Брэндон же с самым невинным видом улыбался.

– Так все забыто? Я прощен?

Она лишь кивнула, отворачиваясь и давая понять, что он может идти. Но ничего забывать Мэри не собиралась. И едва за ним захлопнулась дверь, как она в танце прошлась по комнате и остановилась перед зеркалом. Мэри казалась себе восхитительной; и ещё она думала, что ей не составит труда влюбить в себя Чарльза Брэндона.

Все дни, что они оставались в Хогли, Мэри и Чарльз вынуждены были часто общаться. Задержка всем была только на руку. Принцессе готовили положенный гардероб, знакомили с нововведениями этикета, а в свободное время она улаживала свои дела в Хогли, давая кастеляну последние указания. Но стоило появиться Чарльзу, как она оставляла все дела. Он же веселил ее, развлекал, исподволь обучая тому, от чего она отвыкла, живя в глуши. Но ни он, ни принцесса больше не обмолвились о происшедшем в комнате Чарльза. Для обоих это была запретная тема.

Мэри жаловалась Брэндону:

– Моя Гилфорд отказалась сопровождать меня ко двору. Для меня это удар, я ведь так привыкла к ней. А она все твердит, что я уже достаточно образованна и такой взрослой принцессе не нужна гувернантка, считая, что сама уже немолода, что ей не место при блестящем дворе Генриха Тюдора. Мег хочет уехать в свой Кентский замок, заняться делами имения. Но я-то ведь знаю, что она едет с Джонатаном Холлом!

Брэндон пытался её утешить, убеждал, что теперь при ней будут самые блестящие леди двора: достойная и услужливая Люсинда Моубрей, знающая все тонкости этикета Мэри Болейн, умница Нанетта Дакр и, наконец, верная Джейн Попинкорт.

Мэри чуть улыбалась.

– Да, Джейн едет со мной. Леди Гилфорд когда-то очень предвзято к ней относилась, а потом даже полюбила. Говорит, что Джейн предана мне, а преданность следует ценить. А Джейн ради меня даже отказалось от брака с Бобом Пейкоком, хотя он очень богат и любит ее.

Брэндон вслух восхищался этим шагом преданной фрейлины, про себя же отметил, что понимает отказ мисс Попинкорт. Она была придворной дамой, и не могла не знать, какая блестящая перспектива открывается перед ней, если она станет наперсницей принцессы. Это куда значительнее, чем быть женой торговца из Ипсвича! К тому же Джейн может ещё надеяться вновь завоевать короля и возвыситься при дворе. Да, он понимал мотивы Джейн. Что до него самого, то придворная жизнь была всем, что ему нужно сейчас. И он старался увлечь Мэри той новой судьбой, какая ждет её при дворе, благо она более не настаивала, чтобы он открыл ей, за кого её хотят выдать замуж.

Мэри слушала его с интересом и вниманием, но иногда на неё словно накатывала грусть. И она удивляла его, говоря, что ей будет недоставать Хогли, что она любит эти места. Она вдруг осознала, что привыкла к этой жизни, к своей свободе. Бродить по зеленым лугам, сидеть с удочкой у рва, жить беззаботной и простой жизнью среди этих милых людей...

Вздыхая, она вкладывала руку в его ладонь, и вдруг бросала быстрый загадочный взгляд из-под полуопущенных ресниц, от которого Брэндона бросало в жар. Порой Мэри действовала на него, как бокал шампанского. В нем словно что-то вспыхивало... и гасло под влиянием рассудка и осторожности. Просто малютка дьявольски соблазнительна и кокетлива. К тому же – заметил он с некоторой досадой – свои чары она пробует не только на нем. Она просто свела с ума Гарри Гилфорда, заигрывала с Болейном. А эти её две тени – Гэмфри и Илайджа! Порой Брэндон едва ли не ревновал ее. И если с Гэмфри, достаточно предприимчивым, чтобы попроситься в свиту шталмейстера двора, Брэндон смог поладить, то с этим, как его величали, «гусенком» Илайджей, он ничего не мог поделать. Тот, казалось, только и жил взглядами Мэри. А тут ещё и сама принцесса заявила, что желает включить его в свою свиту, не желая с ним расставаться.

Брэндон был против. Да этот парень насмешит весь двор деревенской неуклюжестью и может скомпрометировать её высочество своими влюбленными взглядами! Мэри глядела на Брэндона с наивным кокетством:

– Уж не ревнуете вы меня, Чарльз? Столько пыла, горечи...

В день их отъезда, Мэри расплакалась, глядя на удаляющиеся стены Хогли, но вскоре вытерла слезы, стала весело болтать со своими женщинами, загадывать загадки, даже напевала что-то, пытаясь подыграть себе на лютне. Потом принцесса велела подвести верховую лошадь – её высочеству было угодно ехать верхом, и непременно во главе кавалькады, рядом с Чарльзом Брэндоном.

Свита многозначительно переглядывалась, кивая друг другу в их сторону: все уже заметили предпочтение, которое принцесса оказывает шталмейстеру. Чарльз сам не заметил, как невольно перешагнул через какие-то условности ещё в Хогли, но он пытался оправдать себя: ведь он в фаворе у Тюдоров, с Мэри рос, как с сестрой, всегда был близок с ней, к тому же разве он не обязан развлекать и веселить ее? Но все же он сдерживал себя, памятуя, что у него есть и серьезная тема для разговора... Об исчезнувших средствах на ее содержание, например, и о том, что ей не следует жаловаться на бедность в Хогли брату. Но едва он мягко стал обговаривать с ней этот вопрос, лицо принцессы помрачнело.

– У меня было лишь сто человек штата, да и то половина из них разбежалась, – тихо проговорила она. – Я жила на мизерные подачки. Мы не позволяли себе съедать в неделю более чем на два фунта, и чуть больше тратить на дрова и свечи. Я ходила в штопаных платьях и не могла позволить принимать гостей. А ведь я Тюдор, сестра короля. Моему брату должно быть стыдно, что он так обошелся со мной.

У Брэндона сжалось сердце, начинал жечь стыд. Он ругал себя последними словами и почти жалел, что не в силах произнести их вслух. И в то же время он понимал, что должен как-то извернуться, отвести от себя угрозу, лгать ей... Поэтому Чарльз переводил разговор на Генриха, сводил все на траты, которые королю пришлось предпринять ради военной кампании.

– Упомяните ещё пиры и турниры, что он устраивает при дворе, и о коих мне вы столько рассказывали!

– Вы примете в них участие, и блеск, каким окружит вас король, сторицей возместят то, что вы пережили в Хогли.

Мэри молчала.

– В Хогли я была счастлива, – вскинула она голову. – А главное, я научилась сама полагаться на свои силы. И смогу выстоять перед Генрихом.

Брэндон приходил в ужас от этих слов, более того, почитал их едва ли не святотатством. Пусть он и знал все тайны и слабости Генриха, но для него брат этой упрямицы всегда был прежде всего его величеством королем Англии, человеком, наделенным неограниченной властью. И он поспешил предостеречь Мэри:

– Когда вы будете при дворе, то поймете, что люди живут и умирают по воле короля.

Она лишь пожимала плечами.

– Я прекрасно помню предсказание о Генрихе: начнет править как ягненок, но станет свирепее льва. Но, кажется, вы хотите запугать меня, сэр Чарльз?

– Нет, я просто хочу показать вам и обратную сторону медали. Однако для вас Генрих – прежде всего брат, единая плоть и кровь. И он любит вас... возможно, даже испытывает перед вами чувство вины. И вы сможете даже сыграть на этом.

Стоп! Дальше говорить не следовало. Она сама должна разобраться в интригах придворной жизни.

Мэри словно не слышала его, лукаво поглядывая из-под ресниц. Брэндон умолкал и ловил себя на мысли, что откровенно любуется ею. Как грациозно она держится в седле, как ей идет этот наряд из светло-коричневого бархата с широкими рукавами! Её маленькая шапочка прикрывает лишь затылок, а волосы, спрятанные под сетку, выбиваются, и так красиво завиваются легкими прядями на ветру.

– Вы так смотрите на меня, Чарльз!

– На вас иначе невозможно глядеть. И я, и Гэмфри, и Илайджа...

– Причем тут Гусенок? Мы говорим о вас.

– А когда вы будете при дворе, все мужчины...

– Продолжайте! Влюбятся в меня, ведь я так хороша. Вы ведь это имели в виду, не так ли? Но вы-то сами, что думаете обо мне, сэр Чарльз?

– Для меня высшая награда служить вам.

– И только-то...