Прошло несколько часов, и ко мне вошел лейтенант. Я встал, но он сказал мне, чтоб я лежал спокойно – он пришел затем, чтоб сообщить мне, что комендант вернется не завтра вечером, как было условлено, а уже завтра утром, значит, до истечения моих двадцати четырех часов. Поэтому ему предоставляется возможность передать это дело коменданту.

– Конечно, – добавил он, – это не изменит вашей судьбы. Военные законы исполняются у нас по всей строгости и не щадят никого.

– Но война уже окончилась, мистер лейтенант, – сказал я.

– Разумеется. Но мы находимся еще на военном положении и, вероятно, будем находиться до тех пор, пока не будут урегулированы все наши договоры. Наши пограничные крепости не изменили своего регламента ни в одном пункте, он и в настоящий момент применяется так же строго, как и во время войны. Испанская граница, благодаря угрожающему положению в северо-американских колониях, считается нашим военным министерством более опасной зоной, нежели западная граница.

Меня очень мало интересовало то, что он рассказывал мне о регламентах и опасных зонах. Какое мне дело до французской политики? После моего здорового послеобеденного сна меня интересовало совсем другое, и это-то мне и хотелось теперь узнать.

Он направился к выходу, но обернулся, взглянул мне в лицо и, улыбаясь, спросил:

– Надеюсь, вы чувствуете себя хорошо? Довольны ли вы обедом?

– Да, благодарю вас.

Нет, я не мог удержаться, чтобы не спросить:

– Простите, господин лейтенант, получу ли я и ужин?

– Разумеется. Не думаете ли вы, что мы дадим вам умереть голодной смертью? Хотя вы и бош, но с голоду умереть мы вам не дадим. Через несколько минут вы получите кофе.

Я замялся немного, мне не хотелось быть невежливым с человеком, оказавшим мне гостеприимство. Но затем я подумал: зачем приговоренному к смерти быть вежливым?!

– Простите, господин лейтенант, мне и к ужину подадут двойную офицерскую порцию?

– Само собой разумеется. А как же вы думали? Это у нас полагается по уставу. Ведь это ваш последний день. Не отошлем же мы вас на тот свет с тем, чтобы вы поминали нас лихом.

– Будьте покойны, господин лейтенант, я сохраню о вашем форте самые лучшие воспоминания. Вы можете расстрелять меня со спокойной совестью. Только не в тот момент, когда на столе будет стоять офицерский ужин, двойная порция. Это было бы слишком жестоко с вашей стороны, я никогда бы вам этого не простил и, по прибытии туда, сейчас же на вас пожаловался бы.

Офицер смотрел на меня некоторое время, словно не понимая того, что я говорю. Да ему и трудно было понять мою ломаную речь. Но потом он понял и расхохотался так, что не в силах был устоять на ногах и повалился на стол. Оба солдата тоже кое-что уловили, но сущности так и не поняли. Они стояли неподвижно, как манекены. Но смех лейтенанта заразил наконец и их, и они смеялись, не зная, в чем дело и кто был причиной этого смеха.

Командир вернулся в крепость очень рано, и уже в семь часов утра меня повели к нему.

– Разве вы не видели дощечек?

– Каких дощечек?

– Дощечек, на которых значится, что здесь военный лагерь и что тот, кто будет найден на территории лагеря, подлежит военно-полевому суду, то есть без суда и следствия приговаривается к расстрелу.

– Это я уже знаю.

– Значит, вы не видели дощечек?

– Нет. А если и видел, то не обратил на них внимания. А кроме того, я все равно не смог бы прочесть того, что на них написано. Прочесть еще смог бы, но все равно ничего не понял бы.

– Вы голландец, не так ли?

– Нет, я бош.

Если бы я сказал, что я сам дьявол и пришел сюда прямо из ада, чтобы лично препроводить туда коменданта, он не смог бы сделать более удивленного лица.

– Я думал, что вы голландец. Вы офицер германской армии или, по крайней мере, бывший офицер, не правда ли?

– Нет, я никогда не служил в германской армии.

– Почему?

– Я пацифист и просидел всю войну в тюрьме.

– За шпионаж?

– Нет, немцы посадили меня из боязни, что я не позволю им воевать. Они так испугались, что упрятали меня и еще полдюжины людей.

– Значит, вы и полдюжины ваших товарищей могли помешать войне?

– По крайней мере, боши были такого мнения. Раньше я не знал, что я – такая сила. Но потом догадался, так как иначе им незачем было бы сажать меня на замок.

– В какой крепости вы сидели?

– В… в… Зюдфалии.

– В каком городе?

– В Дейтшенбурге.

– Я никогда не слыхал такого названия.

– Да его и трудно услышать. Это совершенно секретная крепость, и даже сами боши не знают о ее существовании.

Комендант обратился к лейтенанту:

– Вы знали, что этот человек немец?

– Так точно, он сразу мне это сказал.

– Сразу, без всяких уверток?

– Так точно.

– Не было ли при нем фотографического аппарата, карт, снимков, чертежей, плана или чего-нибудь в этом роде?

– По-видимому, нет. Я не велел его обыскивать, но он оставался все время под надзором и ничего не мог спрятать.

– Вы поступили правильно. Посмотрим, что у него есть.

Вошли два капрала и принялись меня обыскивать. Но им не повезло. Несколько франков, изорванный носовой платок, маленький гребень и кусок мыла – это было все, что они нашли. Мыло я носил с собой как доказательство того, что принадлежу к цивилизованной расе, потому что по моей внешности это не всегда можно было установить. А в доказательстве я иной раз нуждался.

– Разрежьте мыло, – приказал капралу командир.

Но и внутри не оказалось ничего, кроме мыла. Очевидно, комендант надеялся найти там шоколад.

Потом меня заставили снять сапоги и носки и тщательно их исследовали.

Но если даже полицейские, – а их было так много, – не сумели найти у меня того, что искали, то где же было тягаться с ними неопытным капралам. Пусть бы все эти люди сказали мне, что они всегда ищут, я охотно ответил бы им, есть ли это у меня или нет. И они избавили бы себя от лишнего труда. Впрочем, тогда им нечего было бы делать.

Должно быть, это очень ценная вещь, что ее во всех странах ищут у меня в карманах. Может быть, планы какой-нибудь засыпанной золотоносной россыпи или обмелевшего алмазного дна. Комендант почти выдал себя, он упомянул уже о каких-то планах; но тут же спохватился, что чуть не выболтал страшной тайны, в которую, очевидно, посвящены только полицейские и солдаты.

– Я одного не могу понять, – снова обратился комендант к лейтенанту, – как могло случиться, что он прошел мимо постовых, не будучи замечен и вовремя задержан?

– В эти часы движение на близлежащих дорогах почти прекращается. Согласно распоряжению господина коменданта, я отдал приказ, чтобы в эти часы обучение производилось на противоположной площадке. Здесь же оставался бы только патруль, которому поручено охранять входы. Очевидно, он прокрался между двумя патрулями. Я позволю себе на основании этого инцидента предложить господину коменданту установить в будущем занятия с солдатами в три смены, дабы не уменьшать патруль.

– Мы не предполагали возможности такого инцидента. Я придерживался данных мне инструкций, о недостатках которых я, если вы припомните, уже докладывал. Теперь мы имеем сильный аргумент в пользу нашего проекта. Это чего-нибудь стоит. Как вы находите?

Какое мне было дело до их инструкций и проектов, и почему они обсуждали свои дела в моем присутствии? Впрочем, зачем им было таиться перед мертвецом?

– Откуда вы? – обратился ко мне комендант.

– Из Лиможа.

– В каком месте вы перешли границу?

– В Страсбурге.

– В Страсбурге? Ведь этот город вовсе не на границе.

– Я хочу сказать – там, где расположены американские войска.

– Вы хотите сказать, в области Мозеля. Значит, вы перешли границу в области Заара?

– Да, я так и хотел сказать. Я спутал Страсбург с Заарсбургом.

– Что же вы делали все это время во Франции? Попрошайничали?