.

Но ни доесть, ни рассказать мне, точнее нам, не дали. Как и накануне. Объявился старший проводник и сказал, что есть у него два сообщения о вещах непонятных и странных, и он даже не знает, с какого начать.

– Начните с более понятного, – рекомендовал Иван Порфирьевич.

– Печать полицейскую с купе, с того, где убитый ехал, сорвали. То есть не совсем сорвали, а вроде как.

– Действительно, не слишком понятно. Давайте попробуем на месте разобраться.

И мы пошли в вагон первого класса.

Сургучная печать висела на месте. Мы вопросительно глянули на проводника.

– Ах да. Вот смотрите. Она висела этаким манером, а сейчас иначе.

– И что с того?

– Понимаете, вот здесь сучок. Он чем-то орла напоминает. На сургуче тоже орла пропечатали, а печать как раз сучок закрывала. Мы еще шутили про это, мол, орел на орла… Вот мне и запомнилось. Сейчас иду мимо: не так орлы расположены! С чего-то захотел сделать, как прежде, и вот что увидел.

Он чуть потянул бечевку, на которой висела печать, и стал виден узелок. Аккуратный узелок. Которого прежде не было, я это точно помнила. Да и не стал бы вахмистр связанный кусок бечевки использовать, глупость такую не сделал бы.

Иван Порфирьевич внимательно тот узелок осмотрел, попробовал развязать – туго. Подцепил ногтем и развязал.

– Открывайте, надо же знать, что там произошло, раз кому-то понадобилось печать срывать.

За дверью в купе все было по-прежнему. Во всяком случае, ни я, ни господин Еренев различий не увидели. Да и проводник тоже, если судить по его облегченному вздоху.

– Закрывайте. Скорее всего, кто-то нечаянно зацепился за бечевку и порвал ее. Испугался, что государеву печать нарушил, и постарался это дело скрыть.

– Ну слава тебе господи! Хоть здесь какое-то прояснение.

Проводник долго возился, продевая бечевку сквозь дырочку в накладке на дверном косяке, потом тщательно ее связывал.

– А вторая непонятчина какого рода будет? – спросил Иван Порфирьевич, дождавшись завершения его труда.

– Ох, прямо не знаю, стоит ли говорить про этакую ерунду. Да и не собирался я об этом говорить и умолчал бы, кабы не история с печатью. Вы уж меня за неумного человека не сочтите, сам бы не видел, так и не поверил бы… – проводник собрался с духом и выпалил: – Стало быть, у нас в поезде привидение имеется! Раньше не было, а со вчерашнего вечера объявилось.

У меня душа в пятки ушла при таких словах. А щеки просто вспыхнули. Чтобы хоть как-то оправдаться, я вынуждена была сказать:

– Ох, страсти какие!

Но все равно и дедушка, и Иван Порфирьевич посмотрели на меня подозрительно.

– Вы, пожалуйста, подробнее расскажите, – предложил товарищ прокурора смущенному проводнику.

– Вчера, уж за полночь, пошел я в ваш вагон по делу. Как вошел в этот коридор, вижу, проход занавешен. Я вспомнил, как мне говорили, что тут гадание затевается, и просили не мешать. Хотел уж развернуться, да и дело-то у меня пустяковое было. Но любопытство пробрало. Выглянул я в салон через щелку, там тьма кромешная, но что-то белеет и ко мне движется. А как чуть ближе подошло… Батюшки-светы! Старуха в белом саване, сама седая, в руках цветы, а лицом бела!

Несколько раз перекрестившись, проводник нашел силы продолжить рассказ.

– Идет, стало быть, прямо на меня, а у меня и дух перехватило, и ноги обездвижели. Еще бы шаг сделала – упал бы замертво. Но старуха та этак легко, невесомо этак развернулась и пошла обратно. Мне полегчало, способность обрел видеть не только старуху, но и что помимо нее происходит. Вижу, что в глубине салона свечка тлеет на столе, а за столом пассажирка из первого купе. Тоже как я – ни жива ни мертва. А привидение проплыло почти до выхода, встало на месте и что-то пассажирке говорить начало. Слов я не разобрал, но разговор страшный был. Тихо так подвывало и присвистывало, но от того, что тихо, еще жутче становилось. А после еще одна странность: по ту сторону также покрывало висело, так привидение его откинуло, но свет все равно не проник!

– Так, может, не было там света?

– Как же не было, когда мгновением каким спустя свет уже стал виден через щелку?

– А что пассажирка?

– Софья Яковлевна. Ну, я как пришел чуток в себя, сразу к ней. А она спокойно так говорит, вы, дескать, не беспокойтесь, все правильно, это моя прабабка ко мне приходила совет жизненный и указания дать.

– Ну так ей виднее. Раз это не призрак убитого…

– Да не должно быть, раз старуха-то!

– Значит, это результат гаданий. Вы лампадку под иконой запалите, и все пройдет.

Икона Божьей Матери висела в центре салона, и лампада под ней не горела.

– Ох ты, со всеми этими происшествиями масло забыл подлить.

– Я так полагаю, что ни про печать, ни про привидение никому говорить не нужно. Про печать, само собой, полиции надо будет рассказать, такой факт никак нельзя скрывать. А вот про привидение я бы смолчал и перед полицией. Не дай бог, дойдет до вашего начальства, сочтут вас человеком мнительным… То, се…

– Да я никому и не собирался говорить. Уж будьте в этом уверены!

Не знаю, сдержал ли он слово, но так или иначе слухи про привидение все же распространились.

Мы вернулись в купе, попросили принести нам горячего чая взамен остывшего и сели завтракать. Какое-то время дедушка и Иван Порфирьевич лишь поглядывали на меня с подозрением, но я молчала, и им вскоре пришлось потребовать от меня отчета.

– Даша, если ты полагаешь, что твои вчерашние бесконечные шушуканья с Машей остались незамеченными…

– Сознаюсь! И каюсь, – сказала я без тени раскаяния. – Это мы были привидением.

– Вы с подробностями кайтесь, – пряча улыбку, потребовал товарищ прокурора тем тоном, каким он обращался к преступникам в суде.

Пришлось рассказать подробности.

– Так вот куда мой платок пропал! – сказал дедушка. – Представляете, Иван Порфирьевич, эта проказа мой платок прихватила. Верни!