Кочегар лежит под вентилятором, и я начинаю разминать ему руки. Постепенно он приходит в сознание. В то время как мы его поднимаем, сажаем на угольную кучу и подвигаем в угол, чтобы он мог опереться, входит второй инженер:

– Что этот тут у вас, черти чумазые? – кричит он. – За что вам платят, собственно говоря, когда вы то и дело сидите по углам?

Станислав или я или мы оба могли бы сказать: «Кочегар был…»

Но обоих нас охватило одно и то же чувство.

Одновременно, не говоря ни слова, мы оба нагнулись, взяли в руки по увесистому куску угля и в ту же секунду запустили ими в его шишковатую башку.

Он отскочил, закрыв руками голову. Станислав пробежал за ним несколько шагов, крича ему вслед:

– Жаба ты ядовитая, попробуй только вычесть у нас из жалованья хоть час прогула, и я в следующий рейс брошу тебя в топку. Можешь плюнуть мне в лицо, если я не суну тебя под котел, бестия ты этакая!

Бестия не донес об этом инциденте шкиперу. Впрочем, это было нам совершенно безразлично. Мы с восторгом пошли бы в тюрьму. И не вычел у нас ни пенса штрафа. И пока мы чистили котлы, он не подходил к нам близко. С этого дня он обращался с нами, как с сырыми яйцами, и даже превзошел своими дипломатическими способностями первого инженера. Кусок угля, молот или кочерга могут совершить чудеса, если применить их вовремя и к месту.

Когда котел был вычищен, нам дали два стакана рому и аванс. Мы отправились в город и по дороге все время осматривались. Нам все казалось, что мы неожиданно кого-нибудь встретим. Я мог бы удрать на французском корабле, ушедшем в Барселону. Но я не хотел дарить шкиперу свои четыре месяца жалованья. Неужели же я должен был даром отдать им все эти четыре месяца? И я оставил мысль о французском корабле. Станислав мог улизнуть на норвежском, шедшем в Мальту. Но у него была та же причина – жалованье. Ему следовало гораздо больше, чем мне.

Так мы шатались по гавани, Станислав отправился на норвежский корабль, а я пошел бродить один.

Далеко на якоре стояла «Эмпресс» – королева Мадагаскара, английский корабль в девять тысяч тонн, а может быть, и больше. Это было отличное судно. Хорошо бы выйти на некоторое время из гроба и совершить на нем прогулку. Очаровательное суденышко. Чистенькое, словно все покрытое лаком. Даже золото еще не стерлось на нем. Новенькое, – должно быть, только что из дока. Но тут нет никаких шансов устроиться, должно быть, тут нет ни единого свободного местечка, на этой чванной девчонке. Улыбается кокетливо в мою сторону, моргает своими накрашенными ресницами, стреляет своими подведенными глазками так, что любо глядеть. Не подойти ли мне ближе и не рассмотреть ли как следует это прелестное существо? Черт побери, если бы не это жалованье, я, честное слово, постучался бы туда. Но как бросить жалованье? И как бы мне доконать второго инженера, чтобы он меня вышиб? Не подпустить ли мне немного большевистской агитации? Но они плюют на это. Агитируй, сколько хочешь, – все равно тебе не уйти. А если слишком допечешь, он стянет у тебя жалованье за две недели. И выйдет, что ты работал даром.

Если королева уйдет раньше «Иорикки» и мне удастся туда устроиться, я уйду с ней. Но где меня скинет «Эмпресс»? В Англию она не может меня увезти, там она от меня не избавится, а в один прекрасный день она ведь захочет от меня отвязаться. Но где? Отдаст ли она меня на другой корабль смерти, где-нибудь по пути, или оставит в первой попавшейся гавани, в которой найдется сарай?

Но за спрос ведь не платят.

– Алло!

– Hallo! What is it?[9] – Тот, кто кричит мне это, так же элегантен, как и сама «Эмпресс».

– Arn't a chance for a fireman, chap?[10] – кричу я ему наверх. – Бумаги? Нет, сэр.

– Sorry.[11] – В таком случае нам не о чем разговаривать.

Я так и знал. Добродетельная чванная девчонка! Все должно быть в порядке. Брачное свидетельство необходимо. Ведь дома осталась мать, с которой приходится считаться. Мамаша Ллойд в Лондоне.

Я иду мимо вдоль судна. На палубе сидят матросы. Играют в карты. Ах, будь они прокляты, на каком языке они говорят. Ведь это тот же язык, что у нас на «Иорикке». И это на новешеньком, еще сверкающем от лака англичанине, с которого даже еще не стерлось золото. Играют в карты и не дерутся и не смеются. Они сидят там наверху и играют так, словно сидят на своей собственной могиле. Кормят их хорошо. Все они выглядят, как пасхальные поросята. Но эта печальная игра и эти хмурые лица, и все это на новешеньком корабле. Нет, тут что-то не то. И что нужно этому элегантному англичанину здесь, в этой жалкой гавани Дакара? Что он грузит?

Железо. Старое железо. У западного побережья Африки? У самого экватора? Старое железо? Well, королева возвращается домой с балластом и берет с собой старое железо. В Глазго. Дорога оплатится, по крайней мере, наполовину. Старое железо лучше песка и камня.

И тем не менее прелестная «Эмпресс» не может получить груза из Африки в Англию?

Если бы я полежал здесь на набережной, я через три часа узнал бы, в чем дело и что представляет собой эта сиятельная королева. Неужели же она?.. Но это, конечно, вздор; напрасно мне во всех углах мерещатся призраки, «Эмпресс» из Мадагаскара», эта прелестная девственная красавица из Глазго, неужели же она успела потерять невинность?.. Накрашена?

Нет, она не накрашена. Все в ней натурально. Ей нет еще и трех лет. Все в ней естественно. Ни один рубец еще не вытерся на ее платьице. Все так прилизано и пахнет чистотой сверху и снизу. Но матросы, матросы!.. Тут что-то неладно.

А впрочем, какое мне до этого дело? У каждого ребенка свое развлечение.

Я возвращаюсь назад к норвежцу.

Вхожу наверх. Станислав еще здесь. Сидит в кубрике и точит балясы с матросами. В кармане у него коробка отличного датского масла и кусок сыра.

– Пиппип, ты пришел как раз вовремя. Можешь поужинать. Отличный датский ужин, – сказал Станислав.

Мы не заставляем себя упрашивать и садимся за стол.

– Кто из вас видел «Эмпресс», английский корабль? – спрашиваю я в то время, как все мы сидим за столом, уплетая за обе щеки.

– Он уже порядочно времени здесь.

– Хорошая девчонка, – откликаюсь я.

– Сверху шик, а внизу – пшик, – говорит один из датчан.

– Что? – спрашиваю я. – Пшик? Почему пшик? Ведь в ней все натурально.

– Конечно, натурально, – отзывается кто-то из присутствующих. – Можешь наняться в любое время. За мед и шоколад. Каждый день там пир. Жаркое и пудинг.

– Да ну тебя к чертям, говори ясней, – кричу я ему. – В чем дело? Я уже справлялся. Не берут.

– Друг ты мой, ты что ли вчера только впервые глотнул морской воды? Не похоже на это. Ведь это же корабль смерти.

– Да ты с ума спятил? – кричу я ему.

– Корабль смерти, говорят тебе, – повторяет датчанин, наливая себе кофе. – Хочешь еще кофе? У нас молока, сахару и масла сколько угодно. Можешь взять с собой банку молока. Хочешь?

– Твой вопрос растрогал меня до слез, – говорю я ему и наполняю свою чашку кофе, настоящим, чистейшим мокко. Я уже забыл его вкус, потому что на «Иорикке» нам давали суррогат с двадцатью процентами настоящего кофе, боясь за наши сердца.

– Корабль смерти, повторяю тебе еще раз.

– Что ты хочешь этим сказать? Что «Эмпресс» перевозит трупы павших на войне американцев из Франции в Америку, чтобы матери могли посадить их в цветочные горшки, гордясь геройством сына и одушевляясь идеей последней войны во имя прекращения всех войн?

– Не говори так мудрено, малый.

– Ты прав, она возит трупы, но не трупы американских вояк.

– А какие же?

– Маленьких ангелочков. Флотских ангелочков. Трупы моряков, чудак ты этакий, если ты этого не понимаешь.