И даже на костер.
Входят Менений и сенаторы.
Сознайся: ты был резок, слишком резок.
Вернись и попытайся все исправить.
Иного средства нет. Иди, иль смута
Расколет Рим и город наш погибнет.
Прошу тебя, последуй их совету.
Как ты, я сердцем тоже непреклонна,
Но все-таки, когда необходимо,
Рассудок мой умеет гнев смирять.
Ты хорошо сказала, госпожа!
Не требуй лихорадочное время
Для родины столь горького лекарства,
Я сам надел бы через силу латы,
Чтоб друга уберечь от унижений
Пред этим стадом.
Что я должен сделать?
Со мной к трибунам выйти.
Что еще?
Пред ними осудить свои слова.
Пред ними? Нет, я этого б не сделал
Не то что перед ними — пред богами!
Ты слишком неуступчив. Благородству
Приходится пред голосом нужды
Порой смолкать. Ты говорил мне сам,
Что хитрость и отвага на войне —
Подруги неразлучные. Зачем же
Им ссориться в дни мира, причиняя
Друг другу вред?
Молчи!
Вопрос разумен.
Раз на войне притворство не бесчестно
И помогает нам прийти к победе,
То почему несовместимо с честью
Оно теперь, при мире, если пользу
Приносит нам?
К чему ты речь ведешь?
К тому, что должен ты поговорить
С народом, но не так, как ты хотел бы,
Не так, как сердце гневное подскажет,
А с помощью пустых, холодных слов,
Которые, чтоб мысль вернее скрыть,
Язык рождает как детей побочных.
Поверь, мой сын, что это не бесчестней,
Чем город словом увещанья взять,
Вместо того чтоб добывать победу
Рискованной кровавою осадой.
Стой жизнь моя или друзей на карте,
И я была б готова притворяться,
Не видя в том бесчестья. Я, твой сын,
Жена, сенат, патриции — все просят
Тебя об этом. Ты ж предпочитаешь
Чернь раздражать нахмуренным челом,
Чем ей польстить улыбкою хоть раз,
Чтобы снискать ее расположенье,
А без него — и ты об этом знаешь —
Погибло все.
Достойная жена!
(Кориолану.)
Иди же с нами. Ласковою речью
Ты отвратишь грозящую опасность
И то, что потерял, вернешь.
Мой сын,
Прошу, иди к ним, шапку сняв. Держи
Ее в руке — вот так, отставив локоть
(Как делают они). Слегка коснись
Коленями камней (в таких делах
Движение красноречивей слов:
Ведь зренье у невежд острее слуха)
И головой качай, смиряя сердце,
Которое нажима не выносит,
Как шелковицы спелые плоды.
Затем напомни им, что ты их воин,
Что, вскормленный в боях, ты не привык
К учтивости, которой с полным правом
Они потребовали от тебя,
Раз ты от них приязни добивался,
И обещай толпе, что будешь впредь
Приноровляться к ней, насколько сможешь.
Ты только сделай то, что мать сказала, —
И все сердца — твои, затем что чернь
(Когда ее попросят) на прощенье
Щедра не меньше, чем на пустословье.
Молю тебя, послушайся совета,
Хоть знаю, что скорее за врагом
Ты бросишься в пылающую бездну,
Чем станешь льстить ему в саду цветущем.
Входит Коминий.
Гляди, пришел Коминий.
Я спешу
К вам с площади. Кориолан, готовься
Иль силу силой встретить, иль смириться,
Или бежать. Восстал уже весь город.
Всего два слова ласковых…
Да-да,
Они помогут, если он сумеет
Себя смирить.
Он должен — значит, сможет.
Мой сын, я твоего согласья жду.
Итак, я должен черни показать,
Что голову пред нею обнажаю?
Я должен заставлять язык бесстыдный
Позорить ложью доблестное сердце?
Что ж, я пойду, но знайте: если б дело
Шло лишь о смерти этой плотской формы,
В которой Марций заключен, то я
Скорее дал бы раздробить ее
И прах развеять, чем… Идем на площадь,
Хотя я никогда не справлюсь с ролью,
Навязанною вами.
Мы подскажем.
Мой милый сын, ты говорил, что доблесть
В тебя вселили похвалы мои.
Прошу тебя, коль вновь их хочешь слышать:
Исполни роль, которой не играл.
Да будет так. Прощай, мой гордый дух!
Пускай во мне живет душонка шлюхи!
Пусть голос мой, который покрывал
Раскаты барабанов, станет дудкой
Пискливой, как фальцет скопца, и слабой,
Как пенье няньки над младенцем сонным!
Пусть искривит холопская улыбка
Мои уста; пусть отуманят слезы
Наказанного школьника мой взор;
Пусть у меня шевелится во рту
Язык бродяги нищего и пусть
Мои броней прикрытые колени,
Которые лишь в стременах сгибались,
Согнутся, как у попрошайки! Нет!
Не в силах лгать я пред самим собою,
Не дам я телу подлость совершить,
Чтоб душу к ней не приучать!
