Тимсен встал.

– Значит, вечером. А, да, и материалы будут стоить еще пять сотен.

Кинг взорвался.

– Какие еще материалы, черт возьми?

– Шприцы, бинты и мыло. Боже! – Тимсен чуть не передернуло от отвращения. – Ты думаешь, что антитоксин – это пилюля, которую суют в задницу?

Кинг кисло посмотрел на Тимсена, проклиная себя. Думал ты такой умный, выяснишь, как лечат гангрену, за одну сигарету, дурак. А потом, пустая голова, забыл спросить, что, черт побери, делать с лекарством, когда оно у тебя в руках.

Ну, черт с ним. Дело сделано. И рука Питера спасена. И цена тоже справедливая.

Потом Кинг вспомнил хитрого маленького воришку и просиял. Да, он был очень доволен результатами своей дневной работы.

В тот вечер Питер Марлоу отказался от еды. Он отдал ее не Маку и не Ларкину, как нужно было бы, а Эварту. Он понимал, что если отдаст своей группе, то они заставят его рассказать, в чем дело. А говорить им этого не стоило.

В полдень, умирая от боли и тревоги, он пошел к доктору Кеннеди. Снова он чуть не сошел с ума от мучительной боли, пока срывали повязку. Потом доктор сказал:

– Яд поднялся выше локтя. Я могу ампутировать ниже, но это будет потерей времени. Можно сделать всю операцию за один раз. У вас будет прекрасная культя – как минимум пять дюймов от плеча. Достаточная, чтобы пристегнуть к ней протез. – Кеннеди спокойно складывал домиком свои пальцы. – Не теряйте больше времени, Марлоу, – сухо рассмеялся он и саркастически произнес: «Domani e troppo tardi», а когда Питер Марлоу тупо посмотрел на него, не понимая, он невыразительно пояснил – «Завтра может быть слишком поздно».

Питер Марлоу доковылял до своей койки и лег, парализованный ужасом. Пришло время обеда, но он отказался от него.

– У тебя лихорадка? – спросил довольный Эварт, подкрепившийся дополнительной порцией.

– Нет.

– Могу я чем-нибудь тебе помочь?

– Бога ради, оставь меня в покое! – Питер Марлоу отвернулся от Эварта. Спустя некоторое время он встал и вышел из хижины, жалея о том, что согласился играть в бридж с Маком, Ларкином и отцом Донованом. «Ты идиот, – твердил он, – тебе надо было остаться лежать на койке до тех пор, пока не пришла бы пора лезть за деньгами через проволоку».

Но он не мог часами лежать на койке, дожидаясь темноты, чтобы идти за деньгами. Лучше как-нибудь отвлечься.

– Привет, приятель! – Лицо Ларкина сморщилось в улыбке.

Питер Марлоу не улыбнулся в ответ. Он просто сел на пороге. Мак бросил взгляд на Ларкина, который незаметно пожал плечами.

– Питер, – сказал Мак, притворяясь, что он в прекрасном настроение – новости лучше день ото дня, правда? Еще немного, и мы выйдем отсюда.

– Совершенно верно! – вставил Ларкин.

– Вы живете иллюзиями. Мы никогда не выйдем из Чанги. – Питер Марлоу не хотел быть резким, но сдержаться не мог. Он понимал, что Мак и Ларкин обиделись, но смягчить обиду не мог. Он был поглощен мыслями о своей культе длиной в пять дюймов. Он чувствовал, как озноб леденит ему позвоночник и пронзает низ живота. Как, черт возьми, Кинг может помочь? Как? Будь реалистом. Если бы это была рука Кинга, что мог бы сделать я, а ведь Кинг для меня друг? Ничего. Я думаю, что и он ничего не успеет сделать – вовремя. Ничего. Лучше посмотреть правде в лицо, Питер. Либо ампутация, либо смерть. Просто. А когда дело дойдет до выбора, ты выберешь жизнь. Раз уж ты родился, ты обязан выжить. Любой ценой.

«Да, – твердил Питер Марлоу, – нужно быть реалистом. Кинг ничего не может сделать, ничего. И тебе не в чем винить его. Это твоя беда, а не его. Выкопай деньги, отдай их ему и иди в госпиталь, ложись на стол, и пусть они режут тебе руку».

Итак, они втроем – он. Мак и Ларкин – сидели в зловонной ночи. В молчании. Когда пришел отец Донован, они заставили его съесть немного риса с блачангом. Они заставили его съесть, потому что иначе он отдал бы еду другим, как отдавал большую часть своих порций.

– Вы очень добры ко мне, – сказал Донован. В глазах у него мелькнул огонек, когда он добавил:

– А сейчас, если вы втроем поймете ошибочность вашего поведения и будете вести себя хорошо, я буду считать, что вечер прошел замечательно.

Мак и Ларкин рассмеялись вместе с ним. Питер Марлоу не улыбнулся.

– В чем дело, Питер? – резко спросил Ларкин. – Вы весь вечер напоминаете мне динго, у которого на заднице болячка.

– Ну, ничего, иногда бывает плохое настроение, – быстро сказал Донован, чтобы сгладить напряженное молчание. – Честное слово, новости очень хорошие, не так ли?

Только Питер Марлоу остался вне дружеского взаимопонимания, царившего в маленькой комнатке. Он чувствовал, что своим присутствием действует на всех удручающе, но ничего не мог с этим поделать. Ничего.

Начали играть, и отец Донован открыл две пики.

– Пас, – сварливо сказал Мак.

– Три бубны, – бросил Питер Марлоу и тут же пожалел об этом, потому что переоценил свои карты, объявив бубны, когда надо было объявлять черви.

– Пас, – объявил раздраженно Ларкин. Он пожалел, что предложил партию. Удовольствия не было никакого. Никакого удовольствия.

– Три пики, – продолжил отец Донован.

– Пас.

– Пас, – сказал Питер Марлоу, и все недоуменно посмотрели на него. Отец Донован улыбнулся.

– В вас должно быть больше веры...

– Я устал верить. – Слова прозвучали неожиданно резко и очень зло.

– Извините, Питер, я только...

– Послушайте, Питер, – резко вмешался Ларкин, – только потому, что вы в плохом настроении...

– Я имею право иметь свое мнение и думаю, что это была плохая шутка, – вспыхнул Питер Марлоу. Потом напустился снова на Донована. – Если вы мучаете себя, отдавая еду другим, и спите в бараках для рядовых, это, как я полагаю, дает вам право считать себя верховным судьей. Вера – это сплошная ерунда! Вера существует для детей – так же как и Бог. Что, черт побери, он может сделать? По-настоящему сделать? А? А?

Мак и Ларкин смотрели на Питера Марлоу, не узнавая его.

– Он может исцелить, – сказал отец Донован, зная о гангрене. Он многое знал из того, что знать не хотелось. Питер Марлоу швырнул карты на стол.

– Дерьмо! – бешено выкрикнул он. – Это дерьмо, и вы это знаете. И еще одно, раз уж мы коснулись этой темы. Бог! Вы знаете, я думаю: Бог – это маньяк, садистский, преступный маньяк, кровопийца...

– Вы в своем уме, Питер? – взорвался Ларкин.

– Да. Посмотрите на Бога, – исступленно говорил Питер Марлоу с искаженным лицом. – Бог – это зло, если Он действительно Бог. Посмотрите на все эти кровопролития, которые совершались во имя Бога. – Он наклонился к Доновану. – Инквизиция. Помните? Все эти тысячи сожженных и замученных до смерти садистами-католиками во имя Бога! А мы даже не вспоминаем об ацтеках и инках и миллионах этих чертовых индейцев. А протестанты, которые жгли и убивали католиков, а католики, евреи и мусульмане, а евреи и еще евреи, а мормоны, а квакеры и все это вонючее дерьмо. Убийства, пытки, костры! До тех пор пока это творится от имени Бога, вы правы! Какая бездна лицемерия! Не напоминайте мне о вере! Это пустое место!

– И тем не менее вы верите Кингу, – спокойно сказал отец Донован.

– Я полагаю, вы хотите сказать, что он орудие в руках Божьих?

– Возможно. Я не знаю.

– Я должен рассказать ему об этом, – истерически рассмеялся Марлоу. – Он будет хохотать до упаду.

– Послушайте, Марлоу! – Ларкин вскочил, трясясь от ярости. – Вам лучше извиниться или убраться отсюда!

– Не беспокойтесь, полковник, – огрызнулся Питер Марлоу. – Я ухожу. – Он встал и пристально посмотрел на них, ненавидя их, ненавидя себя самого. – Послушайте, отец. Вы смешны. Ваша сутана смешна. Вы до неприличия смешны, вы и ваш Бог. Не служите Богу, потому что он дьявол. Вы – слуга дьявола, – И потом он сгреб несколько карт со стола, швырнул их в лицо отца Донована и исчез в темноте.

– Что, черт возьми, произошло с Питером? – спросил Мак, нарушая тягостное молчание.