Художник заметно колебался, стоит ли выдавать тайну, а потом признался, как на исповеди:

– Когда рисовал, то на меня снизошло прозрение. Приснилась она мне, эта картина. Утром мне оставалось только нанести увиденное на холст, как будто сам Господь меня надоумил.

Епископ приподнял подбородок. Черты его лица были необыкновенно правильными, и служи Эде де Сюлли при дворе французского короля, то ввел бы в грех не одну фрейлину. Но епископ оставался верен Богу.

– Или дьявол, – совсем тихо добавил он.

– Так вам понравились мои картины? – восторженно спросил Марсель.

Епископ не ответил, лишь спросил, показав на Мадонну с младенцем:

– Эта женщина... что на картине, она существует в действительности?

– Эта женщина – моя жена, – в голосе Марселя появились горделивые нотки.

Оказывается, епископ был неплохим малым, и с ним можно было поговорить даже о дамах. И, судя по тому, что он обратил внимание на Мадонну, можно с уверенностью утверждать, что он, несмотря на святость и большую набожность, знает толк в женских прелестях.

– У тебя необыкновенно красивая жена.

– Это верно, – простодушно протянул Марсель, – особенно бюст. Когда она идет по Парижу, то все прохожие сворачивают шею, глядя на нее.

– Вот как?.. Хотя все может быть, – внимательно посмотрел епископ на художника. – Но мне больше понравились ее руки, – с заметным жаром продолжил Эде де Сюлли. – Судя по всему, они необыкновенно нежные.

– Это вы верно заметили, ваше преподобие, – с некоторым подозрением посмотрел Марсель на епископа.

Заметив на себе любопытный взгляд художника, епископ продолжал:

– Такие руки были у одной моей знакомой.

Ничего удивительного, у епископа тоже когда-то была своя жизнь, в которой наверняка происходили романтические приключения.

– Все женщины по-своему красивы, – заметил художник.

– В этом ты прав, – негромко подтвердил священник.

– Если вам понравились мои картины, то я бы хотел получить за них полный расчет.

– Деньги? – удивленно вскинул брови епископ. – Ах, да, деньги!

Марсель выглядел слегка смущенным:

– Я – художник! Это мое ремесло.

– Ну, конечно, кто же будет спорить с очевидным. Но я бы хотел сказать вот что. Человек не способен создать такие реалистические картины, ему мог помогать в этом только дьявол.

Глаза епископа зажглись зловещим огнем. Все светское в нем мгновенно умерло, теперь перед Марселем сидел яростный религиозный фанатик. Было странно, что какую-то минуту назад он почти поверил в установившиеся между ними приятельские отношения.

Марселя охватил озноб. Сейчас епископ представлялся ему воплощением ужаса. Художник посмотрел на рясу священника. Она была необыкновенно грубой, холодной, такую обычно носят простые монахи. Отказавшись от богатства, епископ презирал и физические неудобства и даже в лютую стужу не надевал теплой рясы. Значит, все то, что говорили об Эде де Сюлли, было сущей правдой.

– Вовсе нет, – несмело оправдывался художник, – на меня сошло озарение. Это бывает.

– Все верно, так случается. Его тебе ниспослал дьявол, – холодно заметил епископ.

– Как же это может быть, если в это время я рисовал Бога? – искренне удивился художник.

– Странного здесь ничего нет, – просто отвечал иерарх. – Бес может принимать любое обличье.

– Это неправда! – воскликнул Марсель.

– Ты болен бесом, мой друг, его нужно изгнать, – ласково увещевал художника епископ. И, посмотрев на монаха, продолжавшего безмолвно стоять в дверях, произнес: – Проводи художника, а то он не найдет один дорогу.

– Ваше преподобие, как же так? – воскликнул Марсель. – Вам не понравились мои картины? Я могу нарисовать вам другие... Лучше!

Епископ уже не слушал Марселя, опустившись на колени перед распятием, он негромко стал читать молитву.

Руки у монаха оказались крепкими. Ухватив левой рукой за шею, а правой вывернув кисть, он уверенно вел Марселя по коридору. Спустились в подвал. В лицо дохнуло плесенью. Где-то совсем рядом мерзко и тонко пропищала огромная крыса, а у лестницы тускло горел фонарь, бросая копоть на серые отсыревшие стены.

– Вот это теперь твой дом! – втолкнул монах художника в одну из распахнутых дверей и с громким стуком задвинул засов.

– Я ничего не сделал! – барабанил кулаками в дверь художник. – Я рисовал картины для папы римского Иннокентия III, отпустите меня! Я ни в чем не виноват!

Монах приостановился, посмотрел через плечо на закрытую дверь и, перекрестившись, пошел вверх по каменной лестнице.

Старый подвал хранил в себе немало зловещих тайн.

Рамку для «Мадонны» епископ Эде де Сюлли распорядился заказать из мореного дуба. Темный цвет хорошо контрастировал со светлыми яркими красками, которыми было выписано лицо женщины. Для сцены из Страшного суда подошла рама из липы. И светлый цвет лишь оттенял мрачноватые сцены потустороннего бытия.

Епископ отошел на несколько шагов и, прищурившись, осмотрел картины. У художника, несомненно, был великий дар, что признал бы даже самый предвзятый зритель. Ишь ты, а чертей-то каких нарисовал! Вместо глаз – полыхающие угольки, и взирали они с полотна так, как будто намеревались пошуровать в душе раскаленной кочергой. И вместе с тем картины выглядели настолько живыми, что казалось, будто котлы с грешниками установлены в углу монашеской кельи.

Стараясь отделаться от наваждения, Эде де Сюлли приблизился к полотнам вновь и провел по холсту рукой. Видение пропало. Под пальцами обнаружилась только неровная поверхность краски.

Черти с оскаленными физиономиями оставались все в тех же позах, а грешники с вытаращенными от ужаса глазами смотрели на своих мучителей.

Неожиданно во дворе послышался шум, и пронзительный женский крик потребовал епископа.

– Брат Себастьян, – повернулся епископ к монаху, стоящему в дверях, – иди узнай, что там происходит.

– Хорошо, ваше преподобие, – произнес, поклонившись, монах и тотчас удалился.

Через минуту он вернулся.

– Ну что там? – спросил епископ.

– Какая-то женщина просит вашей аудиенции.

– Чего она хочет?

– Она жена того самого художника, что приходил к вам сегодня утром.

– Ах, вот как! Хм... Значит, у меня имеется возможность сличить картину с оригиналом. Зови ее сюда!

– Ваше преподобие... Мне неловко напоминать вам, но за время существования нашего монастыря его порог ни разу не перешагивала женщина, – попытался возразить Себастьян.

Епископ едва заметно улыбнулся:

– Неужели ты думаешь, что этой чести не заслужила женщина, запечатленная на картине в образе Мадонны?

– Нет, но...

– Вот видишь, брат Себастьян, – перебил монаха епископ, – зови ее.

Едва Луиза перешагнула порог кельи, как Эде де Сюлли сразу осознал, что в гостье собрано все самое лучшее, чем Господь мог одарить женщину: высокая, пышногрудая, с необыкновенно свежим цветом лица, она производила впечатление смирения и кротости. Но особенно выразительны были ее глаза: огромные, слегка раскосые, будто нарисованные, они смотрели на окружающих с непроходящим укором. Только такой и могла быть Мадонна. И епископ подивился тонкой интуиции художника. Тьфу, тьфу, вовсе нет! Не иначе это промысел самого дьявола.

– Проходи, дочь моя, – негромко произнес епископ, протянув ладонь. Его взгляд остановился на покорных глазах женщины.

Оценив их глубину, епископ невольно смешался и смущенно убрал руку. Разве пристойно давать для поцелуя ладонь самой Деве Марии.

Луиза сделала несколько неуверенных шагов и застыла в центре кельи.

– Я по поводу своего мужа... Марселя, – нерешительно произнесла женщина. – Он рисовал две картины для папы римского. Вчера он их закончил, а сегодня утром пришел в монастырь, чтобы передать их вам. И больше домой не возвращался.

Ах да, ведь у Девы Марии тоже был муж... Епископ внимательно посмотрел на грудь стоявшей перед ним женщины. В этом случае беспорочным зачатием даже не пахнет – дух сладострастия витал вокруг ее фигуры разрушающим смерчем. Всего лишь на одно мгновение Эде де Сюлли испытал любовное желание. Он крепко зажмурился, чтобы отделаться от наваждения. Его приятель Доминик в подобных случаях терзал собственное тело раскаленным железом. Епископ нащупал пальцами золотой крест и с силой сжал его в ладони. Острые камни врезались в ладонь, принося спасительное физическое страдание.