Сейчас, когда король подустал после скачки, а течение реки, на которую он глядел, успокоило его мысли, он вдруг подумал, а, может, все это клевета? О, он страстно желал, чтобы все это было неправдой! Ведь как бы ни был дерзок и смел Брэндон, как бы не выказывал внимания его сестре – он ведь не дурак и понимает, чем ему это грозит. Конечно, когда-то он, вопреки воле короля Генриха VII, женился на Анне Браун, но тогда он был очень молод, а теперь ему двадцать девять лет, он сделал карьеру и поднялся по воле его, Генриха, так высоко, что вряд ли станет рисковать всем этим, как бы ни соблазнительна была принцесса. Другое дело – сама Мэри. Генрих неплохо знал свою сестру. Непредсказуемая, импульсивная, не думающая о последствиях – такой она была всегда. И Генрих вдруг понял, что если в Брэндоне он ещё мог сомневаться, то на счет Мэри у него нет никакой уверенности. Как король и хотел, в Ричмонд он прибыл незамеченным. Он шел по анфиладам покоев, распахивая одну дверь за другой, почти не замечал, как изумленно ахали придворные, не отвечал на их поклоны. Оказавшись в апартаментах сестры, Генрих выслушал взволнованный доклад о том, как Брэндон заперся с Мэри и они находятся наедине уже более часа, и от гнева едва не задохнулся, покраснев до корней волос. Он всегда краснел, когда его охватывала ярость. Король стучал в дверь так, что заболели руки, и когда дверь наконец распахнулась, он с каким-то внутренним удовлетворением отметил, какой них у обоих был испуганный вид.

– Разве ваше величество не позволили мне аудиенцию с принцессой? – почти заикаясь, промолвил Брэндон, даже забыв поклониться королю.

Генрих медленно затворил за собой створки двери. Глаза его шарили по комнате. В этом затемненном закрытом покое было нечто интимное... позорящее. И Чарльз, напрасно пытающийся придать себе независимый вид, машинально прищелкивал пальцами. Он всегда щелкал ими, когда нервничал. Мэри не отрываясь глядела на брата, почти машинально поправляя кружево на корсаже.

– Хэл, я не понимаю...

Она умолкла, видя, как его взгляд остановился на измятой постели, которую они не успели поправить. Генрих заметил, что сестра судорожно сделала глоток, словно бы ей не хватало воздуха. Король недобро прищурился:

– Итак, Мэри? Удалось ли сэру Чарльзу объяснить тебе всю нелепость твоего упорства?

Он заговорил нарочито мягко, даже выдавил из себя улыбку.

У неё был растерянный вид.

– Почти, государь.

– О, я не сомневаюсь, что у него для этого есть свои методы.

И он указал на измятое ложе.

– Quid de symbolo?[11]

– Ваше величество, я не понимаю... – она была так бледна, что Генриха не удивило, если бы сестра упала в обморок.

– Я плакала, милорд... Упала на постель и плакала...

– Но слезы оставили весьма малый след на твоих щечках, Мэри. И что же такое сказал наш славный Брэндон, что почти уговорил тебя? Что такого, что не говорили ни я, ни королева?

Брэндон вышел вперед, словно заслоняя Мэри, стал оправдываться... но ни одного путного довода не привел. И все же он «почти» уговорил ее. Генрих вдруг с размаху отпустил ему пощечину, ещё одну, еще.

– Хэл! – взвизгнула Мэри.

У Брэндона были расширенные глаза. Прядь волос упала на лоб.

– Государь!

Он отшатнулся, и новый удар короля не достиг цели.

А Генрих словно иссяк, упал в кресло, все ещё тяжело дыша, широко расставив ноги. Он был весь в пыли после скачки по жаре, даже камни на его камзоле потускнели.

– Я ведь верил тебе, Чарльз. А ты... Ты предал меня. Ты и она. Вы оба заслуживаете смерти.

Мэри стала тихо плакать, Брэндон молчал. Но, как показалось Генриху, вид у него стал даже независимым.

– Ну! – Генрих обращался именно к нему. – Говори! Защищайся!

– Что бы не сказал мой король, я не смею противоречить ему.

– Тогда ты сознаешься?

У Брэндона были прекрасные манеры, и когда он опустился перед королем на одно колено, в этом была известная грация. Глаза же – ну просто невинная девица.

– Мой милостивый повелитель, если моя глупость разгневала вас, то я горячо сожалею. Но клянусь Всевышним и его Пречистой Матерью – я не сделал ничего, что бы зашло за рамки моего почтения к вам…и ко всей августейшей семье Тюдоров.

У Мэри перехватило дыхание. Она и не представляла, как легко может Брэндон лгать. Стать клятвопреступником, поклясться самым святым… Но он ведь боролся за свою жизнь – не более и не менее! И Мэри стало страшно. Жизнь и душа… Сейчас спасти жизнь оказалось важнее, чем бессмертие души.

Голос Брэндона звучал уверенно:

– Не знаю, что вызвало ваш гнев, но осмелюсь напомнить, что я прибыл в Ричмонд по вашему повелению.

– И заперся наедине с моей сестрой, – прищурился Генрих. – Что же, я спрашиваю, ты такого сказал… или сделал, что, как ты говоришь, она уступила?

Мэри стояла в стороне и потрясенно слушала, как Брэндон спокойно рассказывал, как он объяснял Мэри, что её ждет, и говорил, как ему больно от ее страданий, что он мучается вместе с ней и умоляет ее подчиниться. И конечно же, она уступила, ведь они были всегда, как брат и сестра, и Мэри считается с его мнением. Получалось, что он опять предавал ее, давая понять Генриху, что она относится к нему, Чарльзу, лучше, чем он к ней – ведь он сам старался ради блага короля, а она уступила, чтобы пойти ему навстречу. Мэри непроизвольно сжала кулачки в складках пышной юбки.

Генрих по-прежнему глядел на Брэндона прищурясь.

– А нам сказали... что вы с нашей сестрой любовники. И я велю немедленно обследовать принцессу.

Мэри слабо ахнула, Брэндон же оставался спокоен. Даже как будто перевел дыхание.

– Не знаю, о чем рассказывали вашему милостивому величеству, но кто бы что ни говорил...

– Бессовестно клевещет, не так ли? Не сомневаюсь, что именно этим вы и собирались окончить. И хотели бы мы надеяться, чтобы ваши слова были правдивы.

– Мой милостивый государь...

– О, наша милость и снисхождение очень понадобятся вам, если вас признают виновным в подобной дерзости и глупости. Если же нет... Поговаривают, что после того, как вы едва не стали супругом Маргариты Австрийской, вы осмелились возомнить о себе Бог весть что, даже стали поглядывать на принцессу Мэри.

– О, милорд!..

Генрих поднял руку, велев ему умолкнуть.

– Вы готовы сейчас поклясться мне, что не касались Мэри Тюдор, не подбивали её не повиноваться нам, не строили на её счет никаких планов и не подавали ей надежд?

Брэндон не осмеливался взглянуть в сторону Мэри. В глубине души его жег стыд, но, с другой стороны, он сейчас боролся за свою жизнь и свободу. И отчаянно трусил. Ибо было в его закадычном друге Генрихе нечто, отчего страх мог запросто закрасться в душу.

– Прошу ваше величество выслушать, что я скажу.

Да он и дерзать не смел бы решиться на то, о чем говорит король. Его чувства к леди Мэри никогда не переходили границ известной учтивости... разве что он допускал некоторую фамильярность, памятуя о тех временах, когда все они были ещё детьми и росли под надзором покойного короля Генриха VII – да прибудет душа его в мире. Но он, Брэндон, ни на йоту не преступал положенной черты, и в мыслях не имел надеяться на брак... или иные близкие отношения с Мэри Тюдор. Более того, он как раз хотел испросить у своего короля позволения на помолвку с внучкой герцога Норфолка, мисс Элизабет Лизл, опекуном коей он является и на браке с которой настаивает герцог.

Мэри почувствовала, что король смотрит на неё, и не знала, заметил ли он, что она на грани истерики? Ей было мучительно видеть, как перед ней унижали любимого мужчину, как он сам унижался, малодушничал и отказывался от неё. «Самая большая любовь у человека – это любовь к жизни», – сказал ей как-то Брэндон, и это было единственное, что оправдывало его в её глазах. Но ей было стыдно за него. И больно... так больно!.. Она ведь ещё помнила вкус его поцелуев.

Генрих ударил обеими руками по подлокотникам кресла.