Весь следующий день, на радость Елизавете, Савелий не выходил из квартиры. Девушка, обрадовавшись нежданному празднику, льнула к нему разнеженным котенком. Ожидания Елизаветы Савелий не обманул, и почти все время они провели в объятиях друг друга.
Однако разговор, состоявшийся с Барановским накануне, не отпускал Родионова. Мысленно он неоднократно возвращался к нему. Как бы он ни относился к Барановскому, но правда в его словах присутствовала, стоило только присмотреться к личной жизни графа д'Артуа. Точнее, о ней практически ничего не было известно. Свою молодость он провел за пределами Франции и в Париже появился словно бы из ниоткуда лет пять назад. Поселился в замке, который принадлежал его предкам, и вел вполне аристократический образ жизни, покровительствуя художникам и коллекционируя картины. Он был холост, ходили слухи, что он не гнушался расположением молодых артисток кордебалета, и ни одна из них не могла претендовать на главную партию, не побывав в постели стареющего графа.
Во всех отношениях д'Артуа представлялся весьма любопытной личностью. Интересно, что же такое хотел сообщить господин Барановский о графе? Савелий вдруг осознал, что предстоящей с ним встречи дожидается с особым нетерпением.
До назначенного времени оставалось два часа, стоило подумать о гардеробе. В этот раз Савелий решил вырядиться в рабочего. Для этой цели подойдут старенький сюртук и мятые штаны. Таких типажей – половина Парижа, так что на него вряд ли кто обратит внимание. А вот бородку стоит приклеить немного другую.
– Господи, боже мой! – неожиданно вздохнула за спиной Елизавета, зашуршав газетой. – Думала, что мы приехали в цивилизованный город, где нет никакой преступности, а тут творятся такие невообразимые зверства. И это все за последний месяц!
– Что там? – повернулся Савелий к Лизе.
– В семнадцатом квартале на пороге одного дома нашли отрубленную голову. Ее положили в корзину и заложили букетами хризантем.
Савелий мгновенно отложил в сторону свой маскарад.
– Дай мне газету!
– Что с тобой, Савелий, – Елизавета протянула ему газету, – ты изменился в лице.
– Ничего... Тебе показалось. Это сегодняшняя газета?
– Да, – удивленно пожала плечами Лиза. – Я купила ее сегодня утром в киоске, когда ты еще спал.
На первой странице сообщалось о произошедшем преступлении. Фотография пугала своей реалистичностью. Сразу было видно, что на этот кадр фотограф-криминалист перевел немало магниевого порошка и потратил изрядное количество времени. Крупным планом была запечатлена корзина, из которой неряшливо торчали жиденькие букетики хризантем. Часть из них прикрывала отрубленную голову. Заголовок сообщал: «ОЧЕРЕДНОЕ УБИЙСТВО В ПАРИЖЕ!» А ниже, более мелким шрифтом, сообщалось: «...Вчера, около шести вечера, на берегу Сены рабочий ткацкой фабрики Жозеф Люссак обнаружил страшную находку, – человеческую голову! А тремя часами позже недалеко от места страшной находки полиции во главе с комиссаром Лазаром удалось обнаружить и тело. При убитом находились документы на имя некоего Тимофея Степановича Барановского, эмигранта из России...»
Родионов отложил газету.
– Савелий, что с тобой? – встревоженно спросила Елизавета. – Ты знал этого человека?
– Да, – сдавленно ответил Савелий. – Я с ним должен был встретиться сегодня вечером.
– Господи, – совсем по-бабьи всплеснула она руками. – Какой кошмар!
Что же такое хотел поведать ему господин Барановский? Теперь уже не узнаешь!
– Мамай еще не приходил? – спросил Савелий, поднимаясь.
– Заходил, – растерянно ответила Елизавета, – он оставил тебе пакет.
– Вот как? Где он, чего же ты молчала? – нервно спросил Савелий.
– Я не думала, что это так важно, – удивилась Елизавета. – А потом, мы ведь собирались с тобой сегодня в Гранд-опера. Или ты забыл?
Губы молодой женщины сжались – Елизавета старалась не показать обиду.
Как же все женщины необыкновенно чувствительны!
Савелий подумал, что, чтобы растаял иней в их отношениях, пожалуй, одного поцелуя будет недостаточно. Савелий не раз убеждался, что характер у Лизы был неслабым: ей бы революции делать, в кружках бомбистов состоять...
Правда, порой Савелию казалось, что у Лизы есть какая-то своя, тайная жизнь. Она порой надолго исчезала, иногда к ней приходили какие-то люди.Она, правда, уверяла, что это модистки или приказчики модных магазинов. Подозрения Савелия, так и не успев окрепнуть, развеивались, как дым, после упоительных минут близости с Елизаветой...
Придется заглаживать свой грех по возвращении.
Вот так – планируешь жизнь, строишь грандиозные проекты, а потом какой-нибудь парижский рабочий найдет твою бесталанную головушку где-нибудь в кустах, в безлюдном месте на берегу реки. Разумеется, этот рабочий был там не один. Что ему делать в столь поздний час в таком неуютном месте? Наверняка он хотел уединиться с дамой. Можно предположить, каких страхов натерпелась женщина, когда она увидела в корзине чью-то посиневшую голову!
Савелий виновато улыбнулся:
– Лиза, пойми меня, сегодня я не могу... Так складываются обстоятельства. Давай сходим через неделю. Как раз в это время прибывает какой-то известный итальянский тенор. Я видел афишу...
– Ты много раз так говорил, а потом у тебя все время находились какие-то неотложные дела! – запротестовала Елизавета, обиженно отвернувшись.
Родионов внимательно прислушался к ее голосу. Фальши нет, похоже, что барышня обиделась всерьез.
– Поверь мне, дело серьезное.
Он взял Елизавету за плечи и повернул ее к себе. Девушка не противилась. Потянулась навстречу, будто виноградная лоза к теплу. В сущности, не так много и надо, чтобы добиться прощения любимой: склонил голову, с чувством повинился перед ней – и можно услышать, как зазвучит капель оттаявшего сердца.
Ладони Савелия остановились на ее талии, тонкой и гибкой. Но эта хрупкость была обманчива, – уж он-то знал, что это деревце своенравно, оно и ветками отхлестать может.
Они понимали друг друга с полуслова, потому что прожили вместе тысячу лет, потому что составляли единое целое, переплетясь кронами.
Есть еще один способ, чтобы получить прощение, пожалуй, он самый приятный. Савелий поднял девушку на руки и, не замечая ее слабого протеста, понес на диван. Ложе слегка скрипнуло, но тяжесть приняло благодарно. Купленный в антикварном магазине, старенький диван повидал на своем веку немало и, конечно же, не удивится тем изыскам, которые Савелий собирался предложить Елизавете, чтобы вымолить ее прощение.
– Господи, – слабо возмутилась Елизавета, – у меня же корсет! Ты бы хоть его расшнуровал. И прошу тебя, не торопись, я же не собираюсь никуда убегать.
Улыбнувшись, Савелий отвечал:
– Я очень на это надеюсь, – и, поцеловав Елизавету в шею, потянул за тонкий шнурок.
С некоторых пор Савелий стал понимать, почему самые страшные и знаменитые ураганы носят женские имена. Стихия начинает вполне благопристойно, с безобидного, как будто ничего не значащего ветерка, но очень скоро перерастает в неуправляемую бурю, способную с легкостью сокрушать на своем пути все преграды. И вряд ли отыщется сила, что могла бы противостоять ей.
Так и женщины. Это внешне они такие нерешительные, с тихими голосами и мягкими манерами, но стоит только раззадорить их, как в страсти они легко превосходят самого ненасытного любовника. Елизавета была из таковых. В этом Савелий Родионов убеждался неоднократно.
Успокоенная и расслабленная, почти бездыханная, Елизавета лежала на плече Савелия, уткнувшись лицом в его грудь. Родионов барышне не мешал, пускай себе понежится и отдышится немного. А то после такого и умереть немудрено.
Наконец барышня приподняла голову и невинно поинтересовалась:
– А ты меня не обманываешь?
– Ты о чем? – не понял Савелий.
– Ну-у, мне кажется, у тебя появилась другая девушка. Любовница! Ведь Париж – это такой город... А ты у нас молодой, да еще такой красивый. А мы с тобой даже не обвенчаны.
