— Прошу прощения, милорд, — проговорил Гэвин. — Но как вы запретите ей разболтать об этом сразу же после того, как отпустите?

— Отпустите? — переспросила Дженни, оправляясь от полуобморока, вызванного видом пущенной ею крови. — Вы собираетесь нас отпустить?

— В свое время, если я прежде тебя не убью, — рыкнул Волк, отшвыривая ее прочь с такой силой, что она рухнула на четвереньки на груду шкур в углу палатки. Он снова взял графин с вином, не спуская с нее грозного взгляда, сделал долгий глоток, потом взглянул на огромную иглу на столе рядом с нитками и приказал оруженосцу:

— Поищи иголку поменьше.

Дженни сидела, потрясенная его словами и поступками. Теперь, когда она вновь обрела способность рассуждать, ей с трудом верилось, что он не прикончил ее на месте за попытку убить его. Где-то в темных глубинах сознания она уже пришла к заключению, что Волк совсем не так страшен, как рисует его легенда, — будь он таковым хотя бы наполовину, Дженни уже подвергли бы пыткам и допросам. Вместо этого он явно намеревается отпустить их с Бренной.

К тому моменту, как Гэвин вернулся с иголкой поменьше, Дженни испытывала почти сострадание к человеку, которого несколько минут назад собиралась убить. Она не могла простить и не простила ему физического насилия, но считала, что они честно сквитались теперь, когда она тоже ранила и тело его и гордость. Наблюдая, как он пьет из графина, она решила, что умнее и лучше всего отныне не вынуждать его изменить решение вернуть их в аббатство.

— Я должен сбрить вашу бороду, сир, — заявил Гэвин, — иначе не смогу осмотреть и зашить рану.

— Ну так сбрей, — буркнул Ройс. — Ты не очень-то ловок с иголкой, даже когда видишь, что делаешь. У меня полным-полно шрамов в подтверждение этого.

— Очень жаль, что она поразила вас именно в лицо, — посетовал Гэвин, и Дженни на миг попрощалась с жизнью. — Оно и так сплошь в шрамах, — добавил оруженосец, принеся острый нож и чашку с водой для бритья.

Юноша, трудясь над своим хозяином, загораживал Волка от Дженни; минуты текли медленно, и она обнаружила, что легонько клонится то в одну сторону, то в другую, раздираемая любопытством и желанием взглянуть, что за жуткая физиономия скрывается под пышной черной бородой. У него непременно окажется слабый подбородок, решила она, пытаясь заглянуть за спину оруженосца и кренясь вправо так сильно, что чуть не потеряла равновесие.

Ройс не забывал о ее присутствии и не доверял ей теперь, когда она продемонстрировала, что ей достанет храбрости на попытку лишить его жизни. Следя краешком глаза, он заметил, как она вертится в разные стороны, и насмешливо велел оруженосцу:

— Отодвинься немного, Гэвин, пускай она видит мое лицо, а не заглядывает через тебя, пока не свалится, как перевернувшаяся бутылка.

Дженни не успела выпрямиться достаточно быстро, чтобы прикинуться, будто бы ничего такого не делает. Щеки ее вспыхнули, и она отвела взгляд от Ройса Уэстморленда, но прежде вдруг с изумлением поняла, что Волк намного моложе, чем она думала. Более того, подбородок его был квадратным и мощным, с забавной маленькой ямочкой посередине.

— Ну-ну, не робей, — насмешливо подбадривал Ройс. Крепкое вино сильно смягчило его настроение. Кроме того, ее моментальное и поразительное превращение из бесстрашной убийцы в любопытную молоденькую девчонку было одновременно непостижимым и забавным. — Взгляни как следует на лицо, где ты только что собиралась вырезать свои инициалы, — уговаривал он, глядя на ее чопорный профиль.

— Мне надо зашить рану, милорд, — нахмурившись, проговорил Гэвин. — Глубокая и распухшая, она будет выглядеть некрасиво.

— Постарайся не выставлять меня в неприглядном виде перед леди Дженнифер, — иронически предупредил Ройс.

— Я ваш оруженосец, милорд, а не швея, — отвечал Гэвин, держа иглу с ниткой над глубоким разрезом, начинавшимся от виска хозяина и протянувшимся до скулы.

Слово «швея» вдруг напомнило Ройсу об аккуратных, почти невидимых стежках, которыми Дженни залатала пару шерстяных штанов, и он жестом отстранил Гэвина. обратив задумчивый взгляд на свою пленницу.

— Подойдите сюда, — обратился он к Дженни спокойным, но все-таки приказным тоном.

Более не желая его провоцировать, чтоб он не передумал освободить их, Дженни встала и покорно повиновалась, радуясь, что не придется больше сидеть на горящих огнем ягодицах.

— Поближе, — велел он, когда она остановилась вне пределов его досягаемости. — Будет вполне справедливо, если вы почините все, что изрезали. Заштопайте мне щеку.

В свете двух свечей Дженни увидела нанесенную ею рану, и вид разорванной плоти вкупе с мыслью о том, что в нее надо воткнуть иглу, едва не лишил ее чувств. Она проглотила подкативший к горлу комок и прошептала непослушными губами:

— Я… я не могу.

— Можете и сделаете, — неумолимо настаивал Ройс. Через секунду он сильно усомнился в разумности решения подпустить ее к себе с иглой в руках, но, заметив ее ужас при виде содеянного, снова обрел уверенность. Собственно говоря, думал он, заставить ее поглядеть на рану, прикоснуться к ней — уже само по себе возмездие!

Гэвин с явной опаской передал ей иголку с ниткой. Дженни взяла ее трясущимися руками, поднесла к лицу Ройса, но он тотчас же перехватил ее руку и произнес холодным предупредительным тоном:

— Надеюсь, вы не так глупы, чтоб хоть на миг помыслить причинить мне при операции лишнюю боль?

— Нет… я не хочу… не смогу… — слабо молвила Дженни.

Удовлетворенный ответом, Ройс протянул ей графин с вином:

— Сперва выпейте, успокойте нервы.

Если бы он в тот момент предложил яду и заверил, что это успокоит нервы, Дженни послушалась бы не колеблясь, так страшило ее предстоящее. Она подняла графин, сделала три больших глотка, поперхнулась, потом вновь поднесла его ко рту и хлебнула еще. Она выпила бы и еще, да только граф решительно вырвал графин из ее стиснутых пальцев.

— Хватите лишку, и у вас помутится в глазах и пропадет ловкость, — сухо предупредил он. — Я не желаю, чтобы вы наглухо зашили мне глаз. Ну давайте.

Повернув голову, Ройс спокойно предоставил распоротое лицо в ее распоряжение, а Гэвин стоял рядом с Дженни и следил, не нанесет ли она вреда.

Никогда еще Дженни не приходилось штопать человеческую плоть, и, протыкая разрезанную кожу графа, она не смогла подавить слабого стона протеста. Наблюдая за ней краешком глаза, Ройс старался не морщиться из опасения, что при виде этого она свалится в обморок.

— Для убийцы у вас поразительно слабый желудок, — заметил он в попытке отвлечь себя от боли, а ее — от мыслей о выпавшей ей кровавой работе.

Дженни закусила губу, снова ткнула иголкой в плоть. Краски схлынули с ее лица, и Ройс вновь попробовал развлечь ее разговором:

— Что привело вас к мысли, будто ваше призвание — стать монахиней?

— Я… у меня нет такого призвания, — выдохнула она.

— Тогда что вы делаете в Белкиркском аббатстве?

— Меня отослал туда отец, — отвечала она, преодолевая отвращение к своей жуткой работе.

— Потому что решил, будто ваша судьба — стать монахиней? — недоверчиво допытывался Ройс, искоса поглядывая на нее. — Должно быть, ему известны иные стороны вашей натуры, отличные от тех, что вы демонстрируете мне.

Это едва не заставило ее рассмеяться; он заметил, как она прикусила губку, а на щеках заиграл румянец.

— По правде сказать, — медленно проговорила она, и голос ее, когда она не сердилась и не ждала неприятностей, оказался на удивление нежным, — я думаю, вы вправе утверждать, что он отослал меня туда именно потому, что ему известны те же стороны моей натуры, что и вам.

— В самом деле? — любопытствовал Ройс, поддерживая беседу. — По какой же причине вы пытались убить его?

Он проговорил это с такой искреннею обидой, что Дженни не смогла сдержать улыбку. Вдобавок она со вчерашнего дня ничего не ела, и в крови у нее бродило крепкое вино, расслабляя и оживляя тело с макушки до пят.